Люди песков (сборник)

— Невестка говорит: она против, — с улыбкой сказала Кейкер. — Боится — не справится.

— Не может быть! — весело ответил Санджаров. — Чтобы невестка такого человека да чего-нибудь испугалась! Это ты не разобрала — яшмак [2] мешает. Ладно, с этим все. Вопросы есть, товарищи?

— У нас есть вопрос! — Подростки, сидевшие впереди всех, начали толкать друг друга. Один поднял руку.

— Ну, говорите, — разрешил Санджаров, удивленно глядя на ребят.

— Вот мы: я, Бяпбе, Моджи и Халмурад — хотим в армию. Добровольцами. Все четверо.

— Понятно. А учительница отпустит? Вы в каком классе?

— Я в четвертый пойду. После армии. Они в третий.

— Да… Дело хорошее, но только очень уж вы здесь нужны. Понимаете, фронту необходимы кони, настоящие строевые кони, а растить-то их сейчас некому. Вот бы и занялись. Выберите по жеребенку, возьмите шефство над ними, а как подрастут — пожалуйста, прямо с этими конями и на фронт!

— А война до тех пор не кончится? — разочарованно протянул мальчишка. — Они ведь долго растут…

Санджаров ничего не сказал, только кивнул ободряюще. Люди улыбались, довольные, что начальник уладил все, не обидев парнишек. Любому из сидевших сейчас перед школой и даже самому Санджарову дико было подумать, что война будет продолжаться и тогда, когда теперешние жеребята станут строевыми конями.

Глава четвертая

Сколько стало писем! Раньше — два, ну три в день, а теперь сумка битком набита треугольниками. Особенно много отвожу их в район. Если в какой-нибудь дом пришло письмо с фронта, на него отвечают трое или четверо.

И посылки посылают. Вчера отвез целых двенадцать штук. Восемь затолкал в хурджин, остальные вместе с сумкой к седлу приторочил, а сам — пешком.

Идти мне тяжело, особенно по песку. Левая нога у меня плохая, вся тяжесть приходится на правую. Пока поднимусь на бархан — хоть рубашку выжимай. На такыре я не выдержал, взобрался на ишака. Говорят, ишак фыркает, когда груз легкий, по вчера он фыркал не от легкости. У него даже зад опустился, все как-то приседал. «Ничего, — утешал я своего ишачка, — не всегда так будет. Опять поскачешь галопом. Помнишь, как ты мчался по этому такыру два месяца назад?» Хороший был день… И жары я не замечал, хотя в июне не легче, чем теперь, в августе. Мы тогда поспорили с Покером. «Пускай, говорит, своего скакуна галопом, а я шагом поеду, посмотрим, кто раньше на почте будет».

Я погнал ишака вовсю, Нокер шагом едет — копыта цокают. И вдруг как промчится мимо! У него не копь был — ураган. «Стой! — кричу. — Нечестно!» Куда там, уж и след простыл… Я обиделся, даже пригрозил Нокеру: мол, отцу пожалуюсь, что коня зря гоняет. Но на обратном пути помирились. Нокер вообще-то парень ничего, не балованный, просто глупый еще. Вот Юрдаману — девятнадцать, всего на год старше, а уже мужчина, и повадки как у взрослого, не то что у Нокера.

Когда возле почты я слез с ишака, штаны у меня были влажные — бедный ишак взопрел. Он даже не издал ни звука, а раньше, бывало, как увидит белые домики, так и орет до самой почты.

Письма и посылки мы сдавали вместе с одним почтальоном. Я его частенько здесь встречал, знал, что он из Кизылтакыра, но знаком с ним не был. И вдруг парень подходит, приглашает пообедать вместе. Оказалось, что зовут его Пальван, по кличке Рябой. Он и правда рябой.

Пришли в столовую. Ничего подходящего нет, рыбные консервы да засиженные мухами пивные кружки. Пальван подошел к буфетчику, пошептался с ним, тот поглядел по сторонам, нырнул под прилавок, достал пол-литра.

— Если спросит кто, скажете — с собой принесли. Ясно?

Сели мы в сторонке, открыли банку консервов. Пальван разлил водку по стаканам.

— Вот, браток… — заговорил он, опрокинув в рот свои полстакана. — Повестка в кармане. Завтра в военкомат с вещами. — Он помолчал. — Говорят, здоровые эти немцы… как черти… Ни одного нет, чтоб меньше двух метров. А мне плевать! Я им покажу! Узнают Пальвана Рябого! Пускай у меня морда решетом, у них грудь будет решетом от моих пуль!

— Зачем же пули зря тратить, — пошутил я. — На каждую грудь по одной хватит. Целься в левую сторону.

— А ты думаешь, они будут навытяжку стоять, пока я стану целиться? Нет, брат, не так оно просто. А ты чего не пьешь? Давай — за мое благополучное возвращение.

Я лихо опрокинул водку в рот и долго тряс головой, ловя ртом воздух. Водку я пил первый раз в жизни.

— Ну, что зажмурился? Привыкнешь. Рубай консервы.

Он достал из банки маленькую рыбку и сразу проглотил ее. На лбу у него выступил пот. Больше мне не наливал, пил сам. Глаза у Рябого покраснели, наполнились слезами. Он сердито замотал головой.

— Да… вот сижу пью. А брату обещал, что не буду. Он сам никогда не пил. Ты моего брата знаешь? Должен знать. Его тут все знали. Модану-пальвану [3] не было равных до самого колодца Дамла!.. А теперь всё! Нет больше у меня брата. Нет! — Он трахнул кулаком по столу. — Убили! Такого парня! Ну умрет кто-нибудь от старости или чабан в песках без воды пропадет… А такой парень! До самого колодца Дамла не было ему равных…

Модана-пальвана я знал, не раз любовался им на праздниках. С виду человек как человек, в поясе даже тонкий, но сильный, гибкий, как пружина. Оглянуться не успеешь, а противник уже на земле. И вот нет его, убит…

Глава пятая

Совещание руководителей районов назначили на десять. Время еще оставалось. Санджаров выпил чаю и пошел побродить по Ашхабаду. Он не был здесь с начала войны. Город заметно изменился. Мужчин в штатском мало, но военные попадаются часто. В витринах продовольственных магазинов запыленные муляжи. На прилавках пусто. Очереди.

Санджаров завернул на рынок. Народу там было порядочно, и все-таки как непохож этот базар на довоенный, обильный, полыхающий, яркими красками. Яблоки и груши продают на штуки, мяса совсем не видно. Больше всего народу вокруг продавца самосада, табак отмеривают стаканами. Тут же с безменом в руках пристроился рослый широколицый человек, торгует солью. Соль у него двух сортов: из грязного бязевого мешка он отвешивает белую, мелкую, а рядом на старой газете разложены комки ноздреватой темной соли. Санджарову показалось, что где-то он видел этого парня.

Подошел высокий старик.

— Свешай-ка фунт джебельской, — хмуро бросил он, расстилая на земле платок. — Раньше говорили: «Девок да соли хватает», а теперь вон — тридцать рублей фунт. Привести бы его сюда, кто это придумал!..

— Ну привел бы, а дальше? — спросил торговавший солью парень, насмешливо глядя на старика.

— Связал бы вас обоих, натер морды солью и излупил до полусмерти. На, подавись моей тридцаткой! — Старик сунул парню розовую бумажку.

— Зря злишься, отец, — благодушно отозвался парень. — Свою продаю, не чужую.

— Свою! Верно, участок солью засеял?

— Сеял не сеял — товар мой.

— А откуда у тебя товар? — негромко спросил Санджаров, сбоку подходя к парню. — И как ты вообще сюда попал?

— Товарищ Санджаров? — растерянно пролепетал парень. — Я… мне люди поручили…

— Люди! — не унимался старик. — Люди на фронте. У меня сыновья — по плечо тебе будут, а оба воюют.

Стала собираться толпа. Парень молчал, дрожащими руками сгребая в кучку комки красноватой соли.

— Вот что, — сказал Санджаров, мрачно глядя на грязные дрожащие руки торговца, — забирай товар, и чтоб духу твоего здесь не было!

Парень засуетился, пряча в мешок безмен, соль, пачки денег. Санджаров повернулся и пошел к выходу. Совещание в наркомате начиналось через полчаса.

Было оно коротким, — война и тут установила свои порядки. Отпустив люден, парком попросил Санджарова остаться. Угостил чаем, расспросил, как дела в районе, а потом подвел к большой, в полстены, карте республики.

— Вот, скажем, ваш Ербентский район. — Он ткнул указкой в желтое пятно Каракумов. — Здесь — Амударья. В Ербенте есть люди, но нет условий для земледелия. По Амударье прекрасные земли, а людей маловато. Понял, к чему клоню?