Болото

- А все то же, - неопределенно ответил Огрызков, и Гусаков, наверно, расценил это по-своему.

- Сомневаешься? - прищурясь, спросил он. - И я сомневаюсь. Вот же положение, мать его растакую!..

Так ни о чем не договорившись и ничего не выяснив, оба вернулись на полянку. Тумаш с Костей лениво грызли московские сухари, и командир сразу скомандовал:

- Подъем! Потопали дальше. Ты, - повернулся он к Косте, - веди! Не туда заведешь, пеняй на себя! Понял?

Костя не ответил, лишь заметно помрачнел с лица и глубже надвинул на голову кепку.

В ольховой чаще они набрели на густые заросли малины. Крупные, налитые соком ягоды, словно виноградные гроздья, висели на высоких, в рост человека стеблях. Жаль, не было времени, лишь на ходу, отбиваясь от комаров, они успели сорвать по несколько ягод. К вечеру в лесу комары прямо-таки зверели, казалось, за каждым кустом поджидая человека, тучами вились над головами, то и дело жаля в лицо, шею, руки, в неуемной жажде крови лезли в нос и глаза. Костя по сельской привычке в общем казался к комарам терпимым, остальные же отбивались от них, как могли. Парню же было не до комаров: порой он переставал узнавать местность и путался в направлении, куда следовало идти. Другое дело если бы идти по дороге. Но командир сказал, что по дороге нельзя, и Костю охватывал испуг: а вдруг заведет не туда? Может, пойти в деревню, спросить? Но пустят ли одного в деревню?

Пока, однако, спутники его молчали. Упрямо продираясь сквозь ольховые заросли, молчал и Костя.

После комариных чащоб заросли поредели, в вырубках и перелесках идти стало легче. Иногда им попадались скошенные луговые участки, трава с которых была уже свезена, но осталось много травяных корневищ особенно под кустами. Здесь Костя до крови проколол стопу и захромал, стараясь, однако, чтобы этого не заметил командир. На ходу парень вспоминал Боговизну. Плохо, конечно, что он съездил туда всего один раз, и то зимней порой. Летом там все, наверно, выглядит иначе, и он боялся, что может не вспомнить подробностей дороги и заблудиться.

Если бы знать, что придется вести туда партизан... Сидя тогда в санях, он полдороги слушал рассказ деда Богатенка про его службу кучером у пана, какой злой и нехороший был пан и какой славной была молодая пани. У нее с кучером сложилось что-то вроде тайной любви, но не озорной и постыдной, а больше деликатной и жалостливой. Пани жалела парня, у которого перед тем умерла при родах молодая жена, и он очень переживал это. Пан в самом начале той, николаевской, войны погиб в Галиции, а пани после революции перебралась в Варшаву. Более кучеру встретить ее не пришлось, и он до сих пор ее вспоминает... "А как звали пани?" - спросил Костя. "Звали пани - Анеля", сказал дед Богатенок. "Анеля, Анеля..." - ангельским голосом долго звучало в мальчишечьей душе это имя, в которое Костя вроде даже влюбился. Но это потом. А тогда его заботой было отвезти отцу валенки. На зимних колхозных лесозаготовках отец работал в веревочных чунях, в которые