В сердце моем

Выбрал, значит, я платформу, крикнул: "Берегись, сумка!" - и бросил ее так, чтобы она только-только через борт перелетела, потому что если бросить повыше, то на большом ходу она может как раз между платформами угодить, и тогда - пиши - пропало.

Поезд быстро набирал скорость, но сумка попала на место. На следующую платформу я успел забросить скатку. Тут, по правде говоря, я уже здорово запарился - мчался что есть духу. Приготовился, рванул, вцепился в борт, перевалился через него и оказался на платформе.

Оглянулся назад, чтобы посмотреть, где там Рыжий, но поезд как раз поворачивал, и увидеть, что делается позади, было нельзя. К тому же Рыжий, когда садится на ходу, всегда отбегает немного назад, это у него здорово получается. Одно только - поезд очень уже резво набирал скорость.

Я прошел по платформам, взял свою сумку и скатку и отправился назад думал, что Рыжий где-нибудь в хвосте поезда, - вперед-то мне идти было незачем, ведь я знал, что он должен заскочить после меня. Шестеро "хобо" преспокойно играли в карты на платформе неподалеку от вагона охраны. Рыжего они не видели. Я предупредил их, что Бандавилок город паршивый и что им лучше соскочить вместе со мной, чтобы фараоны не сцапали их там на станции. Но ребята очень торопились на север и решили рискнуть и остаться. Их платформа была покрыта брезентом.

- Доехал я с ними вон до того подъема, потом сбросил сумку, скатку и спрыгнул сам. Упал, правда, но довольно удачно, - остался цел, - закончил свой рассказ Кудрявый. - Теперь мне надо искать Рыжего.

- А как ты будешь его искать? - спросил я.

- Ну, до пяти часов завтрашнего дня уехать он не может - ни одного товарного поезда. Утром поеду назад, в Тарабин, посмотрю, не сцапали ли его там фараоны.

Он посмотрел в темноту - туда, где пролегало железнодорожное полотно.

- Ночь сегодня холодная, - задумчиво сказал он и, помолчав, добавил: В Тарабине у барака дров, по крайней мере, вволю...

- Вчера поздно ночью на Бандавилок прошел какой-то поезд, - вспомнил я. - Значит, и сегодня пройдет. Может быть, Рыжий сядет на него.

- Это пассажирский поезд. - Кудрявый подбросил полено в костер. - Хотя хорошие парни попадаются и в охране пассажирских поездов, может случиться, что они разрешат Рыжему проехать с ними.

- Если хочешь, я утром свезу тебя в Бандавилок, - предложил я. - Вдруг он окажется там в бараке? Во всяком случае, посмотреть стоит.

- Бандавилокские фараоны меня не любят, вот в чем беда, - сказал Кудрявый, разводя руками, с насмешливо-покорным видом. - Я там уже раз засыпался. Но все равно, давай попробуем, что они могут мне сделать, если я не стану шататься по улицам.

- Не могут же тебя забрать только за то, что ты будешь стоять где-нибудь на улице? - заметил я.

- Ну, это ты так думаешь. Полицейские могут схватить человека, даже если он просто пробежит через город. Ведь это для них монета.

- Как так?

- Чем больше людей они задержат, тем им выгодней. Это очень просто, я сейчас тебе объясню. Фараон в Бандавилоке наспециализировался на охоте за нашим братом - железнодорожными "зайцами". Там перед станцией есть виадук. Так вот этот полицейский подымается на него и смотрит вниз на проходящий поезд. Если ты не спрятался под брезент или еще как-нибудь, считай, что пропал. Этот тип спокойно пересчитывает "хобо" на платформах поезда, потом сбегает вниз и забирает всю братию - мы все прекрасно его знаем.

А мировые судьи там - мясник и пекарь, так что каталажка всегда забита до отказа. Кормить тебя неделю в каталажке должен все тот же фараон. Теперь понимаешь? Он получает столько-то монет в день на продукты для каждого заключенного. Тут уж он себе деньгу сумеет сэкономить, будь спокоен. А мясо и хлеб он покупает у тех же мировых судей - у мясника и пекаря. Все они одна шайка.

Фараон забирает тебя за бродяжничество, судья дает тебе семь дней каталажки. Этот проклятый городишко на нас и разбогател. Мясник и пекарь те просто пухнут от денег, никогда так не торговали.

Ты бы посмотрел, как кормят в этих каталажках. В Макее, в Квинсленде, например, один фараон оплел все стены каталажки "бобами бедняка", их еще называют - "новогвинейскими бобами". На кабачки смахивают. Он заставлял нас каждое утро обрывать эти бобы и только ими и кормил нас. Сунет для навара баранью ногу - вот тебе и еда на весь день. Он на "хобо" наживался - будь здоров.

На прощанье он мне сказал: "Давай, давай, живо сматывайся из города и не вздумай попрошайничать на улицах".

Этот сукин сын не знал, что когда я в последний раз собирал бобы на ужин - я в одном месте с лозы всю кору срезал. Совсем недавно один "хобо" рассказал мне, что тот фараон все еще меня разыскивает.

- А Рыжий и тогда был с тобой? - спросил я.

- Нет, я встретил его позже; год с лишком назад. С тех пор мы и стали друзьями.

- Где ты с ним встретился?

- В Брокен-Хилле, я там чуть не отдал концы. Видишь ли, как это получилось - я попал в Айвенго и никак не мог оттуда выбраться. К одному поезду, правда, прицепили несколько товарных вагонов, но ездить на них можно было только на крышах, а на крыше чуть зазеваешься и не пригнешься вовремя, так после первого же моста очутишься под колесами.

Я болтался на станции, стараясь не попадаться начальству на глаза, и вдруг увидел состав с цистернами для воды, который должен был вот-вот тронуться. Большие такие цистерны с люком наверху, в них возят воду в Айвенго из Дарлинга. Я залез в одну из цистерн, на дне плескалась вода, их ведь никогда до конца не опорожняют. Жарища в тот день была адовая, градусов сто, а то и больше; до железа снаружи дотронуться нельзя - обожжешься.

Как только состав тронулся, вода в цистерне стала перекатываться из конца в конец, ударяла по перегородкам, билась и плескалась по стенкам, волной взмывала вверх. Проклятая цистерна наполнилась горячим паром, я промок до костей и в то же время обливался потом.

Просидел я внутри цистерны, пока не отъехали от города, потом вылез и пристроился на краю люка. Меня спокойно можно было подать в этот момент на стол вместо тушеного кролика, уверяю тебя.

Сначала я просто блаженствовал на ветру, но когда наступила ночь, я чертовски замерз - совсем окоченел, ведь одежда-то на мне была мокрая, так что, когда я наконец спрыгнул с поезда, я уже еле передвигал ноги.