Золотая пучина

— Наша власть. Верно, — отвечают кругом.

— А раз наша, так и выберем, кого мы все знаем. Библиотекарь у нас есть. Хоть заявление в суд написать, хоть письмо на фронт, пьяницу-мужика усовестить. Да кто от него видел плохое? Никто? Вот кого в Совет выбрать нам надо.

Вот и выбираем в Совет: девять большевиков и семьдесят три эсера. Эсеры-то под рукой оказались — кто учителем, кто счетоводом.

А тут ещё комитет общественного порядка. Я говорю: «долой комитет». А семьдесят три эсера кричат из зала: «Петровича вон с трибуны». И везде сейчас так, Вавила. Возле нас только в Красноярске Советами большевики руководят.

Так-то вот, Вавила, дрался я, от шпиков скрывался, как идти к революции — знал, а какая она из себя, об этом не думал. И когда пришла она — растерялся. И сказать по правде — не узнал. Что примолк? Не уснул ли?

— Что ты, Петрович! Говори…

— Не понял я революции. Растерялся. Может быть, где-то и знали, какая она из себя будет, а мы-то промеж себя твердили — свобода! Думали, раз царь отрекся— всё, революция кончилась. Так?

— Так, — подтвердил Вавила.

— Я тоже так думал, пока не прочел письма Ленина. А прочел и увидел: революция только ещё начинается. Наша, пролетарская революция. Я тебе по одной газете со статьями Ленина дам.

— По одной?

— Больше в Совете нет. На вот мои. — Петрович вынул из сундука завернутые в клеенку газеты. — Дай людям переписать. Пусть везде узнают, какая она революция, и за что нам надо бороться. Возьми.

— А ты как?

— Я их на память знаю. Да и ты раза два прочтешь и на всю жизнь запомнишь от слова до слова.

Тут наши областники, профессора разные, агитируют за автономию Сибири, да особое Сибирское государство. Может, и ты где такие речи в деревне услышишь, так знай, как об этом Ленин думает. На днях со съезда товарищ приехал. Ленин особо с ним говорил и так наказывал: большевики встретятся с бешеным сопротивлением меньшевиков и эсеров. Меньшевики и эсеры будут пытаться воздействовать на крестьянство, и особенно Западной Сибири, — понимаешь ты, западной, — чтоб лишить пролетариат Питера и Москвы и революционные части войск сибирского хлеба и прочего продовольствия.

В этих словах Ленина для тебя, Вавила, прямая за-дача — не только готовить революцию в деревне, но и сделать так, чтобы меньшевики и эсеры не нагадили нам, когда мы эту революцию сделаем. Сибири в революции отводится особая роль. Понял? Чего опять головой киваешь. Ты, как большевик, все это пойми и определи отсюда, какая наша с тобой обязанность.

Зелёными лакированными тарелками прикрыли каменистую осыпь листья бадана. Хрустят под ногой, будто по снегу идёшь. Нет в тайге другого такого растения, чтоб было так зелено, так глянцевито, и вместе с тем так меняло свой вид с погодой. Выглянет солнце, и бадан на горе, как умытый росой луг, засияет. Тучи на небе — темнеет бадан.

У подножья горы, на берегу реки Олджерас стоит небольшая землянка. До Богомдарованного отсюда вёрст тридцать таёжного бездорожья. В хорошую погоду можно за день дойти. В дождь, когда разольются ключи и речушки, а тропы раскиснут, от Богомдарованного до землянки три дня пути. Приходится пробираться гольцами, кругом, или строить переходы через каждый ключ. А в ненастье ключи через каждые двести-триста шагов.

На поляну опускался вечер. В кустах, в укрытии горел неяркий костёр.

— …Эта первая революция, наверное, не будет последней… — читал Вавила. — Единственная гарантия свободы и разрушения царизма до конца — есть вооружение пролетариата, укрепление, расширение, развитие роли, значения, силы Советов рабочих…

— Это кто же писал-то, Вавила? — перебил Егор, подсаживаясь поближе.

— Ленин!

— Ленин? Не слыхал про такого, но, видать, дельный мужик, косит под самый корень. Он не кержак?

— Табак не курит, — улыбнулся Вавила.

— Во-во. — Егор горд своей догадливостью. — Где же табашнику такое придумать.

— Да ты же сам трубку потягиваешь.

— Про то и говорю. Мне бы такое ни в жисть не придумать. Ну, сказывай дальше.

— Рабочие, вы проявили чудеса пролетарского, народного героизма в гражданской войне против царизма, — продолжал читать Вавила. — Вы должны проявить чудеса пролетарской и общенародной организации, чтобы подготовить свою победу во втором этапе революции…

— Это што ж выходит, ещё одну революцию надо делать? — опять перебил Егор. — А правильно он говорит. Правильно. Иначе нам домой не вернуться, — и к Вавиле: — Ты читай газету, пошто замолчал?

— Своеобразие текущего момента в России состоит в переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата — ко второму этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоёв крестьянства.

— Во-во, беднейшим. А когда же это Ленин в Рогачёво-то наведывался? Не был? Дык откуда ж он знает, што Кузьму и Устина в комитет избрали?

Иван Иванович задумался.

— Ленин призывает: «Никакой поддержки Временному правительству». Вавила, он не слишком упрощает вопрос? Может быть третий путь.

— Какой? Вы искали этот третий путь всю вашу жизнь. И то царь, то Ваницкий сажали вас в собачий ящик. Да не вас одного. Вы и товарищей с собой волокли. Так вы с нами или против? Друг вы нам или враг?

— Обалдел! Неужели старый учитель когда-нибудь делал тебе плохое?

Вавила показал на своё плечо.

— Не вы в меня стреляли, но из-за вас, из-за вашего упрямства я получил эту пулю. Итак, решайте — с нами вы или против?

Егор схватил Ивана Ивановича за локоть, сжал.

— Неужто пойдёшь супротив нас?

Иван Иванович ничего не ответил.

Стемнело. Неслышными тенями заметались над костром летучие мыши. Они возникали внезапно, словно рождались самой темнотой, и так же неслышно взмывали ввысь, в ночное небо.

Красные отсветы костра метались по худому лицу Егора.

— Слышь, робята, я так понимаю, подмогнуть бы Ленину надо, — убеждённо сказал он.

Эти слова вызвали у Ивана Ивановича смех. Но Егор не смутился.

— Непременно надо Ленину подмогнуть. Давайте отпишем ему письмо: есть, мол, такое село Рогачёво, в нем живут Вавила, Егор, Кирюха, Федор. Всех надобно перечесть. Как, мол, начнешь эту самую власть утверждать, так только весточку подай, мы сразу тебе подмогнём. Верно я говорю, робята? И ещё надобно ему наказать, штоб поскорей власть-то делал, а то у нас харчи на исходе.

«Наивность какая, — думал Иван Иванович. — Нужно Ленину такое письмо. Вот и выбирай, с кем идти. С Егором?» — и невесело рассмеялся.

— А я думаю, правильно говорит Егор, — неожиданно поддержал Федор.

И Вавила согласился.

— Конечно, правильно. В Питере сейчас собирают силы. Ночи не спят. На десять рядов пересчитывают и прислушиваются, чем народ дышит. А наше письмо им покажет, что и в далекой Сибири услышали голос Ленина. Поняли. Ждут. И написать надо, какие силы за нас и какие ещё против нас. Все написать надо, без всякой утайки.

Вавила достал бумагу, карандаш, устроился у костра поудобней, положил лист бумаги на доску. Егор, Федор склонились над листком. Только Иван Иванович встал чуть поодаль.

— Пиши, пиши, — волновался Егор. — Пиши, значит, Питер…

— Петроград, — переводил про себя Вавила.

— Самому главному, Ленину, — продолжал диктовать Егор и подбрасывал в костёр дрова, чтоб виднее было писать. — Самому главному, Ленину…

— Петроградскому Совету рабочих и солдатских депутатов, — переводил Вавила и, подумав, добавил — Если возможно, ознакомьте с письмом товарища Ленина.

— Пиши, значит, — торопил Егор, — прочли мы, как там… Вавила, значит, твою бумагу. Правильно ты в ней обсказал. Не сумлевайся, мы тебя всей нашей силой поддержим. А сила наша растет. Недавно по всей, мол, округе токмо Вавила да ещё Кирюха за большаками шли, а теперича, почитай, весь прииск за нами. Да в селе Рогачёве не меньше пятой части. А — скоро ещё больше будет. По нашим местам вроде бы рановато малость власть эту самую брать, но скоро, поди, будет в самую пору. Как увидим это, так тебе и отпишем. А ты тоже нам отпиши, как у тебя.