Это случилось в тайге (сборник повестей)

Подождав, когда Шугин притворит дверь, девушка подоткнула юбку, принимаясь за уборку барака.

— Нашел правильного! — подумала она вслух. — Колю Курочкина из «Свадьбы с приданым»…

На редкость обильный первый снег выпал, когда Виктор Шугин вышел на работу. Подготовленный наивными восторгами Насти к чему-то новому в нем, скрытому, прятавшемуся доселе, парень с удивлением смотрел вокруг. Смотрел, как будто впервые видел непорочной белизны землю, расцветшие огромными и пышными серебряными цветами березы и ольхи, еще вчера костлявые, дрогнущие на ветру.

Снег выпал ночью. Первому зимнему дню сопутствовала праздничная торжественность, складывающаяся из необычной нарядности, сбывшегося ожидания и щедрости света.

На вырубленных делянках зайцы застрочили снег узорными вышивками хитро запутанных следов. Пни спрятались под белыми папахами. Не стало ни черных, неопрятных кострищ, ни ржавчины листьев и трав. Вместо прели в лесу пахло свежестью и чистотой, как летом после дождя.

К полудню снегу еще добавило.

Шугин, Стуколкин и Ганько работали втроем.

С корня лес валил Шугин «Дружбой». Ганько стоял рядом — «на подхвате», как говорил Стуколкин, не спеша обрубавший сучья у нераскряжеванных хлыстов. В обязанности Ганько входило подрубить лесину топором, вовремя поднести жердь с вилкой и, маневрируя ею, помочь дереву упасть в нужную сторону. Расторопный, сметливый, он легко управлялся с этим.

Прикинув на глаз, что дневная норма на троих с корня спущена, Шугин передавал «Дружбу» Стуколкину. Тот брался за раскряжевку, начинал распускать хлысты на бревна. Шугин с Ганько в два топора рубили сучья и окучивали раскряжеванный лес, готовя к вывозке.

Дело у них спорилось — за плечами значился многолетний опыт работы в лесу. Они бравировали этим. В конце рабочего дня Ганько колотил обухом в заржавленный лемех, подвешенный на лесине, — он не ленился перетаскивать его с пасеки на пасеку. Рупором складывая ладони, орал:

— Съё-ё-м!.. На проверку стройся!.. Снимай оцепление!

А Воронкин, вкладывая в рот засмолившиеся пальцы, свистел залихватски.

Норму на участке не вырабатывали двое — Усачев и Скрыгин. Не хватало сноровки, старались брать силой. Силы у обоих было хоть отбавляй, оба верили в нее, но «на одной силе недалече ускачешь», как поучал Фома Ионыч.

В течение рабочего дня мастер по нескольку раз наведывался на четвертую пасеку, которую рубили демобилизованные солдаты.

Усачев нервничал. Вытирая пот рукавом, нетерпеливо выслушивал советы и наставления — считал, что теряет драгоценное время. Почти пудовая «Дружба» казалась игрушкой в его руках, парень не чувствовал ее веса. На деревья к концу дня он смотрел, как на своих личных врагов.

Спокойный, добродушный Василий Скрыгин, внимательнее прислушивавшийся к советам мастера, пробовал иногда уговаривать напарника не торопиться, не пороть горячку:

— Давай поспокойнее, Борис! Тише едешь — дальше будешь.

— Время же идет, Васька. Люди уже норму заканчивают, а у нас еще пяти кубиков нету…

Работая через пасеку от тройки Шугина, оба видели не однажды, как у соседей от толчка последней, умело направленной елки или осины заваливалось сразу добрых полтора десятка деревьев.

— Полпасеки! — завистливо говорил Усачев. — Видал, как работать надо?

— Ловко! — вздыхал Скрыгин и, подумав, добавлял: — Научимся, ни черта!

Усачев, помня запрет мастера — не оставлять на корню надпиленные деревья, кривил губы:

— Научишься, если тебя не лес валить, а в рюхи играть учат! Люди без перестраховки действуют, вот у них и получается.

Не слушая предостережений Василия, однажды он запилил десяток лесин, рассчитывая, что все они лягут в направлении подрубов. И конечно, не подумал о ветре. Ветер опередил направляющий удар оставленной для этого осины. Одна из подпиленных елок неожиданно взмахнула ветками, валясь поперек пасеки. И не упала, ткнувшись вершиной в еще более матерую ель. На них навалились сбитые толчком деревья. Перепутались сучья, завязли друг в друге.

Образовалась грозящая каждое мгновение рухнуть и не рушащаяся груда висящих друг на друге лесин. Залом.

Ухватив топор, Усачев ринулся было под этот не желающий падать зеленый шатер, чтобы помочь ему завалиться. Скрыгин ухватил его за плечо:

— Ты что? Смерти ищешь?

Борис нерешительно затоптался на месте. Действительно, может быть, одного удара топором достаточно, чтобы залом рухнул и накрыл сделавшего этот удар.

— Намудрили! — сказал Скрыгин, принимая часть вины на себя.

Но напарник не согласился:

— Я виноват. — Он покрутил в руках топор, словно впервые взялся за него. — Все равно так оставлять нельзя.

Это было утверждение и вместе вопрос, просьба о совете: как быть?

Борис Усачев впервые обращался за советом к напарнику.

Скрыгин сдвинул на лоб ушанку, почесывая затылок. Невесело, для ободрения улыбаясь, решил:

— Пойду за мастером. Пусть он сам…

Усачев не возражал, и. Василий зашагал по делянке, отыскивая Фому Ионыча. Нашел его в бригаде Тылзина — мастер и коновозчик Коньков возились около трелевочных саней СЛЗ-3, нагруженных лесом-подтоварником.

— Пособи сзади стяжком, на пень угадал слепой черт, — первым окликнул Скрыгина Фома Ионыч, сердито поглядывая на Конькова. — Возит по земле, а смотрит в небо.

Он дождался, пока Василий подберется стяжком под полоз, и скомандовал;

— Ну… раз, два… взяли!..

Сани накренились, переваливаясь через пень. Коньков задергал вожжами, заорал:

— Но!.. Но, милые!.. Но еще!..

Воз выровнялся. Крупная гнедая кобыла приостановилась, перебрала задними ногами и пошла без понукания, ровно, ненатужливо.

Скрыгин, бережно прислонив к пню стяжок, словно это была хрупкая и ценная вещь, сказал:

— Фома Ионыч, мы там… лес завесили… Не подступиться…

Мастер издал скорбно поджатыми губами чавкающий звук, всплеснул руками.

— Горе мне с вами, — вздохнул он и, не глядя на Скрыгина, буркнул. — Пойдем. Посмотрим.

Разборку залома Скрыгину и Усачеву Фома Ионыч не доверил. Поручил двум чарынским лесорубам, работавшим в смежной пасеке. Но прежде чем допустить и тех, долго, со всех сторон обхаживал залом. Потом велел подпилить старую ель с краю, в которой увязло поваленное ветром дерево, и «стронуть» ее ударом еще одной лесины:

— Этой, что скособочена малость… — ткнул он пальцем.

Борис Усачев стоял в стороне, стараясь не смотреть на «дело Своих рук».

— Вот он, — кивком головы показал на него мастер. Пасеку зараз хотел повалить, герой! Солдат, а порядка не понимает!

Большинство лесорубов узнало о происшествии только вечером. «Что ж, — думал каждый, — с кем не случалось?» Даже язвительный Ганько изрек нечто сочувствующее:

— Хорошо еще, что не пришибло. Остались бы без баяниста.

Но Виктор Шугин подчеркнуто громко — чтобы все слышали — рассказывал Воронкину:

— Мне бабка когда-то сказку читала про чудака, который хотел веревкой весь лес обвязать и на спине уволочь. У нас тут в натуре такой делец есть!

Шугину не нравился Борис Усачев. Не нравился потому, что Виктор Шугин, вожак и главарь, угадывал в нем человека, не умеющего ходить в рядовых, в незаметных. Боялся, что Усачев захочет поднять голову выше его, Шугина.

Но если бы Шугина спросили, почему не нравится ему Борис, — не солгал бы, ответив: «А черт его знает? Просто не нравится — и все!»

Он не умел, не собирался докапываться до причин своей неприязни. Считал, будто чувства рождаются сами по себе — из ничего, как и предчувствия.

Зато Усачев с этого дня знал, из-за чего ненавидит Шугина. Мог бы назвать многое, не нравящееся в нем, вызывающее неприязнь. Но не назвал бы главной и единственной причины — уверенности в неприязни Шугина к нему, Усачеву.

Вечно мотающийся по участкам Антон Александрович Латышев обманул Лужню, пообещав ей электрический свет. На складе нашелся подходящий движок, но не нашлось генератора. Зато в счет обещанного привез на легких, без подрезов, розвальнях два клетчатых ящичка с шахматами, в которые никто не умел играть, шашки, пять партий домино и баян Новосибирского завода в коричневом, тисненном под крокодилову кожу футляре.