Последние каникулы, Шаровая молния

Когда он опять стал слышать шум листвы и их собственное запинающееся дыхание, она отстранилась и, будто застыдясь, пошла вперед. У него было пусто в голове; он чувствовал, что нужны слова, много красивых слов, и знал их, эти слова, и уже однажды говорил их - поэтому они сейчас показались ему всего лишь пеной на волне: что-то в поведении Оли сдерживало его.

Впереди зачернел сруб избы. Оля перешла с середины дороги на обочину, и здесь, в густой тьме под кустами, Вадик опять целовал ее, ощущал ее грудь, живот, ноги, слышал ускоряющийся ритм своего сердца. Она отбросила его правую руку, сделавшую что-то непозволительно грубо, и отпрянула. Скрипнули ступеньки крыльца, лязгнул замок, на дорогу упал четкий квадрат света из окна девчоночьей спальни, Олина тень беззвучно двигалась в нем. Потом свет погас.

- Идите сюда!

Она стояла на крыльце. Он сел у ее ног, осторожно прислонился к тёплым коленям; и еще полчаса они побыли, совсем одни; не шевелясь, слушали вздохи ветра и отзывы-шорохи травы, кустов и деревьев. Потом из поля послышались громкие голоса, звон ненастроенной гитары Игорька.. Вадик поднял голову, увидел склонившееся над ним Олино лицо; коснулась и сбежала по его щеке прядь ее волос, и почти в глаза она шепнула ему: "Иди... иди... до завтра!"

Он послушался-ушел на берёг, далеко от лагеря, сел на обрыве и вернулся в лагерь за полночь, чем-то растроганный; и воодушевленный, и долго ворочался в жаркой постели на скрипучей раскладушке, мял жесткую подушку, вздыхал и выходил покурить, маясь от непривычной бессонницы, таращился на окрестности с порожка медпункта.

Вышла луна; на траву лег ее холодный свет, появились неподвижные тени; на минуты все застывало, как на рисунке или фотографии, и каждое движение; нарушало, казалось, всемирный покой и требовало осторожности и было, опять казалось, преисполнено каким-то особым смыслом.

Вадик загасил сигарету и, усмехаясь своим ощущениям; вернулся в остывшую, постель. И теперь скоро заснул, как всегда, крепко, и счастливо, без снов. И проспал. Утром открыл дверь и услышал голоса ребят в столовой, лязганье мисок, увидел веселый, крутящиеся над кухонной трубой дым... Сконфуженно улыбаясь, сунул голову в дверь кухни.

- Привет.!. Я, кажется, проспал? - Таня весело кивнула ему, а Оля дернула плечом.- Виноват, каюсь. Все нормально? Комиссар пробу снял?

- Ты не беспокойся, без тебя не погибли,-сказал за спиной Вадика командир.- На санаторном режиме живешь?- Он хорошо выглядел, командир - курс терапии закончился еще вчера.

Вадик не нашелся, что ответить, и вернулся к себе в медпункт. Там он медленно брился и злился, замечая между тем необычную суету на линейке - время было, ребятам отправляться на стройку, а они все еще не уходили. Потом до него донеслась команда, и в лагере наступила тишина. Тогда Вадик вышел из медпункта. И увидел в дверях кухни Олю. Она держала в руках миску с завтраком.

- Барин, кушать подано,- молвила она с поклоном.

- У меня сегодня разгрузочный день, без завтрака,- покраснев, объявил Вадик.-Не беспокойтесь, прошу вас.

Оля вдруг засмеялась и ушла на. кухню, сказала там что-то- Тане; и Таня тоже засмеялась, а потом показалась в дверях кухни и неуверенно позвала: - Доктор, кушать идите. Остынет все!..

Вадик сделал вид, что не слышит.

Через полчаса есть захотелось совсем уж невтерпеж, и он отправился в магазин. Вера-продавщица набила ему пакет каменными пряниками и крощащимся печеньем и, из личного расположения, одарила его бутылкой сладковатого пастеризованного молока; поэтому Вадик не решился сделать ей замечание- она работала за прилавком без халата, в заляпанном пятнами платье, помялся-помялся и вышел из магазина. На берегу "моря" он выбрал уютное местечко и устроил себе пикничок, поглядывая на голубое нёбо, синюю воду и желтый песок. Кругами парили и падали на воду чайки, шуршал камыш и лепетала вода.

Поев, он заключил, что жизнь не так уж плоха, а здешняя природа просто чудесна, и непоправимых ситуации не бывает. "Главное, чтобы у них не было формальных поводов придираться. А себя мы в деле покажем".

С тем и вернулся в лагерь, залег с "Терапией" на раскладушку и очень скоро увлекся подробностями ишемической болезни сердца.

Когда он поднимался и выходил покурить, слышал, что где-то совсем неподалеку ревут моторы и доносятся голоса ребят. А в полдень к открытым дверям медпункта подошел дядя Саша, заглянул в комнатушку:

- Читаешь? Ты б пошел туда, слышь?

- Куда, дядя Саша? - Вадик отложил книгу, оглядел бритого и трезвого егеря.

- Да к церкве! Бунт ведь у нас, не знаешь, что ли? Ваши-то церкву доламывают, а старухи и сбесились. Крестный ход! Я - туда!..

- Подожди меня!..

Вадик поднялся и побежал на кухню - там никого не было, кипела вода в .огромном котле, а фартуки девочек висели на гвоздиках.

Еще подходя к заросшему кустами взгорку, на котором стояли развалины церкви, услышали громкие голоса, крики.

- Во, бить уже принялись!-весело гаркнул дядя Саша и побежал вперед. Вадик тоже припустился бегом.

Весь отряд сбился в кучу у входа в церковь, лица у ребят были встревожены. Инструменты лежали на земле. В стороне вхолостую урчал самосвал. А женщины, в большинстве своем старухи, напирали. Вадик увидел 'среди них Веру-продавщицу, что-то горячо втолковывающую в ухо высокому старику, опиравшемуся на длинную клюку. Старик слушал Веру и бисерно плакал, голова его тряслась.

- Саранча зелёная! - вопила, перебегая от одной бабки к другой, дородная старуха в красной кофте.-Как есть саранча! Чего выдумали - святые камни ломать! Фашист не разбил - так это племя удумало. Крови-то, крови нашей на этих камнях сколько пролито! Помнишь, Маня? Сколько собрали-то тогда солдатиков?

Остатки стен церкви были испещрены оспинами, язвами. И весь ее угловатый остов каким-то памятником, робко-печальным, укоряющим, торчал среди густой зелени.

- Не дадим! - тонким голосом выкрикнул вдруг старик и пристукнул клюкой.- Уходите отсюдова!..-Он мелко переставлял тонкие ноги, обтянутые высокими вязаными белыми носками.- Пустите меня! Я с ими сейчас поговорю! - грозно кричал он, и старухи расступались, давая ему дорогу.

- Где ихнее начальство? - оглядываясь, спрашивала старуха в красной кофте. - Верно, верно Глазова говорит! Где начальство их?

А Глазова наступала на красного, затравленно озирающегося Сережу-комиссара: - Говори, говори, ты ихнее начальство?!

А командир сидел на поваленном кирпичном столбе ограды и курил, сплевывая себе под ноги. За его спиной стояла Оля, вытянувшаяся, со сжатым ртом.

- Да побегите кто за директором!..

- Побегли уже. На почту побегли. Звонят уж в контору!

- Чего удумали!.. И докторову могилку затоптали,- взвился чей-то голос, и все посмотрели налево - там худая высокая старуха, одетая во все черное, бледная, встав на колени у колес самосвала, пальцами выскребала замятый в землю металлический крест. И замолчали. Шофер, молодой парень, торопливо впрыгнул в кабину, включил мотор и, громко просигналив старухе, отогнал самосвал далеко в сторону. И уже не выходил из кабины.

- Бабушка, бога нет,- в наступившей тишине сказал командир старухе, стоявшей перед ним.- Да и вся эта церковь уже не церковь, а...- повернулся он к Сереже-комиссару, сокрушенно качая головой.

- Это у тебя бога нет! Глядите, фюрер это, фюрер, как есть!..

И вдруг вперед вышла та худая, бледная старуха. Вадик увидел ее сбоку -резкий профиль с большим хищным носом, узкими губами, что-то несшими на себе, и тяжелыми веками. Старухи попятились, натыкаясь и хватаясь друг за друга.

- Ух,- шепнул егерь.- Ведьма пошла. Ну, сейчас она его...

- Что, бабуся? - спросил командир, вскинув голову.- Нету ведь бога.

Старуха нагнулась к его лицу и, чуть наклоняя , голову, как бы нацеливаясь ему в глаза, негромко сказала: