Паутина

- Хоть убей, не пойму, чего тебя сюда принесло? - начал он.

- Приказ, - сказал Фредди, выпрямляясь. - Так что не задавай вопросов.

Он встал прямо против двери.

- Шел бы ты в лавку, - сказал он. - Если меня найдут, скажешь, что я влез через люк.

Фил закрыл дверь и ушел, раздраженно побрякивая ключами, Фредди расположился на матрасе и стал ждать.

Солдаты перевернули весь дом. Кляли на чем свет стоит мать Фредди, которая на все их расспросы отвечала молчанием. Уволокли с собой, как он ни упирался, отца Фредди. Произвели обыски и в других домах. Но вот уже спустилась ночь, а солдаты еще рыскали по городу, и все понапрасну.

Когда они дошли до конца подземного хода, солнце уже спустилось, и запах моря, как бывает по вечерам, чувствовался сильнее. Из заросшего папоротниками отверстия заброшенного водостока открывался во всю ширь берег: слева - маяк рядом с казармами, посреди - мили две чернильно-лиловой воды, справа - вереница фонарей на прибрежной дороге, тусклыми желтыми пятнами маячивших сквозь моросящий дождь. Терраса и Нилов дом, откуда шел ход, тоже остались справа. В отцовой спальне горел свет. Нил никогда бы не спутал его ни с каким другим. Когда он мальчонкой заигрывался и ночь застигала его на берегу, он шел по еще мокрому после отлива песку прямиком на свет из отцовского окна.

Они стояли неловко пригнувшись, чувствуя, как их обволакивает сырость, а Нил все смотрел на свет, падавший из отцовского окна.

- Кто-то нас продал, - неожиданно злобно сказал он. - Какой-то гад.

- Правда твоя, - легко согласился Лютый. - Вот только кто?

- Откуда мне знать, - сказал Нил. - А только кто-то продал.

И снова уставился в темноту.

- Они к Фредди поехали, я считал, сколько раз грузовик повернул.

- Язык у Фредди подвешен что надо, - сказал Лютый, - а так он младенец младенцем. Ему лишь бы к мамке поближе.

- Небось теперь и сам не рад, - сказал Нил. - Только ему что говори, что не говори - все равно как об стенку горох.

Лютый стиснул губы, глаза его смотрели куда-то вправо, но, казалось, ничего не видели. Он думал сразу обо всем.

Ниловы глаза бегали, обшаривали осклизлые стены, вглядывались в темноту.

- Если они догадаются искать нас здесь, нам каюк. Отсюда нам не уйти. Лютый недобро усмехнулся.

- Как сюда пришли, так и уйдем. На крайний случай у нас всегда есть такой выход.

- Этому не бывать, - сказал Нил. - Через мой дом мы не пойдем. И думать об этом позабудь.

- Это кто тут приказывает?

- Плевал я на приказы, - взорвался Нил. - Такого приказа ты не отдашь.

Лютый так сжал губы, что они сошлись в тонкую черту.

- Это кто говорит? - невозмутимо спросил он.

- Я говорю. Мамка дома, а папка хворый, нежилец он. Случись что, он враз помрет.

Лютый недобро усмехнулся. Втянул щеки так, что кожа на тугих скулах побелела. Но настаивать не стал.

- Пока не узнаем, что там в городе, мы отсюда ни ногой, - сказал он.

Холод пробирал их до костей, дождик редко сеялся на потемневший песок. На этих пустынных просторах, где все звуки обычно разносились далеко, сегодня привычные шумы были еле слышны. На темных улочках раздавалось эхо: грузовики снимались с места, переезжали от дома к дому - и снова все замирало. Нил присел - хотел получше оглядеть подземелье, которое начиналось под его домом. Попытался угадать - ушли солдаты из их дома или нет и что поделывают отец с матерью. Его длинное землистое лицо казалось измаявшимся, встревоженным, но живые глаза блестели как всегда. Напротив него скрючилась приземистая фигура Лютого. Это он привлек Нила и Обормота в Движение. На уроках по возрождению родной речи Лютому было далеко до Нила, а как дошло до военных действий, командиром стал Лютый. Это он додумался обследовать полузаброшенный ход и предложил устроить там арсенал. Лютый умело продул ствол револьвера - чем еще он мог доказать, что ученье не прошло для него даром.

Нил смотрел, как гаснут одно за другим окна в прибрежных домах. Вскидывался при каждом неурочном звуке.

- Все равно зря мы возвратились, - сказал он чуть погодя. - Отсиделись бы в горах. Там до нас не добраться.

Лютый промолчал.

- Не то что здесь. Глупее приказа и надо бы, да не придумаешь, чтобы четверых враз...

- Кончай, - зло сказал Лютый. - А ну кончай.

- Одного не пойму...

- Хватит, - рявкнул Лютый.

Обормот кротко посмотрел на них. Хотя по годам он еще не дорос до брюк, его торчавшие из бриджей ноги, обтянутые черными чулками, были на удивление мускулистыми. Углы его полуоткрытого рта приподнялись - он словно улыбался своим мыслям.

- Когда ты пришил четверых офицеров, тебя везде достанут, - мрачно сказал Лютый. И плюнул в темноту. Поглядел на Обормота и снова привалился к осклизлой стене. - Вот ты хороший солдат, - сухо сказал он. - Ты не огрызаешься.

Обормот ухмыльнулся, все так же поигрывая гранатой.

Много спустя, когда они совсем продрогли, окоченели и забыли, о чем шла речь, Лютый сказал:

- Везде.

Когда на следующее утро Райан вышел прогуляться, людей на улицах было куда меньше обычного. Они смотрели на него сочувственно, но, заметив, что он не расположен беседовать, не останавливали. Ночь прошла без происшествий. Жена разбудила его спозаранку. Утро выдалось солнечное, по небу плыли легкие белые облака. Когда он, опершись на локоть, склонился над подносом с завтраком, солнце уже било в окна, заливая спальню.

- Ничего не случилось? - спросил он, щурясь.

Жена украдкой глянула на солдата, сидевшего на окне.

- Чему случаться-то, когда они отсюда за тридевять земель, - сказала она.

- И то верно, - сказал он. - Правда твоя. И, смешавшись, забормотал:

- А денек сегодня славный выдался.

- Прямо лето на дворе, слава богу. Когда тебе и гулять, как не сегодня.

- Ладно, - согласился он. - Схожу-ка я погуляю.

У него вошло в привычку, если воскресенье выдавалось погожее, ходить в пекарню за пенсией, а там сворачивать на прибрежную дорогу - покурить, покалякать.

А ведь ты идешь на поправку, порой говорили ему люди. Он радовался их словам и впрямь чувствовал себя лучше.

- Все потому, что сырости нет, - объяснял он. - Доктор говорит - мне в санаторию надо ехать. Вся хворь враз пройдет, так он говорит.