Последние каникулы, Шаровая молния

"Ну, все! - думал Вадик, лежа и пуская сигаретный дым колечками.- С завтрашнего дня!.." Когда он успокоился, вспомнил, что не видел еще Олю. Накинул незаменимую свою кожаную куртку и вышел из медпункта. А Оля, оказывается, сидела тут же на завалинке, почти сливаясь с темнотой стены. Вздохнув, он присел рядом.

- Выпил? - холодно спросила она.- Не дыши на меня!

- Хорошо. Буду смотреть на тебя, не дыша.- Она резко встала и хотела было уйти, но Вадик поймал ее руку.- Что с тобой?

- Я этот запах не переношу, не могу, у меня сердце болеть начинает,- со слезами сказала она.- Он всю жизнь нам отравляет...

- Сейчас,- заторопился Вадик, доставая сигареты,- сейчас...

- Ой, Вадик,- заплакала Оля, - плохо мне! - Валилась на него, запрокидывала голову.

- Ну-ка! - Он усадил ее, поймал неровный пульс.- Сердце болит? - Нырнул в медпункт, на ощупь порылся в чемоданчике, вытащил пузырек с нитроглицерином, вслепую накапал на кусочек сахара...

Она сидела, прижавшись к нему плечом, изредка всхлипывала, а под его пальцем дробно билась ее кровь; то сильными, то слабыми, нагоняющими друг друга толчками, ее сердце с трудом делало свою работу. Вадика прошиб пот: рецидив? Не похоже. Надо бы послушать, но ведь...

- Душно! - сказала Оля и расстегнула пуговку на кофте. Она встала и шагнула в темноту, скрипнула мокрая трава под ее резиновыми сапожками. Олю шатнуло, и Вадик обнял ее.

Тихо накрапывал дождь, и неизвестно как прорвавшаяся через тучи на "море" светила кривая луна. Оля зябко повела плечами, и Вадик накинул на нее кожанку.

- Что она такая тяжелая?' '

- В одном кармане фонарик, в другом пакет со шприц-тюбиками. Пососи еще нитроглицеринчику?..

- Ничего, оклемаюсь,- почти обычным своим голосом отозвалась Оля.- Залезай под куртку, вымокнешь.

Под курткой было тепло, уютно. Осторожно обняв Олю одной рукой, другою Вадик опять захватил пульс, что-то показалось ему знакомым в сбивающемся ритме. Неужели?.. Они постояли, не шевелясь, несколько минут.

- Ну-ка, вздохни,- велел Вадик.- Задержи дыхание! Так! Присядь, еще! Еще! Дай руку!..

- На что я тебе такая больная? - Она прислонила голову к его плечу, попробовала отнять руку.

- А чем ты больна?- пробормотал Вадик, считая пульс.

- Ревмокардит. Вялотекущий. Правильно сказала?

- А это вопрос. Тебя хоть раз толково обследовали?- Вадик отпустил ее руку, взял ее лицо в ладони.

- Из больницы я зимой сбежала - сессия была. И еще - там такая врачиха!.. Фу-ты, ну-ты!..

- А приступы всегда так протекают?

- А сегодня почти ничего и не было. Я как понервничаю...

- Лапа! - шепнул Вадик.- А ведь у тебя, похоже, вегетодистония, а не ревмокардит. Вот что у тебя! Это большая разница, Олюша. Давай я тебя полечу! - Она молчала, тихо дыша ему в щеку.- Ну, пожалуйста! Я сумею, честное слово! Ладно?

Исподволь, дрожанием, задержанным вздохом, сцеплением пальцев поднималась в них слепая волна. Каждый поцелуй прибавлял ей силы. "Остановись!- шепчет Оля.- Вадик!" Но нежность и теплота ее шеи, бесконечный мрак ложбинки на груди и боль в затылке от ее сильных пальцев - не остановиться! Но губы ее просят - тихо, тихо! Сердце ее, вот оно, под щекой, ровно и мощно бьется в руке. "О, Вадя!.."

- Что ты затих?

- Слушаю.

- Ну вот еще! - Она оттолкнула его голову и, повернувшись спиной, застегнула кофточку.- Дай фонарик. Вот прочитай. И не говори потом ничего, хорошо? Не спрашивай, ладно?

"Здравствуй, дочка моя, Олечка! - из-за Олиной спины прочел Вадик.- Опоздала с ответом, прости. Потому что решила денег послать тебе, знаю, виновата, что давно не посылала. Но ты ж знаешь мое положение. Посылаю тебе пятнадцать рублей, потрать их аккуратно, скоро опять не пошлю. Дома, не беспокойся, все здоровые, работаем весело. Алекша с дядей много сена накосил, если с погодой повезет, то на зиму мы сеном обеспечены. Дядя обещал машину щепы выписать на лесопилке, раз так, то и с дровами мы будем. Витя и Алекша классы хорошо кончили, на четверки. Их в школе хвалили и тебя добром вспоминали, говорили, что в московский институт поступить не шутка. Про твою учебу я не спрашиваю, отношение твое серьезное к ней я знаю. Уж хоть ты у нас в люди выйдешь, мечту мою исполнишь. Один меня страх за тебя точит: как бы ты не встретила там парня непутевого и не сбил бы он тебя, не показалось бы, что институт тебе не главное. Мужчины это умеют, дочка. Мою жизнь ты знаешь - не гонись за красотой и веселым характером, не это в Жизни главное. Только это меня и пугает, а что ты самостоятельно живешь, так это хорошо. Не поняла я, про какой отряд ты пишешь, за 'деньги работаете, нет? Отставать от девчат, конечно* нельзя, но и меня пойми. На зиму тебе зимнее пальто справить надо. Не хотела я писать тебе про то, но раз уж такое письмо получается. Одним словом, на День Победы он опять пришел. Чемодан свой принес, потом и постель притащил, с ребятами разговаривал, шутил, паспорт мне свой отдал, трудовую книжку показал - экспедитором работает. По нему работа. Два дня в будни держался, потом опять домой в дряни стал приходить. А в субботу надел черный костюм, одеколоном набрызгался и в общежитие на стройку поехал. Опять к ней, наверно. Слово ему не сказала, а вещи его собрала, в сени вынесла. Документы на чемодан положила. Всю ночь проплакала, ждала ирода, боялась, ребят опять напугает. Утром гляжу - он в сарае спит. Глаз у него подбитый, морда синяя. Прогнала я его, Олечка, совсем. Пусть под забором умрет, тогда в дом возьму, похороню по-человечески, а жить ему с ребятами не дам. Написала, что бы ты мне посоветовала, как я решила, какое твое мнение. Алекше до армии пять лет, и возраст у него самый опасный, и лучше он вовсе без отца растет, чем с таким папкой. Из твоих подружек Галя замуж вышла, а Машка Козлова девочку родила, ее встретила с ребенком, привет тебе передает и говорит, чтобы замуж не спешила. Живет она у свекрови, богато одетая, по-городскому, да, видно, не ладится. Днями вернулся из армии Коля. Заходил, про тебя спрашивал, но адрес я ему не дала. Он все такой же, ласковый, трезвый. Сказал, что до осени в лесхозе побудет, а потом на стройку, наверно, уедет. Правильно я сделала с адресом? Еще бы написала, поговорить охота, да бумага кончается. Поклоны тебе от дедушки и бабушки, совсем они старые стали. Другая твоя бабка, отцова, меня теперь знать не желает. Ну, и я ее тоже. Целую тебя. Твоя мать Надежда Смирнова".

Оля взяла у него письмо и спрятала в нагрудный карман.

- Пойдем к "морю",- сказала она.- Не трогай меня сейчас,- дернулась она внезапно.

На обрыве было холодно, одиноко, был ветер, волнами набегали дождинки. Только в окнах веранды дома егеря колебался слабый свет, качалась его тень. Теперь Олю трясло, и Вадик потащил ее в дом, в тепло.

- Полуночничаете? - одобрительно спросил дядя Саша, крутя отверткой в каком-то механизме.- Садитесь, чайком погрейтесь. Иль еще чего дать? Угощайтесь.- Он кивнул на вязанку вяленой рыбы, тускло желтеющую при свете керосиновой лампы.

- Спасибо, дядя Саша, нам чайку бы!--прошептал Вадик. Налил из фукающего самовара две кружки кипятка и по егерскому рецепту опустил туда спинки вяленой щуки. Они сели на овчины, тесно прижались друг к другу. Оля была притихшей, робкой.

- Давно за вами, робя, приглядываю,- не отрываясь от своей хитрой работы, сказал егерь.- Хорошая вы пара, ей-богу! Не конфузься, дочка! Я по этой части специалист. Ко мне в сезон кто ни едет - профессора-академики, министры - побожусь! Ну, некоторые с детьми, молодыми женами или... с этими, просто так! Охота да рыбалка - они легкого сердца просят, удачи. А какая же удача без любви! - Он поглядел на них исподлобья.- Вот моя спит,- он качнул головой на дверь горницы,- потому что нет уж любви. А, бывало, так со мной всю ночь и просидит, хоша ничего и не понимает, почему не спит,- а интересно рядом. Вот я сразу определю, где пара, а где так, пустота! - Что-то у него в руках разладилось, и он совсем отвлекся, отложил маленькую отвертку, и оказалось, что чинил он спиннинговую катушку.