Добрый черный великан

- Ну как? - доверительным шепотом спросил он.

Глаза Лины сверкнули.

- А твое какое дело? - огрызнулась она. - Вот твоя доля. - Швырнула деньги, они рассыпались по диванчику. - Больно ты любопытный нынче. Может, сам вместо меня расстараешься?

Мучнисто-бледные щеки Олафа побагровели.

- Пшла к черту! - сказал он и захлопнул дверь.

- У него и встретимся! - глухо донесся крик Лины.

Дурака он валяет, вот что. Но как ни старался, не мог он одолеть первобытную ненависть к этой черной глыбе напористой силы, мышц и костей; он завидовал непринужденности, вкрадчивым и вместе мощным движениям; его передергивало от гулкого и властного голоса, что обрушивался на него, даже когда крохотные глазки и не смотрели в его сторону; в дрожь бросало при виде ручищ, ни дать ни взять клешни, и чудилось - они несут смерть...

У Олафа были свои секреты. Он никогда не рассказывал Карен о грязных делишках, которыми занимался в гостинице. Женщинам вроде Карен такое знать не годится. Уж наверно, Карен очень бы удивилась, расскажи он ей, что отчаянно разволновался из-за какого-то черномазого и белой шлюхи... Нет, про это никому не скажешь, даже видавшей виды старой суке - хозяйке гостиницы. Ей одно важно - деньги, плевать ей, что постоялец такой громадный и черный, лишь бы платил за номер.

Назавтра вечером, когда Олаф заступил на смену, черного исполина было не видно и не слышно. Появился он в начале второго, оставил ключ и молча пошел вон. А сразу после двух вернулся, снял с доски ключ и задержался возле Олафа.

- Мне опять надо Лину. И еще бутылку виски тоже, - прогудел он.

- Позвоню, узнаю, дома ли она, - сказал Олаф.

- Вот и хорошо, - сказал тот и вышел.

Думает, он сам господь бог, кипел от злости Олаф. Снял трубку, распорядился насчет Лины и виски, а на душе было муторно. На третью ночь постоялец опять потребовал Лину и виски. Когда он появился на пятую ночь, Олаф готов был уже съехидничать, мол, не пора ли тому жениться на Лине, но вовремя прикусил язык... Подумалось - да ведь он может прикончить меня одной рукой.

Олафу было страшно, и от этого зло на себя брало. Останавливаются же у них другие черные матросы и спрашивают женщин, и Олаф посылает к ним женщин, но никогда еще он не испытывал того страха и отвращения, с каким посылал Лину и бутылку виски черной громадине... Ну да ладно, тому осталось уже всего ничего. Он говорил, пробудет ночей пять-шесть, завтрашняя ночь шестая, вот и кончится эта треклятая жуть.

На шестую ночь Олаф сидел на своем вертящемся стуле перед бутылкой пива и ждал, изнывая от нетерпения, барабаня по столу пальцами. Да какая меня муха укусила?.. Черт с ним... Так, сидя, он задремал. Время от времени просыпался, прислушивался к гудкам грузовых пароходов, которые сигналили, входя в мглистую копенгагенскую гавань или выходя в открытое море. И сквозь дремоту ощутил, как на плечо опустилась тяжелая рука. Он заморгал, разлепил веки. Тот громадина, черный, могучий, застил ему свет.

- Сколько я должен, приятель? - напористо спросил он. - И мне нужны мои деньги.

- Сейчас, - с облегчением ответил Олаф, но, как всегда, его взял страх перед этой живой стеной черной плоти.

Непослушными пальцами он выписал счет, получил деньги, потом достал из сейфа пачку банкнот, положил на стол, чтоб не коснуться горы черной плоти. Вот и конец пытке. Был третий час ночи. Олаф даже умудрился криво улыбнуться, пробормотал: "Спасибо" за щедрые чаевые, что кинул ему исполин.

И вдруг ощутил странное напряжение. Дверь закрыта, и он один на один с черным титаном - хоть бы тот поскорей ушел! Но черный титан застыл на месте, уставился сверху вниз на Олафа. И никак не понять, что творится в этом загадочном черном мозгу. Две долгие минуты они просто смотрят друг на друга, крохотные глаза-бусины медленно щурятся, будто изучают, измеряют лицо Олафа. На мгновенье страх застлал глаза Олафу, его бросило в жар. А потом перехватило дыхание - это дьявол тьмы скомандовал:

- Встать!

Олаф оцепенел. По лицу ручьями пот. Сбываются худшие его опасения насчет этого черного зверя. Черная тьма вот-вот ринется на него, может, убьет...

Олаф медленно покачал головой, от ужаса только и сумел выдохнуть:

- Чего вам?

- Встать, говорю! - проревел черный исполин.

Будто околдованный, Олаф попытался подняться, и тут черная лапа зверя грубо ухватила его, помогла встать на ноги.

Они стояли почти вплотную друг к другу. Мучнисто-бледное лицо Олафа поднято к большому черному лицу. Глаза, нос, щеки, рот - все черным-черно, все молчаливо нависло над Олафом; потом медленно, неспешно огромные, могучие, точно у гориллы, ручищи поднялись к горлу Олафа. Олаф давно понимал, что грозная эта минута неотвратима, и вот им завладел чудовищный сон наяву. Нет сил шевельнуться. Закричать бы, но не вымолвишь ни слова. Губ не разжать, оледенелый язык прилип к гортани. Черные пальцы медленно, мягко обхватывают горло, черное, словно закопченное лицо гнусно ухмыляется... Олаф потерял власть над своим телом, подштанники затопило горячее, вязкое... Не дыша, глядел он в ухмыляющуюся тьму склоненного над ним лица, чувствовал, как черные пальцы бережно примериваются к горлу, и ждал острой, мучительной боли - сейчас они свернут шею, хрустнут кости... Он все время знал, что я его ненавижу... Да, и теперь убьет меня за это, в смертном ужасе подумал Олаф.

Черные пальцы все еще охватывали его шею, не сжимаясь, ласково ее поглаживали, и перед глазами все та же мерзкая ухмылка. На ресницах Олаф ощущал теплое дыхание исполина и чувствовал себя цыпленком, которому вот-вот свернут шею, а трепыхающееся в предсмертной судороге тело швырнут в пыль скотного двора... И вдруг черный исполин разнял пальцы и, все еще ухмыляясь, отступил на шаг. Олаф, дрожа, перевел дух, весь съежился - и ждал. Стыд сдавил его из-за горячей мокрети в штанах. Господи, да он же дразнит меня... Показывает, мол, ему ничего не стоит меня убить... Олаф глотнул, выжидая, тусклый взгляд застыл.

Из могучей - колесом - груди исполина вырвался раскатистый довольный смешок.

- Смеешься? - проскулил Олаф.

- Ясно, смеюсь, - прогремел исполин.

- Пожалуйста, не бей меня, - с трудом произнес Олаф.