В огне повенчанные. Рассказы

Веригин перевесил портянки командующего с голенищ сапог на теплое железное колено трубы блиндажной времянки, а чуть ниже, где печка была похолодней, повесил свои.

Накрываясь грубым суконным одеялом, Веригин бросил взгляд на неподвижно вытянувшегося во весь свой огромный рост командующего. Он лежал на спине, закрыв глаза и подложив под голову большие сильные руки. Вначале Веригин подумал, что тот уже уснул, а поэтому на цыпочках пошел в соседний отсек блиндажа и приказал связисту разговаривать по телефону потише.

— Понял вас, товарищ генерал.

Когда Веригин вернулся, нашел командующего все в той же позе.

Однако Воронов не спал. Не открывая глаз, он тихо, словно разговаривая во сне, сказал:

— Шестнадцатого августа, вечером, я был на приеме у Верховного. Помнишь этот вечер? Ты докладывал Сталину.

Веригин пружинисто вскинулся на кровати и вытянул голову в сторону командующего.

— Это число и этот вечер я запомню на всю жизнь.

Шестнадцатое августа в память Веригина врубилось прочно и навсегда. Ровно в девятнадцать тридцать он из штаба армии по рации лично докладывал Сталину о боеготовности вверенной ему дивизии. Веригин доложил Верховному Главнокомандующему, что дивизия народного ополчения Сталинского района города Москвы «напряженно работает и учится», что «в предыдущих походах и работе она показала высокие моральные качества, свою преданность Родине и партии». Сталин поблагодарил Веригина за доклад и пожелал успехов в предстоящих боях.

— Вы спите, Николай Николаевич? — тихо проговорил Веригин, которому очень не хотелось, чтобы командующий заснул на таком важном месте их разговора.

— Сталин выслушал тебя внимательно, даже как-то особенно тепло улыбнулся. Пожелал тебе успехов. Было дело?

— Было! — почти выдохнул Веригин. — А что еще сказал Верховный?

— Когда он положил трубку, то после некоторой пayзы сказал: «Веригину я верю…» В своем докладе завтра я ему скажу о тебе то же. А сейчас — спать.

Заснуть Веригин не мог долго. То, что сказал о нем Сталин, было большим авансом, и этот аванс и доверие нужно оправдать. Нужно осилить то, что непосильно другим, нужно добиваться успеха там, где другим этот успех кажется почти фантастическим…

А когда заснул, приснились свиньи… Огромные, страшные, разъяренные… Они прорвались в веригинский огород через ветхую изгородь соседки-вдовы тетки Марфы, муж у которой был убит на гражданской. Сколько помнит себя Веригин парубком, тетка Марфа вечно бегала к ним то за закваской, то за пилой, то за топором, которого сроду не имела…

Рассвирепевшие свиньи нашли лаз в прогнившей изгороди тетки Марфы и кинулись к их, веригинскому, огуречнику. Потом свиньи пошли на грядки моркови и лука, которые у Веригиных поспевали раньше, чем у остальных… Веригин выломал кол и кинулся на свиней, чтобы прогнать их с грядок, но тут же в ужасе отступил: свиньи пошли на него… Чавкая челюстями и издавая страшные, леденящие душу звуки, они окружали Веригина со всех сторон и пытались разорвать его на части…

Веригин проснулся в холодном поту. Встал, закурил. Чтобы отогнать навязчивый сон, выпил кружку холодного кваса — вчера вечером ординарец привез из соседней деревни целую флягу.

Сквозь надвигающуюся дремоту не раз и не два прорывалась последняя фраза, сказанная командующим; Эта фраза не давала покоя, она тревожно и сладко звенела в душе: «Веригину я верю…»

ГЛАВА XX

Генерал Сбоев не находил себе места. Собственный кабинет казался ему тесным. Недоверие к испытанным летчикам 120-го истребительного полка, сформированного из отборных опытных воздушных бойцов, многие из которых имели боевые ордена за Халхин-Гол и финскую войну, его не только злило, но в какой-то мере оскорбляло, даже унижало. И ведь кто?.. Член Военного совета дивизионный комиссар Тареев. Тот самый Тареев, который до вчерашнего дня в душе авиа донесениям воздушной разведки ВВС округа верил больше, чем сведениям, поступавшим из Генштаба, который последние дни иногда не имел постоянной и надежной связи с Западным фронтом.

В ночь на первое октября на Брянском фронте противник начал наступление крупными силами всех родов войск.

Ночной звонок командующего округом из Тулы был тревожным. Генерал Артемьев сообщил: связи со штабом Резервного фронта нет никакой, первый секретарь Тульского обкома партии В. Г. Жаворонков просит Артемьева задержаться в Туле и помочь организовать оборону города. А третьего октября случилось совсем непредвиденное — враг стремительно ворвался в Орел. Однако из репродукторов знакомый всем голос Левитана сообщал, что на Западном фронте «без перемен…». Радиосвязи со штабами Западного и Резервного фронтов не было вообще, а проволочная связь уже несколько дней как оборвалась.

Посланные четыре дня назад два офицера связи из штаба округа до сих пор не возвратились. Вчерашняя речь Гитлера по немецкому радио, переведенная в политуправлении, предвещала события, в которых должна развернуться «…новая операция гигантских размеров». Озадачивало и заверение фюрера: «Враг уже разбит и никогда больше не восстановит своих сил».

И вот в этой-то обстановке отсутствия постоянной связи Ставки и Генерального штаба с Западным и Резервными фронтами летчики 120-го истребительного полка BBС Московского военного округа с полным сознанием огромной ответственности за свои разведданные, которые, как их предупредили, пойдут не только в штаб округа, но и в Генеральный штаб и в Ставку, рискуя жизнью, подвергаясь обстрелу зенитных батарей противника, принимая неравный воздушный бой, уже с начала сентября барражировали зону между двумя фронтами — Западным и Резервным. Вели непрерывные наблюдения за передвижениями в этой полосе как своих войск, так и войск противника.

Еще ни разу воздушные разведчики 120-го полка не передали в штаб округа сведений неточных и неполных.

Сегодня утром после облета зоны наблюдения в штаб ВВС Московского военного округа с аэродрома была передана шифрованная телефонограмма: «На дороге от Спас-Деменска через Юхнов на Медынь движутся отдельные группы наших военных и гражданских автомашин, повозок и колонны артиллерии. К фронту и по фронту движения не отмечено».

Эту телефонограмму генерал Сбоев своими руками положил на стол члена Военного совета Тареева, который за отсутствием командующего округом последние три дня исполнял его обязанности. «Неужели Тареев усомнился в точности разведданных? — мучил один и тот же вопрос Сбоева. — Зачем он приказал немедленно поднять группу самолетов и повторно тщательно разведать направления Юхнов, Спас-Деменск, Рославль и Сухиничи, Рославль?»

Сбоев подошел к окну и распахнул створки. В кабинет сразу же ворвались звуки военной Москвы: резкие трамвайные звонки, надсадные гудки грузовиков, застрявших на перекрестке, горластое карканье ворон на облетевших деревьях… И все это было перемешано с запахом серы и пороховой гари. Августовские и сентябрьские взрывы немецких бомб и пожары уже успели устойчиво напитать сырую октябрьскую хмарь отяжелевшего воздуха.

«Конечно, летчики полка это недоверие к их разведданным отнесут на мой адрес… И они будут правы в своей обиде. Не Тареев, а я давал им приказ на повторный облет зоны». И что же? Ровно в тринадцать ноль-ноль с аэродрома поступила телефонограмма: «Танковая колонна противника протяженностью в 25 километров со стороны Спас-Деменска движется на Юхнов». Телефонограмму передал сам командир полка, строго предупрежденный Сбоевым, что результаты авиаразведки пойдут в Генштаб и в Ставку.

Однако в достоверности второго донесения Тареев почему-то усомнился. Он даже изменился в лице и удалил всех из своего кабинета, когда прочитал текст телефонограммы. Руки его дрожали. По лицу Тареева Сбоев видел, что Тареев очень хотел, чтобы летчики ошиблись, приняв наши танки за немецкие. Так бывает иногда в жизни человека, когда он попадает в большую беду. Как хочет тогда человек, чтоб все случившееся было сновидением, и как горестно становится на душе его, когда он в сотый раз убеждается, что случилась неотвратимая, страшная беда.