Когда отцовы усы еще были рыжими

Вольфдитрих Шнурре

Когда отцовы усы еще были рыжими

ПРЕДИСЛОВИЕ

Предисловие, вероятно, не в последнюю очередь должно служить чем-то вроде камертона. Очень непросто, однако, настраивать на определенный лад читателя, берущего в руки эту книгу.

В самом деле, собрано в ней разное, по-разному написанное - и суровые, шероховато неприлизанные свидетельства о войне, и глумливые куплеты, и щемящие воспоминания детства, и бытовые зарисовки берлинских окраин, и скупые прочерки искалеченных фашизмом судеб, и саморазоблачительные диалоги обывателей искалеченных "экономическим чудом".

Читаешь Шнурре и, едва настроившись на веселый, насмешливый лад, вдруг замечаешь, что уже сбит писателем на какую-то невнятную горечь, и вот уже тобой овладевает ощущение тревоги и становится не до смеха. Впрочем, смех сквозь слезы - это ведь давнее свойство настоящей сатиры.

А Вольфдитрих Шнурре - сатирик настоящий, в современной литературе ФРГ, пожалуй, ведущий. У него и фамилия какая-то фельетонная, выисканная, словно псевдоним; Schnurre, что означает в переводе с немецкого россказни, или побасенки, шутка с перцем; так в прежние времена подписывали свои вещи авторы юморесок - Остряков, Смехов и т. п. Есть у слова и другие значения усы; трещотка; все это тоже подходит: щетка усов в сочетании с ежиком на голове оставляет от лица писателя впечатление колючести, а его сатирическое перо, не устающее будоражить совесть соотечественников, может напомнить неусыпную трещотку ночного сторожа.

Холерический темперамент Шнурре порождает в нем разнородные импульсы, подчас самые неожиданные, вечно он держит читателя в напряжении, дразнит, удивляет, ошеломляет. Нет, кажется, жанра, и нет тональности, которых бы он не испробовал. Трудно в немногих словах сказать, какой он, потому что он всякий. Любителям ярлыков от литературоведения с ним просто беда.

Да и мы (не любители), едва начав говорить о Шнурре, уже допустили неточность - запросто причислив его к литературе ФРГ. Это требует оговорки. Потому что Шнурре - писатель прежде всего западноберлинский: он и постоянный гражданин, и первый хронист этого самостоятельного, "вольного" города. Конечно, Шнурре и издается в ФРГ, и являлся в свое время одним из устроителей известной западногерманской писательской "Группы 47", и вообще весьма влиятелен в литературной жизни этой страны. Но живет и творит он вот уже четвертый десяток лет в Западном Берлине и пишет большей частью о нем.

Впрочем, о восточной части города, где прошло детство писателя, им написано, пожалуй, не меньше. Он поэтому в известном смысле писатель как бы просто берлинский. Одной из граней многогранного своего таланта Шнурре навсегда вписался в вереницу тех художников-репортеров, которые, запечатлевая колорит этого города, сами настолько вобрали его в свою плоть, и кровь, что написанное ими, да и сами они стали частью этого колорита наряду с казармами и пивными погребками, водокачками и тяжеловесными мостами над Шпрее, наряду с акварелями Нагеля или графикой Цилле, Белыне, Троян, Хессель, Тухольский и ныне Шнурре - без них Берлин" так же трудно представить себе, как Москву без дяди Гиляя.

"Я появился на свет в 1920 году во Франкфурте-на-Майне... Вторично родился я в 1928 году в Берлине", - писал Шнурре в одной из автобиографий. Здесь и заявлена горячая приверженность этому городу, и дано указание на главное, чем держится проза Шнурре в лучших своих образцах, - соленый, иодчас ядовитый, колючий и жалящий юмор. Тот самый, которым славятся берлинцы; их остроумие и находчивость вошли в Германии в поговорку. Берлинские анекдоты - целый жанр устного народного творчества, и Шнурре щедро черпает из этого источника, примыкая в этом отношении и к таким своим знаменитым предшественникам, как Вильгельм Буш или Альфред Деблин. Рассказ о детстве и становлении Шнурре неотделим от рассказа о его книгах. Берлин в волшебном зеркале детства - это прежде всего составленный из множества коротких историй роман "Когда отцовы усы еще были рыжими" (1958), одно из наиболее известных произведений писателя. Обрисованные здесь фигуры перекочевали отчасти и в другие книги писателя, став героями многих его очерков и рассказов. Идиллически-ироническую картину Берлина тех лет читатель найдет и в повеете, также представленной в сборнике, - "Цветы господина Альбина" (1963).

Берлин трудно полюбить наездом или "наскоком", в нем нет неотразимого обаяния тихих старинных немецких городков вроде Бамберга или Веймара. Видимо, нужно провести в нем детство, чтобы навсегда полюбить его угловатую неуклюжесть, его дымновато-сизую распластанность и огромность, неуютность его прокопченных задворок, запах пива и кофе из дежурных кафе, срезающих углы улиц, близкий стук колес электричек S-бана, неумолчный гомон стрижей и тревожный вороний грай в сером небе - все то, что стало постоянным атрибутом произведений Шнурре, в каком бы жанре он ни писал.

В каменных джунглях этого города и протекает совместная одиссея отца и сына Шнурре, связанных узами не только кровного родства, но и родства душевного, узами дружбы, тесная каморка в рабочем квартале Вайсензее, а затем меблиращка близ Янновитцбрюкке - вот их кров, но их подлинный дом весь Берлин, город их радостей и печалей, город, где они холодными декабрьскими адвентами, предрождественскими субботами, забегают погреться в Пергамон, знаменитый музей древностей Ближнего Востока, город, где в простоватых "локалях", то бишь, по-берлински, кафе покупают на последние пфенниги "штуллен", то бишь бутерброды, а разжившись маркой-другой у скупых и ворчливых старух, к которым в майскую благодать подряжаются выбивать зимнюю пыль из фамильных ковров, спешат в зоопарк к своему любимцу гиббону или в цирк шапито с его карликами и лилипутами, с его живым уникумом "самой толстой в мире дамой", несчастной и доброй женщиной, всей душой привязавшейся к обоим. Все это написано защемленным сердцем и так, что постанывающие раны детства не кажутся сантиментом. Отец мальчика занимался зоологией; мир животных и растений был поэтому открыт ему с детства и не менее, а порой и более дорог, чем мир людей и вещей. На страницах обоих произведений теснятся колоритнейшие фигуры чудаков, причастных этому миру. Они словно сошли с полотен Карла Шпитцвега: и помешанный на цветочках господия Альбин, и помешанный на змеях укротитель Крузовски, и печальный, весь в трауре, клопомор герр Пертс, аналогии которому и не припомнить в немецкой традиции, он скорее напомнит героев английских книг, героев Диккенса или Теккерея. Или странноватый дядюшка Алучо, фанатик-орнитолог, классический тип отрешенного немецкого ученого, без которого уж никак нельзя обойтись Берлину: мальчик Шнурре помогает ему вести "штудии" к очередной научной работе, на сей раз на тему: "Об особенностях сна у наших ворон". Увы, "сия работа не должна была стать слишком длинной; тридцать третий год уже начался, и не было похоже, чтобы то был год, особенно благоприятный для орнитологических штудий". Так, в ироническом ключе, вводит Шнурре тему фашизма.