Курдский князь

Как Габиба попала в пятые жены к Мехмету? Это история, похожая на роман. Однажды Мехмет, возвращаясь со своими слугами с одного из наездов, возбуждавших пророческие грезы вдохновенной черкешенки, встретил шайку цыган, увозивших насильно, несмотря на ее крик, молодую девушку, связанную по рукам и по ногам. Мехмет-бей был отважен и любил приключения. Он без предисловий напал на злодеев, обратил их в бегство и овладел их добычей. Молодая девушка не очень обрадовалась перемене плена, но ее редкая красота поразила князя, ее холодность подстрекнула его, и он на ней женился. Габиба (так он назвал ее за незнанием ее настоящего имени) осталась такой же, как в первый день, печальной, холодной, минутами тоскливой, но вообще равнодушной. Напрасно осыпал он подарками бесчувственную красавицу; напрасно осыпал ее вопросами о ее прошедшем и рассказывал ей о себе многое, чего не знали его другие жены: он не добился от нее ни ее имени, ни ее возраста, ни места ее рождения. Что она была из дальней страны, это было ясно: она плохо говорила по-турецки и не понимала ни слова ни по-грузински, ни по-черкески, ни даже по-сенегальски. Язык, на котором выражался Мехмет-бей, также ей был непонятен. Собирали из всей окрестности драгоманов, и они заговаривали с ней по-персидски, по-арабски, по-индостански, чуть ли даже не по-китайски, и все без успеха. Она немного знала по-гречески, но это очевидно не был ее природный язык, язык, на котором она говорила с детства. Когда Мехмет-бей встретил ее, она была одета цыганкой, но с каких пор носила она эту одежду? Была ли она мусульманка? Никто этого не знал. Одним словом, все в ней было тайна. Она жила окруженная непроницаемым мраком, которому, казалось, не суждено было разориться.

Мы теперь знаем жен бея; но чтобы понять их разговоры, нам нужно познакомиться и с самим беем. Это лицо, выражающееся не на турецком язык, ни более, ни менее как глава или князь целого племени, возмутившегося против блистательной Порты. Мехмет-бей ведет жизнь, исполненную приключений, опасностей и волнений, командуя войсками, которые как-то волшебно быстро возникают вокруг него и также быстро рассыпаются, когда победа одержана и цель достигнута. Он всегда окружен немногочисленными, но надежными телохранителями. При помощи этих верных слуг он постоянно рыщет по дорогам за добычей и не боится заезжать и в города. Там под вымышленным именем и переодетый, он сбывает то, что успел отобрать силой, видается с друзьями, справляется о богатых путешественниках, и узнает касающиеся до него политические новости. Нечего прибавлять, что в городах никто не был обманут его одеждой, его вымышленным именем. Всякий знает, что сгорбленный старичок, являющийся от времени до времени будто бы для покупки риса или продажи проса — не кто иной, как молодой воинственный, страшный предводитель курдов. Не раз паше приходило в голову захватить его, и эта мысль по неделям отнимала у него и сон, и аппетит; не раз об этом шел толк в диване; но если легко было захватить Мехмет-бея, то трудно было придумать средство, чтобы удержать его в заперти.

Турецкие владения, конечно, обильны глубокими реками, со дна которых не уйдет запрятанный туда преступник; но, с одной стороны, Порта с некоторого времени воздерживается от героических средств, с другой стороны, исчезновение Мехмет-бея не было бы еще залогом спокойствия. Напротив того, курды до сих пор еще племя могучее и воинственное, и хотя причиняющее значительный вред своими бесчинствами и разбоями, но способное вредить гораздо более, если б только захотело. Если при жизни и под начальством Мехмет-бея это племя делало зла не столько, сколько оно могло его делать, то по всей справедливости должно приписать это умеренности его предводителя. И если б турецкое правительство заблагорассудило вычеркнуть Мехмета из книги живых, не почли ли себя курды вправе за это отмстить? А какова должна быть месть этого дикого народа, для которого грабежи и битвы — занятие ежедневное и обычное, не говоря уже о жестоких мщениях, ожидавших тех, которых почтут виновниками гибели князя? Все эти соображения долго предохраняли бея вернее, чем его фальшивая борода и бедное рубище. Мало-помалу привыкли смотреть на его безнаказанность, как на залог безопасности для народонаселения, среди которого он свободно вращался, обирая его, сколько душе угодно. Этот взгляд на вещи был даже принят в Константинополе, и смелый атаман курдов становился также безопасным среди своих врагов, как если бы проживал в собственной столице. Это, впрочем, не значило, чтобы правительство официально отказалось от усмирения бея и от преследования его разбоев. Исполнение этого плана было только отложено на неопределенное время. Вопрос таким образом оставался нерешенным, и без особенного случая, который именно в то время послужил пробой для привязанности его пяти жен, Мехмет мог думать, что дела навсегда останутся в том же положении.

Такимь случаем было назначение нового паши для управлений провинцией, в которой проживал наш кочующий князь. В качестве человека нового этот паша поставил себе за правило поступать во всем в противоположность своему предшественнику. Он громко осуждал его непростительную слабость и неотступно писал в Константинополь к министру о необходимости принять строгие меры против воцарившегося бесчинства. Получая известия, столь различные от прежних, министр не подумал о том, что они происходят из другого источника и заключил, что изменилось само положеиие дел. По тому высочаший диван занялся приисканием для курдов приличного наказания, т. е. такого, которое было бы и чувствительно для них, и вместе такого, которое бы не слишкомь раздражило их и не вызвало в них решительного сопротивления. После долгих споров остановились на следующем. Не все курды разбойники, но все они пастухи. Они обладают лучшими стадами в Империи. Чтобы держать стада, необходимы пастбища, и курды, зная в них толк, с незапамятных времен овладели горами, простирающимися от центра Малой Азии до Багдада. Это огромное пространство, на которое до тех пор не смели посягнуть турки, остается пустым в зимнее время, но каждую весну населяется бесчисленными стадами и толпой пастухов, проживающих в шатрах с своими женами, как во времена патриархов. Эти-то кочевания диван решился прекратить, отнимая у курдов в наказание за их буйство летния их квартиры.

Это была смелая мера. Курды пришли в сильное волнение. Некоторые предлагали толпой уйти в горы и с оружием в руках отстаивать их против турецкого войска: в пользу этого плана был Мехмет-бей. Но как ни сильно было его влияние, оно уступало авторитету старика, проживавшего в резиденции паши, и скрывавшего под вымышленным именем и мнимыми торговыми занятиями свое настоящее значение главы курдского племени. Гассан-эффенди считался богатым купцом и пользовался всеобщим уважением за испытанную честность и совершенную преданность правительству. Паша и его помощники часто обращались за советом к мудрому старцу, по-видимому, сильно негодовавшему на возмутителей общественного порядка и ослушников верховной власти. Хотя паша со стариком и встречались без улыбки, но паше очень хорошо были известны настоящее имя и положение старика, а старец очень хорошо понимал политику паши. И прежде чем была принята усмирительная мера против курдов, много происходило между пашой и эффенди объяснений, переговоров, предложений и совещаний.

Была ли подкуплена пашой совесть маститого начальника курдов и на какие суммы, не берусь решить: верно только то, что в собрании курдских старшин Гассан восстал против предложения Мехмет-бея. — «Нам предлагают, — говорил он, — войну с Портой, войну с нинешнего дня, без всяких приготовлений. Мы храбро будем защищаться, я это знаю; я не сомневаюсь в отваге и доблести моих соплеменников; но долго ли будем мы держаться, долго ли мы можем устоять против силы и количества турок? Хватит ли у нас военных припасов даже на один месяц? И наши стада, наше единственное богатство, что станется с ними, когда вся наша молодежь будет занята войной? Их разгонят, расхитят, истребят, и даже если мы одержим победу, мы все-таки будем разорены».