Я здесь не для того, чтобы говорить речи

Это первые признаки бурного моря, затапливающего Колумбию. Две страны в одной, не только разные, но и противоположные, на колоссальном черном рынке, питающем торговлю наркотиками, о чем можно только мечтать в Соединенных Штатах и Европе и в конечном счете во всем мире. Дело в том, что невозможно представить себе конец виоленсии в Колумбии без уничтожения наркоторговли, и невозможно представить конец наркоторговли без легализации наркотиков, ибо пока чем больше ее запрещают, тем больше она процветает.

Четыре десятилетия всевозможных потрясений общественного порядка поглотили не одно поколение маргиналов, которые не знали иного образа жизни, кроме преступной или подрывной деятельности. Писатель Морено Дуран сказал об этом очень точно: без смерти в Колумбии незаметно признаков жизни. Мы рождаемся подозрительными и умираем виновными. Разговоры о мире, с небольшими, но памятными исключениями, много лет назад превратились в кровавые разборки. Мы все с рождения наделены презумпцией виновности. И в любом международном вопросе, начиная от обычной туристической поездки до простой покупки или продажи, мы, колумбийцы, вынуждены начинать с доказательства своей невиновности. Политическая и социальная атмосфера никогда не способствовали установлению мира на нашей родине, о котором мечтали деды. Сама Колумбия слишком рано стала режимом неравенства, конфессионального образования, пещерного феодализма и централизма, укоренившегося в столице под облаками, отдаленной и погруженной в себя, где царили две вечные партии, выборы были кровавыми и подтасованными, а антинародные правительства спешили сменить друг друга. Подобные амбиции могли поддерживаться лишь двадцатью девятью гражданскими войнами и тремя военными переворотами, осуществленными обеими партиями, в социальной среде, словно выдуманной дьяволом для сегодняшних бед, на угнетенной родине, которая среди стольких невзгод научилась быть счастливой без счастья и даже вопреки ему.

Так мы дошли до той точки, где едва можем выжить, но остались еще инфантильные души, смотрящие на Соединенные Штаты как на спасительную путеводную звезду, уверенные в том, что в наших странах уже закончились даже судорожные предсмертные вздохи. Однако все, что они там видят, — это слепая империя, которая уже не считает Колумбию ни добрым соседом, ни даже дешевым и верным сообщником, а лишь еще одним пространством для своей имперской алчности.

Два природных таланта помогли нам обойти вакуум в наших культурных условиях, начать на ощупь поиски своей идентичности и найти правду в тумане неизвестности. Один из этих талантов — творческое воображение. Другой — ясное определение личного продвижения. Оба этих достоинства изначально подпитывались хитростью и лукавством коренных жителей, направленных против испанцев с самого первого дня их высадки. Конкистадоров, одурманенных рыцарскими романами, заманивали легендами о сказочных городах, построенных из чистого золота, или легендой о короле изумрудной лагуны, одетом в золотую одежду. Эти шедевры творческого воображения, помноженного на магические средства, помогали нашим предкам уцелеть при захватчиках.

Около пяти миллионов колумбийцев, живущих сегодня за границей, сбежав от несчастий, не имея иного оружия или щита, кроме своего безрассудства или таланта, продемонстрировали, что все эти доисторические хитрости продолжают жить в нас, помогая выжить по тем или иным причинам. Достоинство, которое выручает нас, — это то, что мы не умираем от голода по мановению воображения, ведь мы смогли стать факирами в Индии, учителями английского в Нью-Йорке и погонщиками верблюдов в Сахаре.

Как я пытался показать в некоторых, если не во всех своих книгах, я больше доверяю этим нелепостям реальной жизни, чем теоретическим мечтаниям, которые в большинстве случаев лишь служат угрызениям нечистой совести. Поэтому я считаю, что у нас осталась глубинная страна, которую нам еще предстоит открыть среди катастрофы, та таинственная Колумбия, которая уже не помещается в муляжи, слепленные нами в безумии нашей истории. Поэтому неудивительно, что мы начали предчувствовать подъем художественного творчества колумбийцев и осознавать себя здоровой страной, окончательно уяснившей себе, кто мы такие и для чего существуем. Я думаю, что Колумбия учится выживать с нерушимой верой, и ее главная заслуга в том, что она становится лишь сильнее в противостоянии. Она была децентрализована исторически существовавшим насилием, но все еще может воссоздать свое величие благодаря своим бедам.

Прожив сполна, испытав это чудо, мы сможем понять точно и навсегда, в какой стране мы родились, и продолжать жить, не умирая между двумя противоположными реальностями. Поэтому меня не удивляет, что в эти времена исторических катастроф улучшается здоровье страны и новое сознание. Переоценивается народная мудрость, и мы ждем ее, не усевшись на пороге дома, а стоя посреди улицы, и, быть может, сама страна еще не ощущает, что мы все превозможем и найдем спасение там, где не ожидали.

Ни один повод не показался мне столь подходящим, чтобы выйти из вечного ностальгического подполья моей мастерской и наметить эти рассуждения по случаю двухсотлетия Университета Антиокии, которое мы отмечаем сегодня как историческую дату для всех нас. Это удобный повод, чтобы начать сначала и как никогда любить страну, которую мы заслуживаем, — но чтобы она также заслуживала нас. Даже из-за одного этого я осмелился бы поверить, что иллюзия дона Мигеля Сервантеса сейчас настолько жива, что поможет заметить первые лучи света нового времени, что добро переживет довлевшие над нами беды, и только наше неистребимое творческое начало позволит нам различить, какой из многих неясных путей выбрать, чтобы жить в мире среди живых и по праву вечно наслаждаться им.

Да будет так.

Душа, открытая речам на испанском

Картахена-де-Индиас, Колумбия,

26 марта 2007 г.

В те дни, когда я писал «Сто лет одиночества», даже в самых безумных мечтах я не мог себе представить, что когда-нибудь буду присутствовать на этом торжественном акте в честь выхода миллиона экземпляров этой книги. Представить себе, что миллион человек сможет прочесть то, что я написал в своей комнатушке в одиночестве с помощью двадцати восьми букв алфавита и двух пальцев в качестве всего наличного арсенала, при любом раскладе показалось бы мне безумием. Сегодня Академии языка совершили этот жест по отношению к роману, оказавшемуся перед глазами пятидесяти миллионов читателей и перед таким бессонным ремесленником, как я, все еще удивленным тем, что с ним случилось такое чудо.

Но дело вовсе не в признании писателя. Это чудо является бесспорным подтверждением того, что есть огромное количество людей, готовых читать рассказы на испанском языке, и потому миллион экземпляров «Ста лет одиночества» — это не миллион чествований писателя, получившего сегодня, сделавшись пунцовым от смущения, первую книгу этого необыкновенного тиража. Это доказательство того, что есть читатели книг на испанском языке, испытывающие голод по этой пище.

Не знаю точно, в котором часу начался путь к этому чуду. Знаю лишь, что с семнадцати лет и до сегодняшнего утра я не делал ничего иного, кроме того, что каждый день рано вставал и садился за клавиатуру, чтобы заполнить чистую страницу или экран компьютера, стремясь написать, рассказать еще никем не рассказанную историю, которая сделает счастливее жизнь несуществующего читателя.

В моей писательской рутине с тех пор ничего не изменилось. У меня так и не появилось ничего, помимо двух указательных пальцев, выстукивающих двадцать восемь букв все того же алфавита, стоящих у меня перед глазами все эти семьдесят с лишним лет. Сегодня мне пришлось приподнять голову, чтобы присутствовать на этом празднестве, за которое я вам благодарен, и не могу сделать больше ничего, кроме как остановиться и задуматься о том, что со мной произошло. Я вижу, что несуществующий читатель моих чистых страниц сегодня превратился в несметные толпы, открытые чтению на испанском языке.