Камень на камень

…Не знаю, как другим критикам, но мне приятней бывает писать не предисловия, а послесловия. В них, я думаю, можно чувствовать себя свободней, держаться проще и раскованней. Конечно, читатель вправе не читать ни предисловий, ни послесловий. Но если уж он решил узнать мнение критика… Логичней это сделать после того, как сам читатель познакомился с книгой. Конечно, почтенна и задача предварить такое знакомство, подготовить его… но чем?.. изложением писательской биографии, указанием места данного произведения в ряду иных, ну и т. д.? В предисловиях приходится быть больше литературоведом, если угодно, лектором — занятие, которое не всегда по душе, если книга взволновала тебя самого, да так, что хочется вместе с читателем, непринужденно беседуя с ним, обдумать, «обговорить» прочитанное.

Вот в таком ключе я и хочу выдержать свое «послесловие»…

Я пробовал было его назвать, и одно название так и вертелось в голове, но, отброшенное, уступило место простому послесловию. Как хотелось поначалу назвать?

Житие страстотерпца — вот так.

Ведь и впрямь роман «Камень на камень» переполнен мучениями, страданиями и стоицизмом главного своего персонажа. «Житие», право слово, — пусть и не соблюден тут хронологически последовательный принцип повествования, который некогда, в агиографической литературе, был обязателен: родился, прозрел, принял мучения, проявил стойкость в вере своей, за что потом, после кончины, и причислен к святым угодникам. Но пусть роман В. Мысливского построен не так, настроен он, под стать житиям настоящим, на тон высокий, на этическую притчевость. Было бы ошибкой воспринимать роман, подходить к нему как к произведению бытовому или как к историческому свидетельству. Это совсем не нынешние «Крестьяне» — если нам будет угодно припомнить и Бальзака, и Реймонта, и Бунина. В романе В. Мысливского много исторической достоверности — это так, но намеренно много и символически условного. Реальные процессы жизни польского села ощутимы, но не определяют типажности и проблемности романа, словно вынесены за скобки повествования, в центре которого стоит Шимек, его философствования; от него здесь все исходит, и к нему здесь все приходит.

Можно сказать, это — роман-портрет, и хотя он совсем не парадный, но осознанно монументальный, да к тому же еще рассматриваемый философической линзой, преломляющей изображенное под особыми углами вечных моральных проблем. Заметьте, как однословно торжественно, в высоком ладе, символично (но без потери конкретности!) названы главы, почти самостоятельные «повести» в романе: «Дорога», «Братья», «Земля», «Плач», «Аллилуйя» (то есть «Хвала богу»), «Ворота»…

Так что, «Житие»?

Но ежели с другой стороны подойти к роману — какое же это «Житие»? Чье? Шального забияки? Острослова, не останавливающегося порой и перед богохульством? Любителя зажигательных, прямо-таки «бесовских» (в красочном изображении романиста) танцев, и хмельного зелья, и парубоцких потасовок, и грехов любострастия (сексуальных излишеств, по-нынешнему говоря)? Нет, мы прочли не житие. Напротив: у Веслава Мысливского явно просматривается стремление «снижать», чуть ли не дискредитировать высокий тон и высокие слова. Наведет нас на них — и тут же сбивает с пути, которым мы собрались было шествовать, — соседством трагики и комикования, издевкой над риторикой любого сорта, юмором, доходящим до зубоскальства. Критик, который полностью отдался бы во власть терминологии Бахтина, мог бы в данном случае извлечь из текста немало примеров того, как «житийно»-высокое перебивается и убивается «карнавализацией»…

Нет, для «жития» не подходят ни характер героя, ни характер повествования о нем, ни тем более характер жизненно-исторических обстоятельств и условий, в которых Шимеку доводится жить, страдать и приключенствовать.

А самое главное возражение против «житийности» — не жанр, не стиль романа, а смысл душевных и духовных исканий Шимека, человеческое содержание их.

Смысл всякого «жития» — приход человека к богу. У Шимека Петрушки с религией, вообще с «божественным», совсем иные отношения.

Об этом стоит сказать особо, потому что это — очень польская тема…

Католицизм сегодня как умонастроение весьма разнообразен. Есть католицизм доктрины — ныне активно модернизируемой на тот или другой лад перед лицом новых реальностей современного мира; это осознанно-идеологическая работа католицизма как церкви, как организации, которая пустила глубокие корни среди польского населения и умело-дифференцированно ведет свою воспитательную работу (отголоски этого гибкого, специфичного применительно к каждому данному «объекту» аргументирования легко прослушиваются в беседе Шимека со «своим» старым ксендзом, к этой беседе мы еще вернемся). Это именно идеологическая аргументация, обращенность к сознанию, к способности размышлять логически.

Но есть и обыденная католичность, как и «обыденная» православность, как и «обыденное» мусульманство; она разлита в обычаях, настроениях, стереотипных формах переживаний, в расхожей символике, речевых и поведенческих клише; она живет в психическом, а не идеологическом пласте сознания, и живет как почти мифическое, веками и веками укорененное. И более всего — в крестьянской массе, в «пастве» (такова тонко воссозданная Мысливским религиозность чувств матери Шимека, которая иначе, нежели через привычные символы Иисуса и девы Марии, не может воспринять никаких духовных, этических начал в человеческой жизни).

Шимек Петрушка — резко иной, нежели те его односельчане, у которых «обыденная» религиозность, мифичность католическая не выветрилась: о, у него-то — еще как выветрились, до конца, так жизнь сложилась, да и ум, сознание основательно над этим потрудились. Бога Шимек поминает не токмо что всуе, но, опять же, едва ли не в нарочито сниженных, а порой и впрямь «непотребно»-карнавальческих контекстах («…а косьба крестьянская? чем тебе не Голгофа? в руках, ногах, боку, спине болит — «живого места нет»… ну, конечно, это все же не то, что на кресте висеть, разойдешься косить — так и боль проходит, а Иисус — «думаешь, ему б не захотелось лучше косить, чем на кресте висеть. А как сойти с креста, когда такое его предназначение?» А у мужиков — коль разойдется косьба — «так и вдвое больше снесешь, и куда больше простишь»…).

Конечно, и для Шимека Иисус Христос нужен. Скажем, что за крест без Иисуса Христа — «точно кол на изгороди», на пугало похоже, «большое дело — две палки крест-накрест сколотить». Но если иметь в виду идеологическое отношение Шимека к проблеме «божественного» в человеке — а не употребляя и, может, даже и не зная слова «идеология», Шимек поднимается именно до этого, высокого, аргументированно-осознанного уровня проблемы, — то заключено оно, коротко сказать, в следующем рассуждении нашего героя, незадачливо строящего в течение всего романа семейный, для них, Петрушек, «склеп», не имея при этом ни материалов строительных, ни сил физических, ни средств, да и семьи уже не имея… символика пустого склепа как пустого дела прозрачна и задается нам вроде эпиграфа, в самом начале романа… так вот, Шимек размышляет: эва, какого большого Христа сделали по заказу бахвала-богатея Партыки: «И такой Иисус Христос огромный — крест на себе несет, а не чувствуешь, что ему тяжело. И если б даже помочь захотел — что ты со своею силой против него? Бог должен быть как человек, чтобы видно было: страдает он от того же, от чего и человек будет страдать. Чтобы можно было и взгрустнуть, когда он невесел. И пожалеть его, как самого себя. И посочувствовать, потому что он, как и человек, ничего не может. И даже поменяться с ним. Дай мне крест, я за тебя понесу, а ты за меня помысли».

Знаменательное рассуждение человека XX столетия — с его голгофами страшных военных геноцидов, с бесчеловечием в массовых масштабах и унижением личности «отдельного» индивида, с бюрократическими и волюнтаристскими вывихами — со всем тем, что пережил, с чем столкнулся на своем пути Шимек Петрушка. Он видел, конечно, и другое на этом пути: силу народного сопротивления захватчикам, единство антифашистов, доброту и милосердие людское, пробуждение сознания у масс и у личностей… Но все это опять-таки почти осознанно элиминируется писателем — во имя заострения философской, «экзистенциальной» проблемы: что может сделать человек, чтобы остаться Человеком и в той ситуации, которая словно нарочно устроена или складывается так, чтобы сломать его, вытравить человеческое в нем, и вообще — что такое человеческое в человеке?