Семь песков Хорезма

Валентин Фёдорович Рыбин

"Семь песков Хорезма"

Часть первая

I

Артиллерийская рота Ленкоранского пехотного полка, расквартированного в Талыше, летом 1832 года была на молотьбе. Солдаты сами себе сеяли, косили и молотили хлеб. К началу августа управились с делами — погрузили мешки с пшеницей в фуры и двинулись к месту расположения. Ус талые и злые, шли через лесистые Талышские горы. Натрудили косами да цепами плечи, не до веселья.

К вечеру сделали последний привал. Развели костер, сварили кашу, поели, попили, перемотали портянки, снова двинулись в путь и, отмахав еще двадцать верст, под утро прибыли в Акушу, Поставив обоз на крепостном дворе, холостяки бросились в казарму, к кроватям, и женатики подались к своим женкам, на квартиры.

Фейерверкер (Фейерверкер — унтер-офицер в артиллерии.) Сергей Лихарев отсыпался долго, часов до двенадцати. Проснувшись, поплескался под рукомойником, выбрился чисто, надушился розовой персидской водой — голаб, кликнул дружков своих и отправились они за крепостную стену. Рядом, на взгорье, лепился кавказский аул — в несколько рядов, амфитеатром стояли полукаменные-полуглиняные сакли. Кое-где высвечивали над ними тополя. В них жили женатые солдаты.

Выйдя из крепости, Сергеи Лихарев с двумя товарищами направился в Манькин шинок — сакля ее стояла на склоне, под развесистым карагачом. Артиллеристы ввалились во двор, подняв хозяйку, которая дремала в прохладной комнатенке. Полногрудая, широкозадая девка с роскошными косами лениво улыбнулась и застегнула пуговицу на кофте.

— Ух ты, кто к нам пожаловал-то! — обрадовалась, увидев Лихарева. — А, сказывали, будто ты там, на Араксе, зазнобу какую-то себе завел. Я тут горючими слезами извелась, тебя ожидаючи!

— Ладно, Мань, будя врать-то, все равно никто не поверит. Врешь, будто на салазках под гору катишься. Угости нас своим чайком, а то с устатку язык во рту не ворочается.

— Ох ты! Значит, соскучился по моему чаю? Ну так садись за стол и товарищей своих приглашай. Вот тебе самовар, вот стаканы.

Солдатки держали в самоварах брагу или самогон. И на этот раз, едва Лихарев повернул ручку краника, как по комнате распространился самогонный дух. Сергей наполнил доверху три стакана, шумно выдохнул из груди воздух, словно он стеснял дыхание, выговорил торопливо:

— Ну, будем живы-здоровы, соколики! Дай Бог, не последнюю.

Маня, ревниво кривя губы, смотрела на гостей. Подождала, пока они опрокинули содержимое стаканов в свои ненасытные глотки, сказала:

— А обо мне и не вспоминал, ровно бы я не живая, а кукла какая-нибудь, из тряпок сделанная. Ну и стервец ты, Сереженька!

— Ну ладно, Манюнь, ладно... Чего ты взбеленилась? Сходи за товарками, а то ребята дюже по девкам соскучились.

— Кобели вы все, сраму не имеете, — сердито выговорила Маня, накинула на голову платок и вышла из горенки.

Едва она удалилась, Сергей налил еще. Выпили, закусили ржаным хлебом, посыпав солью. Зашумело у парней в головушках. Повели разговор, один другого перебивая. Еще раз потянулась рука Сергея к самовару, а в нем уже пусто. Оскорбился Лихарев:

— Братцы, да как же так! У меня еще ни в одном глазу... Надо поискать. У Маньки, должно быть, запасы есть!

Покачиваясь из стороны в сторону, принялся он шарить в сундуке, где лежало тряпье хозяйки, под кровать заглянул — не нашел. И тут товарищи его увидели в окно своих солдат, артиллеристов. Топтались они во дворе, и неизвестно, зачем пожаловали.

— К Маньке, наверное, — рассудил Сергей. — А клялась, что одного меня жалует. А ну, откройте дверь, я им покажу такую Маньку, что до персидской границы, до самого города Тихирана бежать будут!

Он выскочил в сенцы и распахнул дверь:

— Ну, я вас слушаю, господа сермяжные!

Артиллеристы на мгновение замешкались. Но вот один из них сказал:

— Лихарев, мы за тобой пришли,.. Твой друг, Матюхин, повесился!

— Как это так — повесился? — пытаясь постичь услышанное, Сергей насупился и мотнул кудлатой головой.

— Повесился... утречком нынче... На своей квартире...

Хмель из Сергея мигом улетучился. Встряхнул он еще раз головой, шевелюру поправил, ремень подтянул. Один из солдат сбивчиво принялся рассказывать о том, что вчера среди ночи, когда рота вернулась с молотьбы, застал Матюхин свою Алевтинку с доктором Блюмелем. Кинулся Иван за кочергой, чтобы гаду голову раскроить, а он в окошко выскочил, штаны и рубаху с погонами оставил. Алевтина тоже ушмыгнула, только ее и видели. А Матюхин сел за стол и принялся за недопитую самогонку. Напился — и повесился.

— Вот она, блюмельская роба.

Лихарев схватил вещи офицера и, не разбирая дороги, зашагал в крепость.

Полуразрушенная старая крепость с двумя башнями колыхалась в синем мареве августовского дня. У полусожженных ворот стояли на посту часовые, и еще двое, на башнях, обозревали сверху окрестности Акуши. «Суки, зенки пялят свои Бог знает на что, а у себя под носом ни хрена не видят!» — зло подумал Лихарев о часовых, и еще больше вскипел, увидев на плацу мирно беседующих офицеров: «Гады ползучие... В поместьях своих житья бабам не дают и здесь женок солдатских терзают, как волки!». Не выдержал, пригрозил, проходя мимо:

— Загнали в петлю, сволочи, а теперь судите-рядите! Ну, ничего, я вам еще припомню нынешний денечек! Кость бы вам в горло!

Офицеры, действительно, обсуждали случившееся. Только что отправили они труп висельника в лазарет на экспертизу и теперь злословили, перемывая косточки полковому лекарю, влипшему в историю. Угроза фейерверкера заставила их замолчать. А когда он принялся размахивать рубахой лекаря, ротный командир вне себя прокричал:

— Фейерверкер Лихарев, ко мне!

— Пошел вон, скотина! — послышалось в ответ.

— Лихарев, я требую—немедленно подойдите ко мне!

Лихарев даже не обратил внимания на приказание ротного, прошел мимо. Тогда офицер остановил идущих следом артиллеристов:

— Субботин, Хлыстов!.. Приказываю вам арестовать негодяя!..

Солдаты кинулись за Лихаревым, догнали его и принялись уговаривать, чтобы подошел к командиру роты. Лихарев оттолкнул одного, другого, затем съездил кому-то по скулам, разозлил всех, и началась свалка. На помощь артиллеристам подоспели офицеры, скрутили руки Лихареву и повели его, упирающегося, в караульное помещение.

На другой день над крепостным двором сухо трещали барабаны: Лихарева за пьянство и оскорбление офицеров прогоняли сквозь строй. Семьдесят рядовых чинов, стоя в две шеренги, лицом друг к другу, хлестали его по спине. Полковой командир «не поскупился» на расправу, приказал выдать виновному двести шпицрутенов. Богатырская спина Лихарева разукрасилась кровавыми полосами, лицо осунулось. Всего сажени не выдержал он, упал на карачки. Последние метры прополз, мыча и стеная, затем потерял сознание. В лазарет его отнесли на носилках, окатили холодной водой, привели в чувство. Штабс-капитан Блюмель, промокая его исхлестанную спину тампоном, злобно приговаривал:

— Харя немытая, ревновать вздумал. Ты думаешь, я не знаю, почему ты взбеленился? Сам ее хотел прибрать к рукам, да не по твоему рылу эта красавица!

— Уйди, гад, — скрипя зубами, выговорил Лихарев. — За Матюхина ты мне все равно ответишь.

— Как же, жди — отвечу. Вот подлечу тебе спину да и отправлю в Тифлис. А там оденут колодки и погонят в сибирский острог. — Лекарь засмеялся. — А мне — что: за любовь не судят. Я ведь ее не неволил, сама ко мне пришла...

Из лазарета Лихарева перевели на гауптвахту. Часовыми оказались его друзья. Ночью Сергей выбрался из каморки через окно, направился в лазарет. Лекарь квартировал во флигельке рядом. Сергей рывком сорвал с двери крючок, влетел в комнату и бросился на едва успевшего вскочить Блюмеля.