Тихая ночь

МАТЬ. Неужели ты не можешь помочь своей старой матери?

Вернер снимает чемоданы. Мать садится.

Совсем голова закружилась. Нет, в Рождество Христово человек должен быть в кругу своих самых любимых.

ВЕРНЕР. Что, что, что?

МАТЬ. Ничего, мне уже лучше. (Кладет на стол меньший чемодан и открывает его.)

ВЕРНЕР. У меня к тебе важный разговор.

Мать раскрывает все дверцы шкафа: половина, принадлежавшая покойной, пуста.

МАТЬ. Посмотри, дитя мое, - это была Хельга Кох. Скоро и здесь будет так же пусто. Знаешь, Вернер...

ВЕРНЕР. Мама!..

МАТЬ. Не перебивай меня, пожалуйста. У меня к тебе тоже важный разговор. Да-да-да, очень важный... Прогнали... Выбросили, словно мусор... Ты виноват. (Приносит к столу белье.) Ах да, вот что: ни за что не соглашайся идти в приют, если уж до этого дойдет дело.

ВЕРНЕР. Но, мама!

МАТЬ. Это тебя убьет.

ВЕРНЕР. За такие-то деньги?!

МАТЬ (осторожно выглядывает в коридор, затем - негромко). А наш новый управляющий?!

ВЕРНЕР. Он толковый человек. Столько усовершенствований. Для вас же старается.

МАТЬ. Старается. Чтобы мы в половине одиннадцатого были в постели. Этот Лемке настоящий тиран. Как Сталин. Постоянно изобретает что-нибудь новенькое. В половине десятого - в постель. Что мы, дети? Мы уже достаточно взрослые, чтобы смотреть телевизор. И еще пристает ко мне, этот фрукт.

ВЕРНЕР (мягко). В половине одиннадцатого, мама.

МАТЬ. Что?

ВЕРНЕР. Вам полагается быть в постели в половине одиннадцатого.

МАТЬ. То есть, как? В половине десятого. Что ты болтаешь? Разве я стала бы говорить? Уже в двадцать один тридцать. Половина одиннадцатого - какая ерунда. Это же двадцать два тридцать. (Пауза. Укладывает вещи.) Вы совсем не читаете моих писем.

ВЕРНЕР. Ну мама, знаешь что...

МАТЬ. Да-да-да. У меня пальцы болят от писанины, а вы ни строчки не читаете.

ВЕРНЕР. Разумеется, читаем. Но ты же сейчас сама сказала: половина одиннадцатого.

МАТЬ. Это когда же.

ВЕРНЕР. Вот только что.

МАТЬ. Вздор. Только что я укладывала вещи, Вернер, я пока что в своем уме. А в письме я написала - половина десятого. Черным по белому. Вот на этом столе. Двадцать один тридцать. Именно в это время Лемке отправляет нас в постель. В двадцать один тридцать. А теперь ответь: когда заканчиваются телеспектакли? Я имею в виду длинные. Вот видишь. Именно поэтому. Именно поэтому здесь все не выносят его. Мы его терпеть не можем. Ну что уж такого можем мы натворить? Почти все - за семьдесят. Нет, на Рождество Христово нужно буквально бежать отсюда прочь. Хоть в праздники ничего не видеть и не слышать. И все эти безобразия из-за нового управляющего. Он опасный человек. Позволяет себе в чем-то нас подозревать. Мы же старые люди. Просто смешно. Да все уже давно и думать забыли о таком. Пусть сам отправляется на боковую в половине десятого. Мы и без него знаем, что нам можно и чего нельзя. Весенние настроения глубокой зимой! Пусть на себя посмотрит. А что касается меня... Нельзя такому доверять дом для престарелых. Запретить по закону.

ВЕРНЕР. Мама, да не волнуйся ты.

МАТЬ. Что, разве неправда? Чистейшая правда. Постоянно придумывает что-нибудь новенькое. И ни капли не стыдится, негодяй, и еще пристает ко мне.

ВЕРНЕР. Что, что?

МАТЬ. Хватит об этом. Я не могу говорить с тобой о подобных вещах.

Пауза. Мать укладывает вещи. Вернер закуривает новую сигарету.

Я теперь хожу на кладбище.

Пауза.

А знаешь почему?

ВЕРНЕР. Знаю.

МАТЬ. Откуда?

Пауза.

Откуда ты знаешь?

Пауза.

Как поживают дети?

ВЕРНЕР. Спасибо, хорошо. У Ильзы много хлопот с ними.

МАТЬ. Много хлопот. Их же всего двое. А вас было пятеро. Но разве я жаловалась?

ВЕРНЕР. Ильза тоже не жалуется

МАТЬ. Погоди, все еще впереди. А тремя детьми больше - это не шутка.

Продолжает укладывать вещи. Негромко - хор.

Как подвигается пристройка.

ВЕРНЕР. Пристройка?

МАТЬ. Пристройка с комнатами для гостей.

ВЕРНЕР. Ах, пристройка...

МАТЬ. Да. Уже готова?

ВЕРНЕР. Ну-у... почти.

МАТЬ. Вот и чудесно. Тогда я в этот раз...

ВЕРНЕР (перебивает). Ильза просто счастлива. Так надоела эта бесконечная грязь...

МАТЬ. А что тогда говорить мне? Я пережила это трижды.

ВЕРНЕР. Где?

МАТЬ. Как где? На старой бойне. Тебя еще не было на свете. Когда мы пристраивались в первый раз и во второй. Тогда ты еще не увидел свет мира. Отцу вечно всего было мало. Постоянно что-то пилили и приколачивали. Да, я пережила это трижды. Мы три раза пристраивались.

Пауза.

Значит, теперь у вас и для меня хватит места.

ВЕРНЕР. Вообще-то, да.

МАТЬ. Вообще-то?

ВЕРНЕР. Да, ты знаешь, мама...

МАТЬ (быстро). Вы ко мне давно не приезжали. В последний раз, кажется, в середине августа.

ВЕРНЕР. Я был в сентябре. В конце сентября.

МАТЬ. Ну да, из-за подписи. Когда ты продал Эрленбахский луг. Свалился тогда, как снег на голову.

ВЕРНЕР. Как ты можешь, мама?

МАТЬ. Да-да-да. Застиг врасплох и уложил на обе лопатки.

ВЕРНЕР. Но ведь не только из-за подписи. Мне просто хотелось тебя повидать.

МАТЬ. Неправда. Только из-за Эрленбахского луга. Который вообще-то по закону принадлежит мне. Я ведь уже стара. Я могу быть откровенной. Мне уже нечего терять. Ты приезжал только ради подписи. Заскочил на минутку. Дитя мое. Да, здесь ты беззащитен, любой готов принести тебя в жертву.

ВЕРНЕР. Но ведь все было совсем не так, мама.

МАТЬ. Нет так. (Берет из стопки белья носовой платок и сморкается.)

ВЕРНЕР. Я выбросил на рынок кровяную колбасу.

МАТЬ. Ну и что?

МАТЬ. Ты же знаешь, что это значит.

МАТЬ. Не вижу ничего особенного.

Пауза.

ВЕРНЕР. Сверхкрупная баночная расфасовка для семейного стола. По самоубийственной цене.

Пауза.

Господи, да я почти три месяца крутился, как белка в колесе.

Пауза.

Мама...

МАТЬ. Свиная или говяжья?

ВЕРНЕР. Комбинированная.

МАТЬ. С комбинированной возни много. (Достает из шкафа чистый носовой платок и кладет его на стопку белья.) Я не хотела тебя упрекать, дитя мое.

ВЕРНЕР. Но так прозвучало.

МАТЬ. Ах, Верни...

Пауза. Хор.

А теперь? Что собирается мой сын выбросить на рынок теперь?

Вернер молчит.