Служба - дни и ночи

— Почему?

— Вы знаете, где он, как оказалось, работал?

— Знаю, в полиции.

— Да, в полиции. И кто? Мой родственник и жил он у меня. Со мной соседи даже здороваться перестали. Когда я шла по улице, спиной чувствовала их взгляды. Как-то попробовала с ним поговорить, чтобы он одумался, пока не поздно. Но где там! Вызверился на меня и спрашивает: «Что, на виселицу захотела? Так я тебе по-родственному веревку мылом смажу, чтобы меньше мучилась!» Бандит он, одним словом. Придет, бывало, пьяный в стельку и давай Лену гонять, избивал он так, что я ее водой отливала. Сына однажды прикладом винтовки так саданул, что тот неделю с постели подняться не мог. Лена при одном виде Романа как осиновый листок дрожала. Помню, как-то вечером села она у меня в ногах на кровати и говорит: «Убью я его, Галя, возьму ночью топор и убью гада! Сил больше моих нет. Такой позор, что мужик мой полицай, стыдно на глаза людям показываться, и жизни нет с ним. Не пойму, куда я смотрела, когда за него выходила». Еле я ее отговорила от такого шага, теперь все время жалею об этом. Надо было этого ублюдка действительно прибить, многие люди были бы благодарны, и Лена наверняка по сегодняшний день была бы жива-здорова.

— Галина Андреевна, что вам известно о его службе у фашистов?

— Мало чего известно. Сами знаете, какое время было. Куда хочешь — не пойдешь, с кем надо — не поговоришь. Правда, люди говорили, что его видели, когда он участвовал в карательных исходах по деревням, находящимся в зоне действия партизан. Да и он не дурак, наверняка старался там, где жил, меньше гадить.

— Галина Андреевна, а что с Леной случилось?

— Не знаю. Он пришел однажды днем домой, взял ее, и они ушли. Появился он дома на следующий день злой и пьяный. Сел за стол, поставил перед собой бутылку самогона, пока не выпил, молчал, а как осушил бутылку, стукнул кулаком по столу да как крикнет: «Галька, иди сюда!» Я была в кухне, делала вид, что у печки хлопочу, боязно было на глаза ему попадаться. Вхожу в комнату, а он уже вконец пьяный, за столом сидит, смотрит на меня глазами, налитыми кровью, и спрашивает: «Где сын мой?» — «Где ж ему быть, — отвечаю, — на печке спит». А он помолчал немного, потом говорит: «Ленка моя в деревню уехала, так ты пока посмотри за ним». «В какую деревню она поехала? — спрашиваю. — К кому?» А он волком взглянул на меня и отвечает: «Ты мне поменьше вопросов задавай да языком не мели по соседям, а не то я быстро сделаю из тебя молчаливую бабу! Сказал тебе, Ленка в деревню поехала, и все тут». Смолчала я. Вижу, что бесполезно что-либо спрашивать у него. Так мы и стали с Антоном — сыном его — жить, а сам он неделями где-то пропадал. Изредка приходил, что-нибудь из еды приносил: то сала кусочек, то хлеба, один раз полмешка пшеницы. Но потом надолго исчез и появился недели за две до прихода наших... Забрал Антона и сказал, что отвезет его к Лене, и как ушел, то больше я его не видела. А когда пришли наши, стала я Лену искать, но узнала только о том, что сожгли немцы ее родителей, а сама она как в воду канула. Потом ко мне приходили военные и бывшие партизаны, интересовались Романом. Слышала я со слов Матвея Калиты, что убили в бою Славука. Сколько я Лену ни искала — бесполезно было. И об Антоне я ничего не могла узнать.

На дворе уже стемнело. Дед Юзик молча сидел на длинной дубовой лавке и слушал, наверное, живо представляя то далекое время.

На улице Прыщ предложил:

— Уже поздно, сынок. Если хочешь, мы можем переночевать у моих дальних родственников, а завтра я поеду домой. Вижу, что тебе я уже не нужен. В чем мог — помог, а в остальном сам разберешься.

Ветров не возражал, и они молча пошли по полуосвещенной улице, каждый думая о чем-то своем...

Работа продолжается

Яськов никак не мог разбудить Максима. Он уже несколько минут тормошил его за плечо:

— Вставай, хватит тебе дрыхнуть!

Максим заворочался, промычал что-то нечленораздельное и, открыв глаза, спросил:

— Который час?

— Десять, а ты спишь! Можно подумать, что к девкам ходил!

Ларин пришел в себя окончательно и, сладко потягиваясь, заявил:

— За одно такое удовольствие спать на сеновале я бы переехал работать в деревню.

Яськов, слезая вниз, сказал:

— Пока ты тут сны смотрел, я еще одного человека нашел — он тоже видел на автобусной остановке Славука с чемоданом.

— А где Карпович?

— Он уже тебя ждет.

Ларин быстро оделся, умылся у колодца холодной водой и, пока Яськов помогал хозяевам подавать на стол завтрак, беседовал с Карповичем:

— Алексей Иванович, а кто вас предупреждал, что Славук предлагал вас «пакараць»?

— Иван Лепетюха. Он даже дважды мне об этом говорил.

— Вы не смогли бы как-то осторожно спросить у Лепетюхи, не говорил ли кто-нибудь подобное о Раховском?

— Конечно, могу. Кстати, я его скоро увижу, он придет сегодня к нам в кузницу лошадь подковать.

— Ну вот и хорошо. Только будьте осторожны. Нужно это спрашивать как-то между прочим.

— Да вы не волнуйтесь, Максим Петрович, я все сделаю как надо.

После ухода Карповича Ларин вошел в дом, где уже давно чувствовались вкусные запахи, и с удовольствием принялся за еду.

Ларин договорился вместе с директором школы побеседовать с Аней Усеней.

Директор — высокая, средних лет женщина, разговаривала несколько певучим мягким голосом. Ветров попросил ее организовать встречу так, чтобы девочка оказалась у нее в кабинете как бы случайно. Учительница географии по просьбе директора послала Усеню к ней якобы за географической картой.

Когда Усеня вошла в кабинет, там уже сидел Ларин. Надежда Ивановна, увидев Усеню, сказала:

— Здравствуй, Аня, что ты хотела?

— Меня направили попросить у вас географическую карту. Ванда Павловна сказала, что оставила ее в вашем кабинете.

— Хорошо, Аня, карту я отнесу в класс сама, а ты поговори, пожалуйста, с товарищем, он как раз интересуется вашим классом.

Директор вышла, а Ларин пригласил ученицу присесть, завел разговор о ребятах, с которыми она учится. Усеня сначала отвечала односложно и настороженно. Но Максим смог постепенно расположить ее к себе и втянуть в беседу. Потом он перевел разговор на другую тему, стал расспрашивать о родителях, о том, чем интересуется Аня, чем занимается в свободное от учебы время. Ларин старался не перегибать палку и не стремился сразу же заводить разговор о главном. Поговорив с ней минут пятнадцать, он решил, что на первый раз хватит, главное не отпугнуть Аню.

— Ну хорошо, — сказал он, — я рад, что познакомился с вами, я здесь буду еще неделю-две и думаю, что мы еще побеседуем.

Девушка ушла. Ларин дождался прихода директора, рассказал ей о беседе с Усеней и попросил пригласить секретаря комсомольской организации. Она тут же распорядилась, и вскоре в кабинет вошла стройная, черноволосая, с карими глазами девушка.

— Знакомьтесь, — сказала директор, — это и есть наш комсомольский вожак Галя Владимирова, — и обратилась к ней: — Садись, Галинка, поближе и побеседуй с Максимом Петровичем. Он из уголовного розыска, у него и у меня есть к тебе важное поручение.

Ларин подробно рассказал секретарю комитета комсомола о своих планах.

— Для нас с вами, Галя, сейчас самое важное помочь Ане встать на правильный путь, оторвать ее от этих мракобесов. Надо найти к ее сердцу ключи, убедить. Согласитесь, то, что она связана с этой сектой, не красит и комсомольскую организацию.

— Да, конечно, я понимаю, да и ребята наши в этом тоже видят для себя задачу. Многие уже не раз поднимали вопрос о ней на комсомольских собраниях, некоторые разговаривали с ней, пытались убедить, но, знаете, она неподдающаяся.

— Видите ли, Галя, вопрос этот очень сложный, а процесс переубеждения человека длительный, деликатный. Но вам, — Ларин улыбнулся, — комсомольцам школы, это под силу.

— Хорошо, мы сделаем все возможное.

— Вот и хорошо, — ответил Ларин и, простившись с ней, направился к своему дому.