Клевер и Трубка Мира (СИ)

- Во-о-о-он!!!

Немедленно из казармы вылетел ангел с залитым слезами лицом и начал удаляться, быстро вновь превращаясь в непостижимое сияние. Следом бежал братец Холодок. Весь его вид: и униженно согнутая спина, и заплетающиеся ноги, и простертые вслед ангелу руки, говорили о полном и безоговорочном раскаянии за все вольные и невольные уже совершенные и еще несостоявшиеся промахи семейной жизни.

- Эх-х...,- только и подумал Григорий, вспоминая колышущуюся короткую юбочку, и проникаясь сочувствием к братцу Холодку. Правда, разобраться в собственных ощущениях Григорий не успел, так как начали приходить с концерта студенты, вызванные Бесом на построение.

- Что тут случилось? - подходят они к Григорию с одним и тем же вопросом. Историю изгнания из казармы ангела дневальный рассказывал с воодушевлением, отвернувшись от коридора, когда увидел, что слушатели с округлившимися глазами смотрят на что-то у него за спиной.

Там стоял пылающий негодованием подполковник Рогов, сверлящий Григория немигающим грозным взглядом. У стоящей вокруг толпы зрителей возникла отчетливая ассоциация со сценой кормления удава. Однако если они думали, что Григорий чувствует себя кроликом, то они сильно заблуждались. Он в этот момент пытался решить для себя сложную этическую задачу: нужно ли отдавать рапорт вышестоящему начальнику в этой ситуации? Сам рапорт у него в голове уже сложился. Сказать он решил о том, что в батарее происшествий нет, что, конечно, мягко говоря, мало соответствовало действительности, но вполне соответствовало армейским порядкам. Сложность была в том, что дневальный сомневался, нужно ли при этом отдавать честь, а если и нужно, то можно ли это делать забинтованной рукой. Немая сцена, в течение которой подполковник и дневальный стояли друг против друга с выпученными глазами, продолжалась довольно долго. Все это время Григорий думал, что Бес ждет от него правильного выполнения требований устава, и решил, наконец, для себя, что честь надо все же отдать. Вылупив глаза насколько это было возможно, он поднес забинтованную руку к пилотке. Это вызвало у подполковника неожиданную реакцию - он завыл, а потом завопил дисконтом:

- Старшина-а-а! А-а-а! Немедленна-а-а-а сменить дневального! Три наряда вне очереди!!!

Потом было построение, на котором подполковник, наконец-то, встретился с Ольшевским. Однако попытки добиться от него чистосердечного признания в самовольной отлучке из части закончились безрезультатно. Тот, глядя на подполковника честными глазами, уверял его в том, что провел все утро в подготовке к празднику Военно-морского флота - чистил сапоги, надраивал бляху ремня, чистил форму и т. п. Может быть, на этом бы дело и закончилось, тем более, что Рогову хотелось сохранить силы перед допросом главного обвиняемого - братца Холодка. Однако Ольшевский был настолько неосторожен и так вошел в роль прилежного курсанта, что рассказал подполковнику, как гладил с утра свои портянки, чем вполне предсказуемо вызвал у него новый приступ неконтролируемых эмоций. Был произведен обыск, в результате которого обнаружилось главное вещественное доказательство - сумка со спиртным. Ольшевский, разумеется, тут же сказал, что сумка это не его, а что касается ее содержимого, то он сам возмущен не меньше подполковника таким вопиющим нарушением армейской дисциплины и, если бы знал имя нарушителя, бессовестно засунувшего ее под чужую койку, немедленно сообщил бы об этом.

Сразу после построения содержимому сумки были устроены публичные похороны. Под надзором одного из офицеров Ольшевский с братцами Холодками выкопали рядом с площадкой для построения полуметровой глубины яму и вылили в нее содержимое бутылок, а потом сбросили и их осколки - бутылки, последовательно разбивались о близлежащий камень.

Это последнее вызвало всеобщее возмущение: "Даже бутылки не дали сдать...!".

В казарме состоялся спонтанный митинг, на котором факту разбиения бутылок была дана жесткая, хотя и не совсем адекватная оценка. В устной резолюции по итогам митинга было принято решение в знак протеста действиям руководства курсов уйти всем в коллективную самоволку и на вечернее 8-часовое построение не выходить.

Сказано - сделано. На вечернее построение никто не вышел. Поиски курсантов в казарме результатов не дали - казарма была пуста. Только дневальный, как обычно, доложил Рогову о том, что происшествий не было. Взбешенный начальник курсов вместе с другими офицерами остались в казарме на ночь, чтобы ловить самовольщиков. Они устроили засаду в кабинете Рогова, дверь которого выходила в тот самый длинный коридор, где Григорий утром видел ангела. Поскольку в казарму вела только одна дверь, миновать этот кабинет было невозможно. И вот сидят они в засаде час, другой, третий - ни один человек мимо не прошел. Вдруг слышат какой-то шум со стороны казармы - смотрят, двое курсантов в неглиже идут в туалет. С нехорошим предчувствием побежали офицеры в казарму и видят, что она полна студентов. В основном все уже спят, но кое-кто только раздевается. В изумлении вернулись они в свой кабинет и стали думать, как же такое могло произойти? Ведь окна казармы зарешечены, а дверь они контролировали. Не знали они, что одна решетка - на окне каптерки - легко снималась с подпиленных анкеров. Через нее-то все и попали в казарму. А почему не пошли через дверь? Да тоже ничего сложного - в кабинете, где была устроена засада, горел свет, чего в обычные дни вечером никогда раньше не случалось. Вот и полезли все через окно от греха подальше. Все, да, как говорится, не все: в коридоре раздались, громкий топот, горестные глубокомысленные вздохи, как будто по нему шествовал, по крайней мере, один уставший слон. Но это был не слон - это возвращался в казарму Вова Цыбин.

Вова Цыбин был лучший человек на свете. Оспаривать это мог только тот, кто никогда с ним не встречался. Это был большой, толстый и чрезвычайно добродушный парень. Он любил всех и относился ко всем, как к лучшим друзьям. Не было ничего, в чем он отказал бы любому просившему. Восхитительное душевное тепло притягивало к нему как горячая печь в промозглый осенний день. Около него никогда не было хмурых, уставших или озабоченных лиц. Рассказывали, что на практике в Прибайкалье, бичи - обычно это были бывшие уголовники, - работавшие на проходке канав вдвое увеличивали производительность, когда с ними работал Вова и плакали, как дети, когда он уезжал. Особая история - это занятия Вовы Цыбина в институтской секции бокса. По существующим на кафедре физкультуры правилам все студенты должны были посещать какую-нибудь спортивную секцию. Почему Вова выбрал бокс, осталось навсегда загадкой. Но когда он приходил на тренировку, она тут же прекращалась, так и не начавшись. В его присутствии всех охватывала такая эйфория доброты, что ударить кого-нибудь было просто немыслимо. Первое время тренеры пытались с этим бороться, но потом просто разрешили Вове не ходить на тренировки. Тогда он решил начать заниматься дзюдо. После первого прихода Вовы на тренировку было собрано срочное заседание кафедры, где было решено поставить ему все зачеты вперед до окончания учебы в институте, освободив, таким образом, от обязательного посещения каких бы то ни было спортивных секций. Вова был доволен, хотя и не очень осознал причины такого решения.

И вот сейчас он сидел в кабинете у Рогова и вздыхал. Пришел он немного подшофе, чем вызвал у находившихся в засаде дополнительный следовательский азарт. Вова подвергся перекрестному допросу, во время которого с разными вариациями ему задавали один вопрос: "С кем пил?". Посмотрев честными глазами на своих мучителей, он сознался в том, что был в самоволке.

- Это мы и без тебя знаем! С кем пил? - спрашивает его майор Кудряшов

- Товарищ подполковник, - в полном соответствии с требованием устава отвечает Вова,- разрешите ответить товарищу майору?

- Отвечай, Цыбин, отвечай, - нетерпеливо говорит Бес.

- Так вот, товарищ майор, я ушел в самоволку. Перелез через ограду..., - тут Вова замолчал и начал вздыхать.