Рассказы о Господе Боге

Вечером незнакомец приходит ко мне. Я не зажигаю лампу, лишь помогаю ему снять пальто и приглашаю его попить со мной чаю, потому что как раз в это время я пью свой вечерний чай. Ведь если у тебя в гостях близкий друг, незачем слишком заботиться о приличиях. Когда мы уже садимся за стол, я замечаю, что мой гость чем-то обеспокоен: в его взгляде затаился страх, и его руки дрожат.

- Верно, - говорю я, - вот это письмо для Вас. И принимаюсь разливать чай.

- Вам с сахаром? Может быть, с лимоном? В России я научился пить чай с лимоном. Попробуете?

Затем я зажигаю лампу и ставлю ее в дальний угол на возвышение - так, чтобы были, собственно, сумерки, лишь немного смягченные теплым розоватым светом. И лицо моего гостя тоже становится спокойнее и мягче, словно лицо хорошего знакомого. Я еще раз приветствую его:

- А знаете, я давно уже ждал Вас. - И прежде, чем незнакомец успел удивиться, поясняю:

- Я знаю одну историю, которую я не мог бы рассказать никому, кроме Вас. Не спрашивайте, почему так, скажите только, удобно ли Вам сидеть, достаточно ли сладок чай и хотите ли Вы послушать эту историю?

Мой гость улыбнулся. Потом просто ответил:

-Да.

- Три раза "да"?

- Три раза.

Мы оба откинулись на спинки кресел, так что наши лица оказались в тени. Я отодвинул мою чашку, порадовался золотистому отблеску чая, медленно вновь забыл эту радость, затем спросил:

- Вспоминаете ли Вы еще о Господе Боге? Незнакомец задумался. Его глаза смотрели далеко в темноту и с их двумя маленькими пятнышками света в зрачках напоминали две длинные аллеи в разросшемся парке над которым широко распростерлось лето и солнце. Они точно так же начинаются под сумеречным сводом ветвей тянутся через сужающуюся темноту и заканчиваются мерцающей в отдалении точкой - выходом в намного, может быть, более светлый день. Пока я думал об этом, он сказал - медленно и словно бы неохотно слыша собственный голос:

- Да, я еще вспоминаю о Господе Боге.

- Хорошо, - сказал я благодарно, - потому что моя история как раз о Нем. Но сперва скажите мне еще вот что: разговариваете ли Вы иногда с детьми?

- Бывает, во всяком случае, мимоходом.

- Тогда Вам, может быть, известно, что из-за безобразного непослушания Его рук Богу так и не довелось узнать, как, собственно, выглядит готовый человек?

- Я где-то слышал об этом, не знаю только, от кого, - ответил мой гость, и я увидел, как по его липу пробежали неясные воспоминания.

- Все равно, - прервал я их, - послушайте дальше. Много времени терпел Бог эту неизвестность. Ведь терпение Его велико, как Его могущество. Но однажды, когда между Ним и землей много дней стояли плотные облака, так что Он почти не знал уже, не приснилось ли Ему все - мир и человек и время, - Он кликнул Свою правую руку, которая так давно была изгнана из Его взгляда и трудилась, склонившись над мелкими второстепенными тварями. Она с готовностью предстала перед Ним: она думала, что Бог теперь наконец-то простит ее. И в самом деле, когда Бог увидел ее, ее красоту, юность и силу. Ему захотелось помириться с ней. Но Он тут же спохватился и, глядя в сторону, приказал: "Ты отправишься на землю. Ты примешь облик, который видела у человека и обнаженной поднимешься на гору, так чтобы я мог хорошенько тебя рассмотреть. Перво-наперво, как только спустишься на землю, подойди к молодой женщине и скажи ей, но очень тихо: я хочу жить. Тогда вокруг тебя возникнет малая темнота, потом большая - она называется детством, - а потом ты станешь человеком и поднимешься на гору, как Я тебе приказал. Все это займет лишь мгновенье. Ступай".

Десница попрощалась с шуйцей, при этом называла ее многими ласковыми именами и даже, как уверяют, вдруг склонилась перед ней и воскликнула: "О Святой Дух!" Но уже подошел апостол Павел, отнял у Господа Бога правую руку и передал ее ангелу-хранителю, который унес ее, завернув в свои широкие одежды. Бог же левой рукой закрыл рану, чтобы кровь не хлынула на звезды и не пролилась оттуда скорбным дождем на землю. Чуть погодя Бог, Который внимательно следил за всем, что происходило внизу, заметил, что возле одной горы собралось необычно много чем-то встревоженных людей в железной одежде. И Он стал ждать, чтобы туда поднялась Его рука. Но там появился лишь какой-то человек в красном, как Ему показалось, плаще; он волочил на себе что-то черное, раскачивающееся из стороны в сторону. В тот же миг Его левая рука, которая сдерживала Его открытую кровь, всполошилась и, прежде чем Он успел ей помешать, соскочила со своего места и заметалась, как помешанная, меж звездами, вопя: "О несчастная десница' И я никак не могу ей помочь!" Она отчаянно билась, стремясь отделиться от плеча. А вся земля стала красной от крови Бога, и уже невозможно было разглядеть, что там происходит. Бог тогда чуть не умер. Из последних сил Он призвал обратно свою десницу; она пришла бледная, дрожащая, и легла на свое место, словно больной зверь. Но даже шуйце, которой ведь уже было кое-что известно, поскольку она узнала там на земле десницу Божию, когда та в красном плаще всходила на гору, - даже шуйце не удалось выведать у нее, что происходило на горе дальше. Видимо, это было что-то очень страшное. Потому что десница Бога до сих пор еще не оправилась и страдает от воспоминаний не меньше, чем от Божьего гнева, ибо Бог все еще не простил свои руки.

Я остановился и перевел дыхание. Незнакомец закрыл лицо ладонями. Мы долго сидели молча. Потом незнакомый человек сказал голосом, который я знаю уже давно:

- Почему же Вы рассказали эту историю именно мне?

- Кто бы еще ее понял? Вы пришли ко мне не по службе, без чина, безо всякого земного титула, почти без имени. Когда Вы вошли, было темно, но я все же заметил в Ваших чертах сходство...

Незнакомый человек вопросительно посмотрел на меня - Да, - ответил я его тихому взгляду, - я часто думаю, что Божья рука, может быть, снова в пути...

Дети узнали эту историю, и, очевидно, им рассказали ее так, что они смогли понять все, потому что им нравится эта история.

ПОЧЕМУ ГОСПОДЬ БОГ ХОЧЕТ. ЧТОБЫ НА ЗЕМЛЕ БЫЛИ БЕДНЫЕ ЛЮДИ

Предыдущая история распространилась настолько широко, что господин учитель расхаживает теперь по улице с выражением глубочайшей обиды на лице. Я его понимаю. Какому учителю понравится, когда дети вдруг узнают что-то, чего он им не рассказывал? Учитель должен быть, так сказать, единственной дыркой в заборе, через которую можно заглянуть в сад; если же есть еще и другие дырки, то дети каждый день теснятся у новой, а вскоре им вообще наскучивает смотреть. Я бы не стал приводить здесь это сравнение, потому что, наверное, не всякий учитель согласится быть дыркой, но учитель, о котором я говорю, мой сосед, когда я рассказал ему о нем, нашел его в высшей степени подходящим. И если даже кто-то придерживается другого мнения, все равно, авторитет моего соседа для меня непререкаем.