Жила-была старушка в зеленых башмаках

Соседки сели на скамеечки друг против дружки и принялись за работу. Они дергали, дергали и дергали сорняки, складывая их в кучи, потом относили в компост. Ну и разговаривали за работой, конечно.

— Сто лет была деревня как деревня, а теперь ей конец приходит, — сказала Марья Васильевна.

— Не сто лет — гораздо больше! — возразила ей Лика Казимировна. — Оринка старше Петербурга на несколько столетий.

— Да я помню, вы еще в детстве про древность Оринки всем нам уши прожужжали… А теперь — все, нет больше Оринки!

— Как это «нет»? Куда это она вдруг подевалась?

— А куда подевались коровы?

— Какие коровы?

— Наши деревенские коровы! Ты помнишь, какое было ориновское стадо, когда мы были девчонками? Бывало, гонят стадо, а нам с тобой надо друг к дружке дорогу перебежать — так стоишь, стоишь, ждешь, пока все стадо пройдет… А теперь где они все — коровы, овечки, козочки?

— У Капитолины Николаевны есть корова, у Зайцевых — две козы. И у фермеров пять коров и стадо овечек.

— Вот фермерам Капа свою корову и продала — чтобы навещать можно было. А фермеры — они не наши, они азербайджанцы. Еще неизвестно, останутся ли они тут жить. Они не деревенские!

— Зато у них можно брать молоко и творог.

— Я не о них, я о деревне беспокоюсь. А какие у нас раньше огороды были, помнишь?

— Ну да — картошка под самые окна.

— Зато хватало картошки всем на всю зиму.

— Марусь, ну вы же не сидите зимой без картошки?

— Не сидим. Потому что деньги есть.

— Вот видишь! А раньше картошка была нужна, потому что денег у людей было меньше, не все могли на рынке или в магазине картошку покупать. Вот и сажали кто сколько может. У нас между рядами яблонь везде грядки были, да еще и за забором участочек. А каково было ее сажать-копать-окучивать? Мне, знаешь, нравится, что вместо картошки люди стали сажать овощи и цветы.

— Вот вы и насадили вперемежку — цветы и овощи.

Лика не стала спорить с очевидностью, зеленевшей перед нею на грядке. Некоторое время пололи молча.

— С деньгами тоже все стало вовсе непонятно! — начала новую тему Маруся. — Вот рассуди сама. Сватья моя и тезка Мария Павловна, ну мать моей невестки Марины, была директором Стройбанка. Когда мой Степан с Мариной поженились, мы еще клин под картошку за забором раскопали, чтобы и на них хватало до весны. А зарплата у сватьи была почти две тысячи рублей, хорошие деньги по-тогдашнему. Но без своей картошки прожить было бы трудно. После реформы стало двести. Это уж вроде как меньше, чем две тыщи старыми, для того реформа и проводилась. И жили они в двухкомнатной квартире. Дальше слушай! Мариночка наша финансово-экономический закончила, где и Мария Павловна училась когда-то, и мать ее в Стройбанк, конечно, устроила. Постепенно она по службе продвигалась, с помощью матери, само собой, и вот к началу перестройки стала она начальником отдела Стройбанка. И получать она стала полтораста, только не рублей, а долларов, а через десять лет зарплата ее вдесятеро выросла — полторы тысячи долларов! Это ж с ума сойти и вовек не потратить! Машина, трехкомнатная квартира и все такое. Коровушку мою заставили меня продать, только козочку разрешили оставить — это чтобы с сеном мне не помогать, не возиться. И картофельный участок за забором бросили, да и на усадьбе стали под нее только половину земли распахивать, а остальное под грядки и парники пустили… Ты слушай дальше! Сына своего, моего внука Александра, тоже отдали учиться в финансово-экономический. Закончил он его и стал просто рядовым сотрудником все того же Стройбанка, вроде как бухгалтером. Ты знаешь, Лика, сколько он теперь получает? Три тысячи долларов! Дом решили ставить каменный, а картошка моя им, видите ли, строить мешала.

Затоптали, изгваздали землю машинами, а потом распахали и газон засеяли. Английский, понимаешь! Вот и объясни мне, подружка моя Лика, как же это получается, что простой бухгалтер теперь имеет больше, чем имела его мать — начальник отдела, а та больше, чем раньше директор банка? Что это за жизнь такая пошла, вся перевернутая с ног на голову?

— Наверное, этому есть какое-то объяснение. Ты бы у детей спросила.

— Они все объяснят! Им-то все это по вкусу, и такая жизнь им нравится. А картошка, выходит, никому теперь не нужна! И я, получается, тоже не очень нужна… Вот тебе и все объяснение нынешней жизни — лишние мы в ней.

— Марусь, ну ты же не из-за картошки им раньше нужна была? Они тебя просто любили и любят!

— Может, ты и права, Лика. А только с картошкой — оно как-то надежней было…

— Глупости! Не нужна им твоя картошка, ты им нужна!

— Ты думаешь?

— Уверена!

— А мне вот нужна и картошка, и огурцы, и все вообще овощи…

— Для еды?

— И для еды тоже. Свой огуречик разве не слаще покупного?

— Да это ведь баловство, Маруся!

— Ну и что? Разве дети не должны баловать родителей, когда те состарятся?

— Должны. Вот ты им и объясни это.

— Им объяснишь…

— А ты пробовала?

Маруся замолчала. Не пробовала она ничего детям объяснять, она только спорила, доказывая, что раньше лучше было… Она и сейчас ни с того ни с сего вдруг сказала:

— Трудно стало жить нам, пенсионерам! Лика Казимировна так и села на грядку.

— Маруська, побойся Бога! С чего это тебе-то трудно стало жить? Тебе все помогают — и дети, и внуки, и племянник с племянницей. трехэтажный каменный отгрохали, а кто в нем живет?

— Все живут, это их дом…

— Это по выходным — живут? А зимой кто тут на свежем воздухе блаженствует, в сельском доме с отоплением и горячей водой — не ты ли?

— Надо же, чтобы кто-то в доме был, а то ограбят.

— А, так ты у них за сторожа? Будто у тебя в городе своей комнаты нет!

— Да ну его, город этот! Я уж как после пенсии в Оринку перебралась, так тут и останусь, пока не подойдет время под горку переезжать. — Под ориновской грядой было местное кладбище.

— Не хорони себя прежде времени, Марусечка! Примета плохая.

— А говорят — хорошая… Помолчали.

— А вот все равно — пенсионерам трудно, — решила продолжить тему Маруся.

— Хорошо. Скажи мне, какая у тебя пенсия?

— А я знаю? — удивилась Маруся. — Глупости спрашиваешь — пенсия-то на сберкнижку идет, ну я оттуда и беру сколько мне надо. Телевизор вон новый купила, с плоским экраном. А за пенсией разве уследишь? Она же несколько раз в году меняется!

— Марусь, а я вот все изменения прослеживаю, и пенсию свою до копеечки помню. Потому что ни детей, ни внуков у меня нет, и надо на себя рассчитывать. Но и я не живу на одну пенсию — я стихами подрабатываю.

— Это хорошо тому, кто стишки сочинять умеет: «С днем рожденья поздравляем, много счастья вам желаем!» Тебе, вот давно хочу спросить, сколько за стишок платят?

— Полтинник за строчку.

— Это всего два рубля за куплет получается?

— Да нет, Маруся, полтинник — это пятьдесят рублей.

— А-а… Ну это еще куда ни шло. А вот что бы ты делала, если бы стишки не умела сочинять?

— Я бы с детками сидела.

— То есть в няньки бы пошла?

— Нет, няней я бы уже не смогла работать, годы не те. А вот посидеть с ребенком три-четыре часа, пока родители ходят в кино или в гости, — с этим я бы справилась.

— А за это сколько платят?

— Сто пятьдесят рублей за час, я слыхала.

— Получается, что за день одинокая старушка может почти тысячу рублей заработать?

— Получается, так. Посидишь в выходные с детьми — и вот тебе приработок к пенсии.

— Да нет, Лика! А как же старушки, которые в метро с протянутой рукой стоят?

— Не знаю, Маруся. Я думаю, это такой бизнес.

— У старух — бизнес?

— Думаю, не их бизнес. Это бизнес тех, кто их в метро расставляет и просить заставляет.

— А… Ну вот видишь — все-таки получается, что трудно стало нам жить, пенсионерам! Особенно одиноким, которых могут какие-то бандюги заставить с протянутой рукой стоять.

— Я одинокая пенсионерка. Конечно, не считая подруг и собаки. Но я же не стою с протянутой рукой! Я даже и бэбиситером не работаю и собак не выгуливаю — тоже, кстати, работа.