Прометей, или Жизнь Бальзака

Новеллы, романы сами собой зарождались в его мозгу. "Художник... не посвящен в загадку своего дарования... Он не принадлежит себе. Он игрушка в высшей степени своевольной силы... Однажды... он... не напишет ни строчки; а если и попробует, то не он будет держать... перо, а другой его двойник, его созий, - тот, что ездит верхом, сочиняет каламбуры... у кого ума хватает лишь на сумасбродные выходки... Но вот вечером, посреди улицы, утром, в час пробуждения... пылающий уголь коснется его мозга, его рук, его языка... Приходит труд и разжигает огонь в горне... Экстаз творчества заглушает жестокие муки рождения" [Бальзак, "О художниках"]. Случается, что в одном человеке как бы живут двое - шутник и поэт. Бальзак отлично сознавал эту двойственность.

Он не принадлежал к новому в то время движению - романтизму, но близко соприкасался с ним. 10 июля 1829 года он был приглашен на чтение драмы "Марион Делорм". Ее автору, Виктору Гюго, исполнилось всего двадцать семь лет, у него была очаровательная жена и трое детей; своим молодым собратьям он уже казался учителем. На чтении пьесы присутствовал Альфред де Виньи: к этому времени он написал "Элоа", "Сен-Мара" и сделал вольный перевод "Отелло". Гюго окружали его более молодые, но уже известные коллеги Мериме, Сент-Бев, Мюссе. Прославленный Александр Дюма, автор пьесы "Генрих III и его двор", в возбуждении размахивал большущими руками. И среди них он, "бедный Бальзак", который только-только успел похоронить Ораса де Сент-Обена. Никакая школа его не поддерживала. Низкорослый Сент-Бев, лукавый критик, вертевшийся около великого Гюго, игнорировал автора "Шуанов". Бальзак поспешил посмеяться над этими "Сценами литературной жизни", словно боялся, что они вызовут у него желание расплакаться.

"Жалкий слушатель, впервые допущенный к этой социальной мистерии, как будете вести себя вы? Рукоплескать? Кричать "браво"? Дерзкий критик! Вы пропали, если нанесете такое оскорбление. У вас есть только один способ выразить свою хвалу: изобразить то задыхающееся молчание, когда останавливаются слова в горле, ибо хочется сказать слишком много; если же вы представлены завсегдатаем салона, у вас есть еще одна возможность подойти к нему со слезами признательности на глазах и, горячо пожав ему руку, проговорить:

- Спасибо, друг мой, спасибо!..

Это тонко, это заметно и не лишено изящества...

...чтение продолжается...

- О! Здесь нечто мавританское! - говорит тот.

- О! Это Африка! - восклицает этот.

- И вместе с тем Испания! - прибавляет другой.

- В этом стихе чувствуются минареты!

- Это подлинная Гренада!

- Это подлинный Восток!..

Даю... честное слово, при мне об Африке и Испании было сказано: "Это подлинный Восток!"...

"Чудесно" и "грандиозно" - это наименьшее, чем вы обязаны элегии из пятнадцати стихов... Если же речь идет о драме: "Это история в действии!.. Открывается будущее! Это мир! Это Вселенная! Это Бог!" [Бальзак "О литературных салонах и хвалебных словах"]

Между тем герцогиня д'Абрантес нашла себе временное пристанище в Аббен-о-Буа, мирной и спокойной обители, монахини которой поселяли в особом корпусе, отделенном от монастыря, знатных дам, искавших уединения. Здесь царила жившая в скромной квартирке госпожа Рекамье, разоренная, но все еще славившаяся красотой, верностью, ставшая всеевропейской знаменитостью.

Быть принятым божественной Жюльеттой в ее жилище на четвертом этаже значило удостоиться величайшей милости. Казалось, волшебные чары феи облегчают подъем по крутой лестнице. Здесь собирались люди самые разные. Шатобриан встречал тут Бенжамена Констана и Ламартина. Герцогиня из Сен-Жерменского предместья учтиво беседовала с герцогиней наполеоновской Империи. Госпожа д'Абрантес ввела сюда Бальзака.

"Внимательно присмотритесь к этому молодому человеку с пылающим взглядом и черными как смоль волосами; обратите внимание на его нос, а главное - на рот, когда какая-нибудь лукавая мысль приподнимает уголки этого рта. Что видите вы в этом взоре - разит ли он презрением, насмешкой или же в нем светится доброта, когда он обращен на друзей? Этот молодой человек - господин Бальзак. Ему только тридцать лет, а из-под его пера вышло уже немало произведений".

Этьен Делеклюз, который находился в Аббеи-о-Буа в тот день, когда там был "принят" Бальзак, всю жизнь не мог забыть ту наивную, почти ребяческую радость, какую выказал неофит. "Этому человеку Пришлось собрать остатки своего рассудка, чтобы не броситься в объятия всем присутствующим". Такое преувеличенное выражение радости могло бы показаться смешным, но искренность чувства тронула Делеклюза, он уселся рядом с Бальзаком и нашел, что тот весьма остроумен. Страстное желание попасть к госпоже Рекамье и долгое ожидание этого дня оправдывали непомерную радость Оноре.

Примерно в то же время Бальзак познакомился с Фортюнэ Гамелен: эта щеголиха времен Директории могла порассказать ему о своих бесчисленных романических приключениях. Софи Гэ, в салоне которой блистали молодые романтики, также принимала Бальзака; он обязан ей множеством забавных историй и тонких наблюдений. Ведь в свое время она не смутилась при встрече с самим императором:

- Вам говорили, что я не люблю умных женщин?

- Да, государь, но я этому не поверила.

О Софи Гэ шутили, что у нее все выходит хорошо: книги, дети, варенье. В ее салоне и в салоне графини Мерлен, возлюбленной приятеля Бальзака, Филарета Шаля, Оноре начал встречаться с представителями света, то есть двух или трех тысяч лиц, которые знакомы между собой, бывают друг у друга и, обладая необходимым досугом, уделяют очень много внимания чувствам. Бальзак испытывал одновременно простодушную радость оттого, что его принимают и даже приглашают некоторые из этих избранных, и острую горечь, ибо он угадывал, что его только терпят. "Я страдал всеми фибрами души, страдал так, как только может страдать человек; лишь изгои да женщины умеют остро наблюдать, потому что их все ранит, а душевные страдания обостряют наблюдательность". Юные щеголи в желтых перчатках, любовники этих земных богинь, свысока смотрели на плохо одетого или слишком разодетого чужака; а он, меряя взглядом фатов, оценивал их и завидовал им. Что касается женщин, восхитительных и недоступных, то Бальзак любовался ими, ни на что не надеясь. И все же как он их желал!