Чуден Днепр (СИ)

— Это о нас, — заметила Иванка, положив голову на плечо Ионе.

— Адар бережет от зла, — продолжил Иона, и Иванка глубоко вздохнула.

— Дети адара все больше фантазеры и ясновидцы и чуют гибельность судьбы, — добавил Иона.

Слезы заблестели в женских глазах.

— А еще Акива сказал, что адар дарует силу для борьбы за главное, и кто примет вызов — тот спасется!

Иванка крепко-крепко обняла Иону.

— Мы неразлучны, как две рыбы небесные, нам достанет сил, правда, милый?

5

Раз пришла Иванка в рощу, бледна, как снег. Сказала слово дружку, и уж на том лица нет. Она заплакала, горько-горько упрекнула.

— Небось, дивчине из своих не сделал бы этого?

Молчит Иона, не протестует, да и к месту ли спор?

— Нет у нас выбора, милая моя казачка. Убежим. В Польшу. А оттуда — куда глаза глядят. Сами спасемся, и любовь нашу спасем. Этой ночью придумаю план, и ты думай. Завтра встретимся и все решим.

— Не могу сейчас бежать. На кого матушку оставлю? Я защита ей. Знаешь ведь, как крут батюшка мой, Ефрем? И так матери не сладко, а если узнает отец, что дочь сбежала, да по какой причине, насмерть бедную забьет! А ты? Как от своих уйдешь? Веру забудешь? Не раскаешься? Меж куском и ртом многое случается!

— К тебе прилепился. Ты теперь моя вера!

Утром другого дня выложили друг другу, что надумали. Иванка подготовит мать, уговорит ее вместе с ними бежать. Иона поедет с отцом на ярмарку в польский город Люблин. Там найдет верных друзей, секретно устроит все. Через три месяца вернется в Божин, возьмет Иванку и Евдокию, и умчатся они к новой жизни. А за короткий этот срок никто и не заметит перемен в Иванке. Любовники обнимались, и плакали, и смеялись, и верели в лучшее.

Не знали они, что уж набрал силу новый гетман Рудан Дворецки й, и бессчетно порушится судеб, и померкнут в небесах созвездия, страшась страстей сильных мира сего. Не знали они, что безумно любившая Иону благонравная Рут, племянница каббалиста Акивы, шпионила не хуже кучера Мотла и поклялась местью умерить утрату.

Глава 4

Сидят вместе, глядят врозь

1

На перекрещении торговых путей вознес свои стены польский город-космополит Люблин. Ворота его приветливо отворены всем верам и языкам. Каждый год в конце лета шумное разноголосье затопляет улицы и площади. Купцы съезжаются на ярмарку, где они обманывают и обкрадывают друг друга и при том все выходят с прибытком. Персы и итальянцы, поляки и немцы, турки и евреи, русские и испанцы, украинцы и армяне. Веротерпимая городская власть привечает все племена без разбору — лишь бы не пересыхал золотой ручей, текущий в городскую казну.

Богатое и благополучное польское еврейство чувствует себя в Люблине твердо настолько, насколько тверда может быть почва под ногой иудея, осененного небескорыстным покровительством христианина. Городская ешива и просвещенные раввины — наставники юношества — добыли Люблину славу европейского светоча талмудической науки. Здесь собираются главы еврейских общин Польши и Украины, а с ними сильные мамоной и влиянием еврейские богачи. Лучшие из лучших заседают и решают дела во благо народа и веры.

Путь от Запорожской Сечи до Люблина не скор — неделями дорожную пыль глотать. Кибитка и караван возов вышли из города Божин и направляются на ярмарку в Люблин. Богатый купец Эйзер скупил у божинских ремесленников сработанное ими за зиму и везет товар на продажу. Эйзера сопровождает великовозрастный его сын Иона — семнадцать лет от роду, а неженат! Будет учиться искусству торговать.

С купеческой династией делят кибитку два пассажира духовного статуса. Не ради наживы, но для обсуждения в главном раввинате важнейших общинных дел едут они в Люблин. Это божинский раввин Залман и каббалист Акива.

Долга, нескончаема дорога, и нескончаемы беседы четырех попутчиков. Впрочем, Эйзер и сын его Иона предпочитали бы больше молчать и думать каждый о своем. Зато Залман и Акива неутомимы в рвении освещать темные места в талмудических комментариях и комментариях к ним. Светильником служит им азартный заразительный спор.

Лучше и веселее всех вознице Мотлу. Сидит себе снаружи один, то поет, то дремлет, то рассказывает всякие небылицы доверчивым лошадям. Небезопасна дорога, и времена тревожные: татары разбойничают, да и вольные запорожские казаки не прочь порой пограбить на дорогах.

2

Привал. Пока возница Мотл распрягает лошадей и готовит походную снедь, пассажиры, усевшись на траве, любуются великолепием украинской степи. Высокая трава подернулась желтизной. То тут, то там полуденный ветер поворачивает к солнцу головку цветка, и синие, белые, лиловые огни вспыхивают под лучами дневного светила. Хищная птица плывет в небе и стережет добычу внизу. В оцепенении застыла красота.

Лишь чудный Днепр прекраснее степи. Во многих сердцах проложил он русло свое. Останется великая река позади, но вспомнит о ней путник, и шум и блеск волны тотчас растревожат душу.

— Как красива земля, творение божье! — прервал молчание Залман.

— Да-а-а… — задумчиво протянул молодой Иона, словно не договаривая что-то.

Эйзер пристально взглянул на сына.

— Бог благословил свой народ пребывать в этом славном месте, и будем любить всемогущего дар. Новые поселения и общины создадим, новые синагоги и дома учения возведем, святостью отблагодарим щедрость создателя, — продолжил раввин.

— Как и всегда, Залман глядит на поверхность вещей, не хочет видеть их тайного смысла, — бросил привычный упрек каббалист Акива.

— Красивая страна, богатая земля. А узнала бы плуг, стала б еще богаче, и нам от этого выгода, — сказал купец, — так устроено, сила еврея в его золоте. Тебе же, Залман, преотлично известно, что если затеют запорожцы войну, придет конец благоденствию нашему в сей стране. Небось, по этим самым делам и едешь в главный люблинский раввинат? — закончил Эйзер.

— Грешен народ-избранник, не созрел для спасения. Я не слеп, как полагает Акива, и стою на земле, не тешусь пустыми надеждами, как он. Злоба поселилась в сердцах. Крестьянин ненавидит пана, поляк презирает украинца. Еврей теснит одного, угождает другому и гоним обоими. Боже, храни нас от войны. Непозволительна еврею роскошь беспечности. Большая беда начинается с малой, а испытавший опасается. В раввинате обсудим, как худое предотвратить, — сказал Залман.

— Браво! — вскричал Акива, — Вот и я твержу, великое грядет. Война! Гог и Магог! Мессия в пути. Не мешать провидению божьему! Не мешать! Много наших погибнет. Пусть! Хорошо! То великие муки, родовые схватки спасения! Достойные уцелеют. Народ вернется в Сион, станем царями мира!

— С этим бредом ты едешь к люблинским мудрецам? — гневно бросил каббалисту Эйзер, — Беда, коли обретешь сподвижников.

— Он заразителен и этим опасен, — заявил Залман, — А таким, как ты, Эйзер, золото глаза слепит, за корыстью ни общинный ни свой интерес не видите. Сосед горит — и ты в опасности!

Трое глядели друг на друга с вызовом, каждый прав. Иона не спорил, молчал.

3

Долгожданный призыв Мотла мигом соединил голодных. Помолились, омыли руки, произнесли благословение над хлебом. Демократический дух похода свел трапезничать вместе и возницу, и ломовиков, что на возах, и сильных мира сего. Нехитрый дорожный харч и горилка помогли временному примирению. Благость сытости настроила на житейский лад.

— Отчего, Эйзер, отрок твой до сих пор холост? Должно быть, не в купцы, а в казаки его готовишь? — хитро улыбаясь, спросил Залман и подтолкнул локтем Эйзера.

Иона покраснел, опустил глаза, отступил на несколько шагов. Купец не рад был шутке, и без того душа болит за сына.

— Силой дитя не заставишь, а мальчик все просит погодить, — ответил Эйзер.

— Слово отца — закон. Любишь сына — не жалей кнута ему. Так в твоих книгах пишут, Залман? — вставил слово Мотл.

Залман, не удостоив возницу ответом, наклонился к уху Эйзера и громким шепотом, чтоб секретные слова долетели до Ионы, проговорил: “Племянница Акивы, благонравная Рут, сохнет по твоему чаду.”