Пьяная жизнь

водки, «завербовал» на неё заведующий кафедрой, бывший

секретарь обкома по идеологии. Вскоре меня избрали секретарём

большой парторганизации кафедр общественных наук и

Валерий Варзацкий

заместителем

секретаря

парторганизации

физико-

математического факультета… Я пил с завкафедрой почти

каждый день, не считая десятков всяких торжеств, где разливал и

говорил, потому как узнали, что у меня лёгкая рука и

незаштампованные, от жизни, тосты. Я «воевал», не зная

усталости, на многих «фронтах» одновременно. Выезды в

область на консультпункты и лекции от общества «Знание»,

комиссии райкома, горкома, обкома, ЦК КПСС. Был доверенным

лицом по выборам в Верховный Совет СССР генерала Дмитрия

Волкогонова,

проводил

занятия

вместо

заведующего,

редактировал

стенгазету

на

факультете,

организовывал

спортивные соревнования среди преподавателей и писал

диссертацию. Через два с половиной года – защитил.

Всё шло даже очень неплохо. И тут вдруг вызывает ректор

и, пряча глаза, говорит, что завкафедрой увольняют, «но тебя

поставить на его место не могу, так как в отделе науки ЦК

согласовали другую кандидатуру. Не расстраивайся, получи

доцента (не хватало одной публикации, но она уже была в

печати), через год дадим направление в докторантуру в Москву, а

там действуй по обстоятельствам».

Мне бы взвесить, обдумать. Докторантура в Москве, когда

тебе только тридцать шесть лет?! А я обиделся. Не оценили, ну и

пошли вы…

Уехал и получил от родной Одессы уже через год

вытрезвитель, в прямом и переносном смысле. Потом ещё кое-

что посерьёзней, не буду тебя расстраивать. И ещё…

Потом Союз развалился. Стал безработным и до 2000-го в

вузах вообще не работал. Падал, подымался, начались запои. Как

дотянул до пенсии – не знаю. Наверное, благодаря твоим генам.

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

Если бы преобладали папины – давно лежать бы мне на нашей

горе, недалеко от тебя.

Хорошо, что сохранила письма, ещё и потому, что в них

наши лучшие годы в мелочах, о которых я бы никогда не

вспомнил. Мелочи жизни заставили меня посмотреть и на Ольгу

в новом, а может быть в добром старом свете. Понял, сколько она

для меня сделала и как я перед ней виноват.

Письма поселились в моей груди давящим спазмом стыда,

угрызений совести, невозможности что-то изменить. Я, мужчина,

работавший в комсомольских и партийных органах, директором

совхоза, имевший не рядовые доходы, клянчу, выманиваю деньги

у матери – пенсионерки! Содрогаюсь, заливаюсь слезами, бегаю

по дому прочитав написанное собственной рукой: «…пришли

хоть немного денег»; «…короче говоря, хочу навязать тебе ещё

долг»; «…к сожалению, хоть убейся, ничем пока не могу

помочь».

Письма испещрены просьбами, просьбами, просьбами.

Высылай сухофрукты, шиповник, яйца, масло сливочное,

подсолнечное и топлённое, сметану, сгущенное молоко, лук,

чеснок, домашнюю лапшу, морковь, сыр твёрдый и творог

(зимой),

баклажаны

фаршированные,

перец

сладкий

консервированный, орехи, курочку домашнюю (зимой)… И ты

слала, слала, слала… Продолжала спасать.

Я, конечно, думал в перспективе перебраться в Одессу, как

тогда говорили «не первый, но и не второй город» в стране. Вот и

в Ольгиных письмах нашёл строчки, где она пишет тебе, что мы

порешаем свои большие вопросы и устремимся поближе к

родителям. Но я не думал, не гадал, что Одесса, сформировавшая

меня и зарядившая смелостью и оптимизмом, станет лютым

палачом своему детищу. Нечто потустороннее творилось при

Валерий Варзацкий

моём возвращении. Договорился о работе на кафедре у Володи

Изовита, а он через пару недель умер. Договорился с Витькой

Коштареком временно пожить у него в Беляевке, улетел в

Оренбург за вещами…, а мне позвонили, что он умер. В какой-то

момент в Оренбурге вспыхнуло в голове: «Зачем? Может не

стоит?» И остановись же, дурак! Но нет! Проситься обратно?!

Посыпать голову пеплом?!

Нет? Ну, так получи! И вот я уже втайне от милиции,

находясь на подписке о невыезде, затравленный и раздавленный,

приезжаю к тебе. К теплу, любви, состраданию. И надо же так

случиться, что через несколько часов, уже под вечер, тебе

принесли повестку, предписывающую явиться в райотдел.

Хорошо, что они поленились нагрянуть в дом…

Как достойно, мужественно ты себя повела! Вдруг стала

серьёзной, собранной. Молча надела новую кофту, повязала

чистый платочек и, опираясь на палку, пошла как в бой.

Заслонить. Спасти.

Невозможно забыть твои мучения, когда надо было хоть

что-нибудь поесть. Исхудавшая, потухшая, в ставшем большим и

не к случаю новом халате, поверх ночной сорочки ты с трудом

сидела за столом и то подносила ко рту дрожащей рукой

маленькую ложечку манной каши, то бессильно, роняя на пол

кашу, отводила в сторону. Слёзы из почти ослепших от

глаукомы глаз текли по морщинам запавших щёк и капали в

тарелку. В тот же день ты как-то очень мягко, чтобы не

расстраивать сына, сказала, что знаешь о своей близкой смерти, и

тут же, виновато улыбаясь, начала меня успокаивать.

Многое я бы отдал, если бы удалось вырвать, выжечь из

памяти твой плач и бессвязные причитания: «Куди ви?! Ви що,

ПЬЯНАЯ ЖИЗНЬ

вже їдете?! Як же це так?! Ой, Боже мій! Лідуся! Золотушка

бабушкина!».

Прости, мамочка, не предупредил тебя, что уедем с дочкой в

4 часа, боясь, что всю ночь будешь плакать, и придётся вызывать

«Скорую». Но материнское сердце не обманешь. Слепая, глухая

ты всё равно почувствовала.

Нет, не забыть мне ту тёплую летнюю ночь и прерываемые

рыданиями самые ласковые в жизни слова из окна нам вдогонку.

Мы почти бежали, не в силах вынести эту пытку, и всё тише и

тише доносилось: «Внученька, я тебе так лю… Синочок…

Ріднесенькі… Приїзжайте…» Больше я тебя живой не видел.

Ты безоглядно верила в меня. До твоего ухода я не ведал,

насколько сильно помогают детям материнская любовь и вера.

Ни разу (с ума сойти, не могу вспомнить хотя бы один случай…)

ты не сказала мне «нет». И ладно бы это касалось студенческих

лет, когда я жил в Одессе. Но, на самом деле, уже в 6-м классе я

сказал тебе, что буду историком, поэтому тратить время на

физику, математику, химию нет смысла. Ты сразу согласилась и

больше я к урокам не готовился. По гуманитарным предметам,

исключая сочинения и стихотворения, я всё знал и без

подготовки, а по «не моим» учителя, закрыв глаза, ставили

«тройки». Самое интересное, что мы с тобой оказались правы –

точные, естественные науки так никогда мне и не пригодились.

Хочу, чтобы ты знала, что я тебя очень любил. Когда жил

вдали, каждый день о тебе вспоминал, считал дни, собираясь

домой, десятки раз перечитывал редкие, с трудом написанные

письма. Пульсарами высшего счастья живут во мне первые

минуты в нашем доме, когда я, бросив вещи, обнимал тебя, а ты

говорила: «А ну сядь коло мене. Дай я на тебе подивлюсь».

Восторженно-ласковыми глазами рассматривала моё лицо,

Валерий Варзацкий

гладила щёки, волосы, руки шершавыми пальцами, вкусно

пахнущими вертутой с яблоками.

Не пришлось сказать тебе о своих сыновних чувствах. Но,

думаю, что ты о них знала, потому, что в старинной, наверное,