Хинд (СИ)

- Нужданчик.

Всё ей хотелось купить, померить, протрясти, доводя до истерики идеально вышколенную продавщицу, купить – самое дорогое, блестючее – с люрексом, обязательно с люрексом, с пайетками, с этим чудесным узором под крокодилову кожу. – Или не крокодилову? Какая разница. И вот тот лифчик. И этот корсет, и тот боди.

- Ми-ля-ать.

Она поняла, что денег не хватит и так грустно, так паршиво на душе стало, что вот стала бы на четвереньки, как бездомная собачка, и выплёскивала бы, выворачивала бы на этот безумно чистый пол содержимое своего желудка.

Оо, как хочется купить всё.

Заплатила за один лифчик и корсет – пятьсот долларов – копейки, сущие копейки, выползла обессиленной развалиной под фонари и остановилась, сшибаемая прохожими, сжимая закружившуюся голову руками.

Как-хочется-купить-всё.

Злые импульсы выстукивали в извилинах, называющихся мозгом, а она уже втаскивала своё тело в китайский ресторанчик, обещающе улыбалась маленькому жирному созданию на кривых ногах, поспешившему к ней, присюсюкивая:

- Нима гузалсан, гузалсан, Ляманхон.

Отошли в грязный угол поварского помещения, где она, поминутно поджимая ступни, боясь наступить на крысу, отдала созданию трёхминутный вступительный взнос за право быть выслушанной и тут же приступила к делу:

- Тулкин, ну Тулкин, ну мне надо де-ню-шек..

- А того не того? – спросил узбек, вертя перед нею волосатый кулак.

Она быстро поцеловала руку, продолжая клянчить:

- Я работала хорошо же раньше, ну Тулкин, ну Толик, ну будь я-я и тогда я тебе бесплато е-е.

- Буду, яхщи. – Тот воровато огляделся. – Сейчас мало платят, навезли китаек, за жрачку впахивают.

- Мя-мя. – отреагировала Ляман на выжидающую паузу, абсолютно не вникая в суть сказанного Тулкиным.

- Иди наверх, где там знаешь.

Они поднялись по расшатанной лестнице на второй этаж – где, судя по вывески на улице, распологался массажный салон «Сладость востока» .

- Ты главное мычи, словно по-русски не знаешь, - напутствовал Тулкин. – Жалко, ты не узбечка, наших некоторых, за китаек можно выдать, или за филиппинок. Филиппинки, сволочи, востребованы.

- Я па-ня-ля. – пропищала Ляман.

- Умница. Ау, Абды, открой, да.

Некрашеная со стороны лестницы дверь с просветами между досок отворилась на площадку внутренней, розовой стороной, сидевший на раскладном стуле с той стороны двери парень чуть привстал, радостный:

- Ляма-тяма, красотуля. Ты ж обрюхатилась!

- Я замуж вышла. – Ляман поворачивалась к нему то одним боком, то другим – дескать, смотри какие шмотки, тебе таких не видать.

- Вся ты фирменная. – Абды усмехнулся. – А вун чи пата илифнаван?

- Чяво? – вытаращилась Ляман.

- Эх, ты. На концерте Сувар от тридцатого не была.

- Чё мне там быть, я не лезгинка.

- Оно заметно. – Абды издал короткий смешок. - Зачем к нам пожаловала? – перевёл он вопрос.

- За старым. – ответил за Ляман Тулкин.

- Ладно, Толик, впускай её и проваливай вниз, у тебя клиенты, небось, на ушах с ума сходят.

- Ани-хатят-суси. – Ляман поднялась на цыпочки, чмокнула мокро Абды в лоб. – А я хачу де-ню-шек.

- Мужниных не хватает? – Абды пропустил её и дверь захлопнулась.

Было два часа ночи, когда в квартире на Авиамоторной заворочался в замочной скважине ключ, зажёгся свет и нагружённая сумками, пакетам Ляман ввалилась в прихожую.

Шахин сидел на кухне, тупо вертя в руках бутылку на дне которой подрагивала пеной трижды разбавленная экономии ради Фейри. Не повернув головы, спросил:

- Ты?

Она не ответила, ожидая, когда он обернувшись, сойдёт с ума, увидев её в новом барахле – купила-таки, купила. Весь день впахивала, чтобы потом за пятнадцать минут до закрытия, ворваться в магазин, смести всё, что попалось под руку, заплатить, истерично не пересчитывая копеечную сдачу, обрывая верёвочные ручки пакетов залезть в автобус – на такси не оставалось уж, да и кто в такси увидет брендовые надписи на полиэтилене, позавидует? На такси не впрягало.

- Пуся, чё ты дуся? – не выдержало наконец самолюбие, требовавшее восхищения – немедленного, однозначного.

- Старый анекдот? – Шахин швырнул бутылку мимо неё, целясь в угол – попал. Выполнявшая функцию мусорника пластмассовая коробка из-под повидла покатилась на бок, вываливая содержимое. Не обратив внимания на рассыпавшийся под ногами сор, он прошёл в комнату.

Ляман недоумённо пожала плечами – в конце концов, у каждого бывают психозы, а он в последнее время был таким послушным мальчиком, что имеет право повыпендриваться. Пожалуй, рассуждала она, отворяя створку окна и закуривая, можно даже прикольнуться, обвинить его в наглости, хамстве, пустить слезу – пусть почувствует, что он мужик, пусть потешится болван. Болван – она внутренне расмеялась, - какой же он болван и как она его презирает. Тряпка. Не мужик, а тряпка. Даже самаркандский Тулкин лучше – он бы – он понимала каждой клеткой своего тела – он бы на ней не женился. Считая любого мужчину не достойной даже пальца своей ноги, Ляман тем не менее испытывала бессознательное уважение к тем, кто – она не задумывалась, отчего – ни за что не решился бы связать с нею свою жизнь.

- Я умею быть стервой. – Объяснила себе торжествующе, застучала акрилово-голубыми ногтями по подоконнику. – Опасная штучка. – Самодовольно улыбнулась отражению в ночном стекле.

Ноготь мизинца застрял в узкой трещине потрескавшейся краски, с досадой потянула – никак. Выдернула с усилием, обломав край, и наклонилась зло, схватив со стола консервный нож, к подоконнику – хотелось сейчас же содрать противную обмазку.

- Ми-ля-ать. – Отшатнулась, как от прокаженного места, разглядев, выцарапанную наверняка тем же консервным ножом бессмысленную в безнадёжности надпись – Шила.

Опять Шила. Не забыл. – Она посмотрела в коридор, туда, где из комнаты, в которую ушёл «немужик» , не пробивался свет. Что-то похожее на тревогу – тревогу пойманной с курицей в зубах лисицы – проросло на мгновение сквозь плотно окутавший эгоизм. Шила? – этот малюсенький признак неповиновения ей резал железом по всем струнам души – неужели он скучает по старой компании? Шила, Мупа, Бозя – как их там? Классные, очень классные. Так бы и впилась им в горло, душила бы, душила. Ляман вспомнила, как поморщился Шила тогда, во дворе, когда предложила она свои услуги – не за плату предложила, так.

- Ты мне просто понравился. – Сказала сально, жирно, чтобы хотелось утонуть в интонациях.

- Курдючно говоришь. – Её пугала эта леность его речи, эти насмешливые глаза. – Я не беру бесплатно, закрой мышеловку, мышка. – Шахин, я тебя поздравляю. – Сказал он напоследок, и её почудилось, словно последние его слова надо истолковывать по-другому.

Она не видел его с – Ляман всегда считала почти мгновенно – начала ноября. Теперь февраль, и, похоже, можно спать спокойно. Никто не объявлялся – ни классные мужики, ни притворная невинность заграничная. Небось вкалывает там в стриптиз-баре – внушала она Шахину утром, в обед и вечером – стоило заметить на лице его признаки задумчивости. Один раз даже знакомую дальнюю привела, талышку из Абу Даби – та клялась на Къуръане, что вместе жила с ней в одной комнате.

- Я грешная, да, вай Аллах, грешная. Так я честно говорю – мне нравится. Я хочу бордель иметь, делать бизнес. – Отрабатывала она данные её Вюгяром три штуки. – Но я не говорю – не гуляла ни с кем, женись на мне. Я молчу. А она – вай, Аллах, покарай каждого, кто солжёт! Такая гулящая, ну совсем гулящая. От сифилиса лечилась – пускалась знакомая в подробности, хорошо узнанные ей на собственной шкуре. – Голая даже по улице ходила – только плати.

На словах голая Шахин странно оживился, спросил:

- А на спине у ней родинок много?

- Ой много, много. Вся чёрная прям. Не зря говорят – отметины шайтана, - понеслась по накатанному знакомая, но тут «немужик» снова подал голос:

- Самая большая на правой стороне или на левой?