В сердце моем

Я уже целую неделю был в пути к тому времени, когда подобрал эту троицу у обочины дороги. После того как я покинул Мельбурн, мне не раз приходилось подвозить людей. Но я впервые вез в своей машине трех пассажиров сразу.

У парня, встретившего меня улыбкой, было лицо насмешливого гнома и тонкая шея с большим кадыком. Это был гибкий, худой, крепкий малый, с походкой кавалериста. На нем были сапоги для верховой езды, головки которых заметно отошли от подошв, и бриджи со шнуровкой на икрах, только шнурков сейчас не было, и пустые отверстия для них расползлись и превратились в зияющие дыры. Бриджи были подпоясаны плетеным поясом из кожи кенгуру; вылинявшая синяя рубашка дополняла его наряд. Шляпы на его голове не было, как не было и носков на ногах.

Спутники его были - каждый по-своему - на него не похожи.

- Добрый день, - коротко сказал один из них, бросив на меня быстрый проницательный взгляд, - этого взгляда ему, видимо, было достаточно, чтобы определить, что я собой представляю. Он был мрачноватый, коренастый человек с толстыми небритыми щеками и маленькими, глубоко запавшими глазами. На нем был коричневый костюм в белую полоску и совершенно пропыленные брюки. Встав с земли, он не сделал ни малейшей попытки отряхнуть пыль. Рубашка без воротничка была пропитана рыжеватой пылью, которая клубами носится по дорогам центральных районов, ботинки совершенно сливались с землей, на которой он стоял.

Последний из этой троицы, по-видимому, немало поскитался по свету, у него были уверенные развязные манеры и голос конферансье из бродячего цирка.

- Как поживаешь, приятель? - спросил он тоном хозяина балагана, вышедшего продавать билеты. - Если не ошибаюсь, этот автобус идет в солнечный Квинсленд, штат обетованный?

- Так точно, - ответил я тем же тоном. - Пожалуйста, проходите, билеты продаются у входа.

- Ты, я вижу, из нашей братии? - спросил он, забравшись на сиденье рядом со мной.

- Нет. Я один из тех простачков, без которых такие, как вы, совсем пропали бы.

Коренастый сел рядом с конферансье. Улыбавшийся парень устроился на скатках и ящиках, нагроможденных в багажнике.

Когда мы проехали несколько миль, я счел нужным предупредить своих пассажиров, что проезжаю каждый день лишь небольшое расстояние, приходится беречь бензин.

- В четыре часа я сделаю привал на ночь. Если захотите ехать дальше, придется вам, ребята, поискать другую попутную машину.

- На сегодня у меня никаких свиданий не назначено, - сказал малый с голосом конферансье. - Мы тебя не покинем.

Впоследствии я узнал, что на дорогах Австралии он был известен под кличкой "Гарри-балаганщик". Парень в бриджах, сидевший сзади, работал у него в труппе, пока она не лопнула, и считался одним из лучших цирковых наездников.

Наездника называли "Тощий из Даббо", в отличие от многих других "Тощих", заполонивших дороги.

В те времена бродяги часто прибавляли к своему прозвищу название города, в котором родились. В беседе с ними эта часть титула опускалась, но, говоря о них за глаза, их город обыкновенно упоминали - чтобы точнее установить личность.

Люди, шатавшиеся по дорогам, называли себя "хобо". Фермеры и городской люд называли их просто бродягами. Постепенно кличку "хобо" стали относить к бродягам определенного типа, в отличие от бродяг, именующихся "китоловами".

"Хобо" смотрели на "китоловов" сверху вниз потому, что имели обыкновение проезжать часть пути в товарных вагонах и уделяли внимание своей внешности.

В прошлом "китоловами" называли бродяг, которые курсировали взад-вперед по берегу реки Марамбиджи, питаясь подачками на прибрежных фермах. Теперь звание "китолов" получали бродяги, которые передвигались из города в город пешком и избегали ездить на поезде "зайцем".

Обычно это были люди пожилые, которым такие подвиги были уже не под силу, либо те, кому не улыбалась встреча с поездными сыщиками или железнодорожными полицейскими, устраивавшими засады на товарных станциях.

Коренастый малый по кличке "Чернявый", сидевший впереди, вместе со мной и Гарри, был как раз таким "китоловом". По его словам, он уже три года бродил по Австралии из города в город.

Он знал наизусть все места, где безработные могли найти ночлег, и все заслуживающие внимания уголки для привала. Под вечер он показал мне дорогу, ведущую к мосту, вдоль поросшего травой берега реки. Здесь под мостом было местечко, защищенное с одной стороны кирпичной стеной - опорой моста.

Стена эта была сплошь испещрена характерными надписями и именами бродяг, которые когда-то здесь проходили:

"Снежок, я шагаю в Таунсвиль. Встреть меня там. Рыжая Грета".

"Пекарь в Бандавилоке - сукин сын. У мясника можно разжиться горстью требухи. Полиция дает сроку три дня, чтобы убраться".

"Работа в Иннисфейле - ремонт дороги под дождем. Льет не переставая".

На земле виднелись следы многочисленных костров. Это было довольно уютное место, тишина нарушалась только шумом машин, проносившихся над головой. Кое-где по мосту проезжал тяжелый грузовик, пыль и гравий обильно сыпались на головы сидевших внизу людей, - впрочем, бродяги, привыкшие мириться с худшим, не обращали никакого внимания на это мелкое неудобство.

Чернявый разжег костер из сучьев и веток, которые набрали на берегу среди эвкалиптов Гарри и Тощий.

- Есть у тебя жратва, или придется занимать в городе? - спросил меня Чернявый тоном следователя, который уверен, что допрашиваемый будет всячески изворачиваться.

- В машине ящик с едой, - сказал я. - Принеси его и поставь поближе к костру. Сосисок хватит на всех, есть и хлеб. Захвати заодно и сковородку, завернутую в газету.

Чернявый пошел к машине, вернулся с ящиком и сковородкой и поставил все это передо мной. В ящике из оцинкованного железа, с отверстиями для циркуляция воздуха, лежали хлеб, масло, чай, сахар, перец и соль, две банки мясных консервов и четыре фунта сосисок в промасленной бумаге. На дно ящика были три эмалированные тарелки, несколько ножей, вилок и ложек.

Я поставил на огонь сковородку и заполнил ее сосисками. Тощий и Гарри наполнили водой из речки два закопченных котелка и пристроили их рядом со сковородкой.