Дни коммуны

Фавр. Он сказал мне, что вполне готов разрешить после перемирия небольшой подвоз продуктов для населения. Он считает, что народ надо затем снова посадить на голодный паек, пока не будет сдано все оружие. Это, полагает он, даст больше, чем беспрерывный голод.

Тьер. Недурно. Пусть вспомнят господа парижане, как пахнет мясо. Талантов господина Бисмарка я никогда не отрицал.

Фавр. Он даже пойдет на то, чтобы попридержать берлинские фирмы, заинтересованные в снабжении Парижа.

Тьер. Смелость - вот предпосылка таланта. Не так ли, Фавр? Мы обяжем пруссаков ввести войска во все пригороды, где Национальная гвардия расставила свои орудия.

Фавр. Это отличный пункт соглашения, превосходный.

Тьер. Существуют, я полагаю, и другие талантливые люди кроме господина фон Бисмарка. Мы, например, запишем в договор, что первый взнос по контрибуции - первые пятьсот миллионов - мы внесем после умиротворения Парижа. Это укрепит заинтересованность господина фон Бисмарка в нашей победе. Словечко "умиротворение" надо употреблять почаще, оно из числа тех слов, которые все объясняют. Ах да, контрибуция! Ипполит, оставь нас одних.

Камердинер. Сударь, ваша ванна готова. (Уходит.)

Тьер. Вы думали, где взять деньги?

Фавр. Было предложено, чтобы немецкие фирмы дали нам заем для выплаты контрибуции. Прежде всего господин фон Блейхредер, банкир господина фон Бисмарка. Упоминалось о комиссионных... Я, конечно, отказался от процентов, которые мне предложили как члену правительства.

Тьер. О, разумеется. Назывались ли суммы?

Фавр пишет на клочке бумаги.

(Берет записку, читает.) Невозможно!

Фавр. Я же и говорю.

Тьер. Нам нужен мир. Он нужен Франции. Надеюсь, у меня хватит власти, чтобы добиться его.

Фавр. Ваше избрание, господин Тьер, - дело верное. За вас двадцать три департамента, все сельские округа.

Тьер. Мне нужна вся полнота власти. Анархия вооружена.

Фавр. Вся Франция, господин Тьер, печется о вашем здоровье. Вы один можете ее спасти.

Тьер (скромно). Я это знаю. И потому-то, любезный Фавр, пью молоко, которое терпеть не могу.

III

А

Ночь с 17 на 18 марта. Площадь Пигаль. Посредине улицы-пушка. Час ночи. Франсуа Фор и Жан Кабэ охраняют пушку, сидя на плетеных стульях. Бабетта

Шерон сидит у Жана на коленях, потом встает.

Бабетта (поглаживая пушку). Доброй ночи, дорогая. (Медленно спускается вниз по улице, входит в дом.)

Жан. Девушки любят подарки. Это возбуждает их чувственность, ведь они материалистки. Прежде можно было преподнести изящный туалетный столик, теперь мы дарим пушку, которую господин Тьер хотел подарить Бисмарку.

Франсуа. И он подарил бы, если б мы ее не захватили... А вот Женевьева - та не материалистка.

Жан. Эта молоденькая учительница? Ну, конечно, она воплощение духа, и именно поэтому ты хочешь видеть ее в постели.

Франсуа. Я вовсе не хочу видеть ее в постели.

Жан. Бабетта говорит, что она прекрасно сложена.

Франсуа. Как ты можешь говорить с ней о Женевьеве?

Жан. Они же вместе живут. Впрочем, она обручена. Ее жених в плену, он офицер. Лучше всего у нее бюст.

Франсуа. Ты что, решил вывести меня из себя?

Жан. Когда ты рассуждаешь о девушках, трудно поверить, что ты из деревни. Признайся, что уже в четырнадцать лет ты путался со скотницей.

Франсуа. Тебе не удастся вывести меня из себя.

Жан. Неужели? Во всяком случае, я все рассказал Бабетте: пусть она передаст Женевьеве, что ты сохнешь по ней. Возможно, ей покажется занятным покрутить с будущим священником.

Франсуа. Я физик.

Жан. Отлично, тогда - с физиком. Физика - ведь это, кажется, учение о телах?

Франсуа. Но ты же сам говоришь, что она любит офицера.

Жан. Я сказал только, что она его невеста.

Франсуа. Но это то же самое.

Жан (смеется). У тебя странные представления. Разве с женщиной спят лишь потому, что любят? Уже с утра, когда мужчина просыпается, он знает, что ему сегодня не прожить без бабы. А разве женщины устроены иначе? Это потребность. Не то чтобы она появлялась при виде какой-то особенной груди, а просто так, и тогда находишь какую-то грудь особенной. Короче, если ты не упустил случая, ты доволен. И с твоей Женевьевой так же.

Франсуа. В том-то и дело, что нет. Ну, я пойду домой. (Встает.) Как я рад, что я снова в вашей квартире, в моей комнатке.

Жан (также встает). Я тоже думаю, что нам больше незачем сторожить. Если б они хотели напасть, то, конечно, среди ночи... Я слышал, что утром появится белый хлеб.

Франсуа. Послушай, Жан, раз речь, зашла о физике: мой микроскоп и томик Лавуазье, наверно, у твоего дяди?

Жан (смущенно). У дяди? У Ланжевена?

Франсуа. Твоя матушка отдала их на сохранение. Я спрашиваю только потому, что Лавуазье мне может понадобиться.

Жан. Конечно.

Уносят стулья в дом.

Б

Пять часов утра. Перед закрытыми дверями булочной стоят в очереди женщины,

среди них - Женевьева Герико и Бабетта.

Женщины. Белый хлеб - подарок папаши Тьера! Чтобы заесть его позорный мир!

- Париж стоит десять тонн муки!

- И ни один поезд не пришел, мука находилась в городе!

- А моему старику они еще неделю назад ампутировали ногу. Шрапнель! И в это самое время они уже вели переговоры.

- Чего-то они опять хотят, даром ничего не дадут! Когда ее благородие, у которой я стирала, дарила мне рваные панталоны, я всегда знала, что она опять донесла на моего Эмиля, который сболтнул лишнее.

- А мой старик сказал: я возьму с собой отрезанную ногу, не то чиновники по пенсиям скажут, что у меня была только одна нога!

- Тьер получает от немцев пять миллионов.

- А сколько от некоторых французов?

- Они капитулируют, хотя в Париже триста тысяч одних бойцов Национальной гвардии!

- Как раз потому, что их в Париже триста тысяч!

- И они согласны на то, что пруссаки не вернут пленных, раньше чем им не заплатят.

- Дерьмо - их война. Какое счастье, что она кончается!

- Да, но кто платит за этот мир?

- Мы платим, гражданка! Кто же, как не мы? Платят те, кто ничего не имеет!

- Ах, вы считаете, что мы ничего не имеем. Мы имеем двести тысяч штыков, сударыня.

- Я же вам говорю: это только перемирие, пригороды им не достанутся ни пруссакам, ни Тьеру.