Пьяная жизнь

прозрачный», по собственной характеристике. Улыбающееся,

узкое лицо серовато-желтого цвета, прокуренные два передних

зуба, на довольно большом расстоянии друг от друга.

Думаю, что тётин выбор именно Геннадия объясняется её

жалостливостью, органической потребностью заботы о ком-то.

Каждый день она наблюдала за этим тщедушным мужичком

необычной походкой (резко выбрасывал ногу от колена вперед,

словно на параде) идущим на работу и пошатываясь (водители

наливали) бредущим домой.

Она не очень рьяно боролась с его пьянкой, да и он как-то

сумел «снизить обороты». Пить стал реже и поменьше. Золотая

середина для семейной жизни была найдена.

Тётя Катя, со свойственной ей жертвенностью, окружила

заботой, помощью, ненавязчивым, искренним вниманием семью

сына Геннадия. Внуки полюбили «новую бабушку», тем более

что родная в Доманёвке практически не появлялась и

добросердечностью не отличалась.

Несколько лет прожили в мире и согласии. Как все люди

на что-то надеялись, строили планы. Не суждено было сбыться

надеждам. У Геннадия обнаружили рак поджелудочной железы.

…Помню приехал в отпуск и рубил дрова на зиму. Вдруг

приходит Геннадий Николаевич. Меня сразу же поразили его

глаза и уши. Веки не удерживали горе. Я физически ощутил, что

оно не умещается в его теле, голове и через глаза выбрасывается

наружу, обволакивая меня, топор, дрова, сарай… Нет-нет, не

слёзы! Глаза были не просто сухие, а пылающие, раскалённые.

Несмотря на скромные физические данные подводник Першин

слёз не любил. SOS кричали глаза.

Валерий Варзацкий

Что касается ушей, то я давно заметил, что у людей

неизлечимо больных они видоизменяются. У каждого по-своему,

но становятся другими. Всегда задиристо-жизнерадостно

оттопыренные почти под 90 градусов к голове «локаторы»

Геннадия Николаевича скукожились, увяли. Стеснительно

улыбаясь он сказал:

- Ты знаешь, Валерка, какая-то хренотень ко мне

прицепилась. Всё оттого что мало водки стал пить. Болит и

болит, а врачи-костоломы говорят пить вообще нельзя… У тебя

же в Одессе знакомых много, может показать меня хорошему

специалисту?

- Вы меньше прислушивайтесь к этим болям. Вон в

Оренбурге молодой женщине, преподавателю с нашей кафедры

признали рак. Ну и что? Принимала какие-то лекарства. Хотели

делать химию. Она плюнула на всё, вышла на работу и вот уже

три года вкалывает с утра до вечера, – врал я.

- Главное – внутренний настрой на борьбу. Вы же боец,

Геннадий Николаевич!

Не помню, какие еще слова я нашел, чтобы ушел он

умиротворенным, с надеждой.

Пусть простит меня на том свете Наташа Халина, которая

действительно, почувствовав себя лучше, рынулась на работу…

Улучшение у таких больных в большинстве случаев бывает

временным. Честно скажу не помню, то ли она умерла к моменту

нашего разговора, то ли сбежав из больницы, еще лежала у себя в

квартире ни кого не впуская.

Успокаиваю себя тем, что моя ложь была во благо и

несколько мгновений надежды хотя бы чуть-чуть облегчили

страдания человека.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

В последний раз видел Геннадия Николаевича за

несколько недель до его смерти. Тётя мыла пол в комнате, где он

лежал. Увидев меня, радостно засуетилась, не зная, куда усадить

дорогого гостя. Геннадий Николаевич, совершенно высохший,

сидел на кровати, подпёртый подушками и ожидал приезда

«Скорой» со спасительными обезболивающими уколами. Улучив

момент, когда тётя отвернулась, изобразил на лице мину в

переводе на слова звучавшую бы, как «Хана мне…». Даже на

пороге вечности старался не расстраивать тётю.

Она прожила свой земной срок по-человечески правильно,

понятно, логично, предсказуемо, всегда стараясь быть нужной,

ни в коем случае не стать обузой. И смерть свою приблизила, не

изменяя жизненным принципам.

Я находился в большом запое и недели две не появлялся к

ней. По всем признакам пьянка ещё должна была продолжаться,

и утром таки опохмелился в компании собутыльников. Ещё были

деньги. Пришёл домой, поспал. Потом вдруг что-то буквально

выбросило меня из кровати и я почти побежал, обливаясь

алкогольным потом, на Пионерскую 3, где она жила.

Тётя лежала на диване в состоянии, подобного которому я

у неё никогда не наблюдал. На полу валялось несколько

таблеток:

- Що, плохо тобі?

- Ой, погано! Піди позви Люду…(соседку-медсестру).

-А давно так погано?

-Та це ж я взяла и випила всі таблєтки…

- Нащо ж ти їх випила?!

- А щоб не мучиться и вас не мучить…

Люда прибежала и оцепенела от ужаса:

- Їх же нада було пить по пів таблєтки в день!

Валерий Варзацкий

Вызвали «Скорую», начали давать пить воду с

марганцовкой. Как провинившийся ребёнок глазами, полными

надежды, посматривая на нас послушно глотала воду. Когда

приехала «Скорая» самостоятельно, быстро собралась и, держа

меня за руку, почти побежала в машину. Очень испугалась

смерти.

В больнице по высоченным ступенькам у входа

карабкалась без моей помощи. Спешила… Прибежала Майя.

Поставили капельницу. Стемнело. Майя ушла за постелью для

тёти, а я поплёлся домой.

Ночью и утром телефон молчал. Электрошок звонка

ударил часов в одиннадцать. Плачущая Майя сказала, что тётя

скончалась. Смерть действовала по своему обычному сценарию:

облегчение, хорошее настроение, аппетит и вдруг падение, храп,

конец.

Прошло девять месяцев. Растерянно смотрит на улицу

окнами без занавесок вдовец-дом, вызывая у меня приторно-

сладковатый

коктейль

ощущений

жалости,

отчаяния,

безысходности, кончины. Продолжает нелёгкую службу на цепи

старый, пёсик Боцман, излучающий унаследованные от тёти

доброту, преданность. Он похож на одинокого японского солдата

в джунглях Филиппин, 50 лет ждущего смены караула. Тиран-

хамелеон кот Серик, доводивший покойную до валидола,

переметнулся к соседке. Ходит жирный и лоснящийся, что,

впрочем, не мешает ему без опозданий появляться к обеду,

который ежедневно приносит Майя. Холодильник, умывальник,

ковры, пледы, покрывала, подушки, посуда, множество других

бытовых

мелочей

«переехали»

ко

мне.

Есть

вещи,

принадлежавшие маме, после её смерти попавшие к тёте, а теперь

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

возвратившиеся домой, подобно старым кораблям, в последний

раз зашедшим в порт приписки перед буксировкой на мели

Индии, где их разрежут на металл…

В этом кругообороте вещей вижу магический смысл.

Понимаю, осязаю всей плотью, что я последний их хозяин,

повелитель, пользователь. После меня они будут никому не

интересны а, следовательно, не нужны. Скорее всего, путь их

скорбный

завершится

в

пунктах

приёма

макулатуры,

металлолома, в мусорных ямах, топках и кострах.

…Вещи. Память. Старость. Три измерения уходящей

жизни. А что же в будущем? Надежда и вера!

Надеюсь, верю, что рукописи таки не горят, и сведения о

редкой души женщине найдут своё место в душах родственных,

вольются маленьким притоком в светлую речку человеческой

доброты, на Живой воде которой растут настоящие Люди.

Валерий Варзацкий

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ