В огне повенчанные. Рассказы

Чтобы подробностями подтвердить точность второго донесения, Сбоев передал Тарееву все, в чем заверил его командир полка: летчики прошли над вражеской колонной на малой высоте, они отчетливо видели фашистские кресты на башнях танков, даже были обстреляны из мелкокалиберных пушек и зенитных пулеметов… «Что еще ему нужно?.. Своими глазами увидеть кровь раненых летчиков?..»

Сбоев шагнул к окну и плотно прикрыл створки. В кабинете сразу стало тише. Да, Тареев очень хотел, чтобы все то, что донесла воздушная разведка, было кошмарным сном. Он тут же позвонил в Генеральный штаб и у дежурного генерала спросил о положении на Западном фронте. Ответ дежурного генерала его не удовлетворил, и он попросил соединить его с маршалом Шапошниковым. А что мог сказать ему маршал, когда Генштаб последние три дня не имел связи с фронтами? Сбоев стоял рядом с Тареевым и отчетливо слышал ответ маршала: «Тревожного, голубчик, пока ничего нет, все спокойно, если под спокойствием понимать войну. А вообще, голубчик, вы очень часто звоните, а нервозность, как вы знаете, сестра паники…» И первым повесил трубку.

Перед глазами Сбоева все еще стояло лицо дивизионного комиссара в тот момент, когда маршал Шапошников, по-отечески отчитав Тареева, положил трубку. Его словно обдало жаром. Тареев долго, в какой-то смутной душевной раздвоенности рассеянно смотрел на Сбоева, потом глубоко вздохнул, закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. В нем шла напряженная внутренняя борьба: кому верить? Летчикам-истребителям 120-го полка или дежурному Генерального штаба, сведения к которому поступали из других, не менее авторитетных источников? Да тут, как на грех, тревогу усугубил начальник оперативного отдела штаба округа полковник Васин, только что доложивший из Малоярославца по телефону, что дивизии 43-й армии попали в окружение и разрозненными группами с боями выходят из окружения, что среди части отступающих паника… Член Военного совета тут же отдал распоряжение Васину, чтобы паникеров немедленно задерживали и передавали в особый отдел.

«Конечно, Тарееву тяжело усомниться в данных Генштаба и маршала Шапошникова. А каково мне было выслушивать члена Военного совета, приказавшего перепроверить курс танковой колонны врага, движущейся на Юхнов? Что подумают обо мне летчики Дружков и Серов, которые только что вернулись с зоны барражирования с простреленными крыльями и хвостами? Ведь оба летчика по классу мастерства высшего пилотажа поднялись почти до виртуозности Валерия Чкалова. И им не поверить…»

Долгими, мучительными были часы ожидания возвращения летчиков истребительного полка. Трижды раздавался в телефонной трубке взволнованный голос Тареева. На его вопрос: «Ну как, еще не вернулись?» — Сбоев, сдерживая волнение, неизменно отвечал: «Пока нет». Оба генерала, Тареев и Сбоев, отлично понимали, что со сдачей противнику Юхнова и Спас-Деменска открываются широкие ворота на еще не до конца оборудованный и почти без войск Можайский рубеж обороны Москвы.

Сбоев открыл папку с грифом «Совершенно секретно» и достал из нее справку произведенных инженерных работ на рубежах Можайского и Малоярославского укрепрайонов. Согласно последней сводке было видно, что на обоих этих рубежах строительство противотанковых препятствий, дотов и дзотов близилось к завершению. Полностью установлены бронеколпаки, по всему переднему краю отрыты окопы полного профиля. На главных направлениях установлены проволочные заграждения. Дальше пошли цифры, в которых почти зримо выражалась общая картина боеготовности всей линии Можайской обороны: 111 километров противотанковых рвов, свыше 500 километров проволочных заграждений, 95 километров эскарпов, 289 долговременных монолитных и из сборного железобетона огневых точек, 534 деревоземляные с железобетонными колпаками огневые точки… Но это было пока еще далеко не все, что запланировал Генштаб соорудить на Можайском рубеже обороны.

Однако самбе главное, что тревожило Ставку, Генштаб и командование округа, было то, что Можайский рубеж обороны, рассчитанный на 20–25 стрелковых дивизий со средствами усиления, представлял собой пустынный незаселенный город-крепость, если не считать десятков тысяч москвичей, пришедших в фуфайках и кирзовых сапогах, с кирками и лопатами строить этот вал-город, где должна была развернуться великая битва за Москву. Ни одна дивизия, ни один полк из резерва Ставки еще не заняли отведенных им позиций этого стратегического рубежа. С Дальнего Востока почти без задержки грохотали на запад военные эшелоны 32-й стрелковой дивизии. На Урале формировались четыре новые стрелковые дивизии. Из пяти формирующихся литерных полков реактивных минометов только два полка не раньше чем через две недели могли прибыть на Можайский рубеж обороны. Личный состав четырех стрелковых бригад, дислоцирующихся в районах Среднего Поволжья, еще не прошел и минимума подготовки, чтобы эти бригады можно было бросить в бой.

«Многое будет решаться на Можайском рубеже. Если немцы перемахнут и этот вал, Москве будет очень трудно. Придется драться па ее окраинах. А может быть, и в самой Москве…»

Телефонный звонок заставил Сбоева вздрогнуть. Это был как раз тот звонок, которого он ждал.

Командир 120-го авиационного истребительного полка лично доложил — голос его Сбоев мог узнать из тысячи голосов, — что только что вернулись с разведзадания три боевых экипажа. Голова танковой колонны немцев уже находится в пятнадцати километрах от Юхнова. Летчики прошли над колонной бреющим полетом, попали под сильный зенитный огонь и вернулись с пробоинами в машинах.

— Надеюсь, новой перепроверки не будет? — закончил свой доклад командир полка. — Может быть, в доказательство достоверности наших разведданных штабу нужны жизни летчиков?

Как он, Сбоев, понимал в эту минуту командира полка, летчика-истребителя высшего класса, слава о котором гремела еще во время событий на Халхин-Голе!

— Думаю, что не потребуется ни крови летчиков, ни их жизней, Михаил Николаевич. К сожалению, я не могу всего передать вам по телефону. Я требовал от вас перепроверок только потому, что с меня требуют их свыше.

— Понял вас, товарищ генерал.

— Только понимай правильно, как летчик летчика.

— Тоже понял. — В голосе командира полка прозвучали нотки искреннего доверия.

В кабинет Тареева Сбоев вошел так, словно в руках у него был ключ разгадки, которая волновала весь штаб. Дивизионный комиссар даже встал, когда читал текст донесения авиаразведки.

Тут же, при Сбоеве, Тареев соединился с начальником Генерального штаба.

Что сказал дивизионному комиссару маршал Шапошников — Сбоев не слышал, но, судя по тому, как полыхнули его щеки, нетрудно было догадаться, что разговор этот для Тареева был не из приятных.

— Будем делать третью перепроверку! — тоном неукоснительного приказа сказал Тареев и медленно опустил на аппарат телефонную трубку.

— Неужели в Генштабе не доверяют нашим двум тщательным перепроверкам? Почему вы не хотите сообщить Шапошникову последние данные авиаразведки? Вы что — не верите летчикам, товарищ член Военного совета? — сдерживая волнение, официальным тоном проговорил Сбоев.

Дивизионный комиссар встал из-за стола.

— Неужели вы не понимаете, Владимир Николаевич, что разведданные ваших летчиков сегодня уже приобретают значение стратегическое? — На слове «стратегическое» Тареев сделал особое ударение. — Я уверен, что от маршала Шапошникова это донесение тут же пойдет к Сталину.

— Ну и что?! Я даже хочу этого. Сталин должен знать об этом!!! Ясно одно: немецкие танки подходят к Юхнову! Я знаю летчиков этого полка и тех, кто летал на вторую перепроверку.

— Необходимо сделать третью перепроверку! — сухо отрезал член Военного совета и потянулся к телефонной трубке. — Немедленно приступайте к выполнению задания.

Как в тяжелом сне вышел Сбоев из кабинета дивизионного комиссара. В свой кабинет вошел как в чужой. С командиром 120-го истребительного авиационного полка разговаривал резко, отрывисто, и когда после некоторого молчания командир полка язвительно спросил, кому нужна эта очередная изнурительная перепроверка, генерал закричал в трубку: