Глиняные буквы, плывущие яблоки

И снарядили ходоков к Председателю. Он человек хитрый, государственный, – пусть во всей этой китайской азбуке и разберется.

Ясным октябрьским днем ходоки прошествовали под повешенным вверх ногами “Добро пожаловать” и были досмотрены мужественной Ханифой-опой на предмет терроризма: Участковый оказался в отлучке.

Позвенев немножко в “рамке” и купив у Ханифы носки и жвачку, ходоки добрались наконец до Председателя.

– Та-ак, с чем пришли? – спросил Председатель, мрачно поглаживая себя по животу. Гладил он против часовой стрелки, что было дурным предзнаменованием.

Ходоки объяснили: такой барфаид, что полный форфур.

Председатель уставился на злосчастный алфавит. Рука на животе замерла.

Ходоки разглядывали облупившийся пол, на котором тоже мерещились черточки новой письменности. Из углов мертвой рыбой поблескивали пустые водочные бутылки.

– Да... – сказал Председатель. – Еще когда в первый день он отказался со мной выпить, я тревогу почувствовал. “Такой, – думал я, – человек и дом может поджечь, и алфавит какой-нибудь придумать, и даже...” Кстати, он детей насчет меня ничему не учил? Ничему? Что молчите? Вы – народ, вы – демократия, вы должны интересоваться, что у вас в школе творится – агитирует учитель против меня или нет... Почему, почему я один все должен узнавать-решать?!

Ладонь оторвалась от живота и, сложившись в полете в кулак, грохнула по столу. Народ съежился.

– Почему я тут ночи не сплю, семейного счастья не чувствую, а вы... вместо того, чтобы честно, с веселым настроением трудиться, – разные интриги против меня выдумываете? Что, опять хотите жалобу писать? Что, разве я вас обдираю? Отнимаю что-то у вас?

Ходоки стали клясться, что не отнимает.

– А если и отнимаю, – перебил Председатель, – то только для вашей пользы. Потому что я – не только простой председатель. Я – учитель. Этот парень, как его, Ариф... он детей-подростков учит, а я – я вас учу, вас воспитываю, вам светлый путь показываю... Или я вам в плохое место светлый путь указываю? Я – Учитель, а?

“Учитель... Учитель...”, – пыльным эхом откликнулись ходоки.

Стало слышно, как во двор сельсовета въехал, откашливаясь, трактор.

– Почему тогда, – снова включился на полную громкость Председатель, – не живете по моему учению?

Пожелтевшие губы ходоков молчали.

– Почему вы плетете грязные делишки с соседним селом, а?!

В коридоре нарастали шаги; дойдя до двери, замерли. Забормотали дежурные по замочной щелке: “Бу-бу... жу-жу...”

– Заходи, Искандер! – крикнул Председатель, не дожидаясь вежливого стука.

В кабинет во всем великолепии ввалился Участковый.

– Перехватил? – спросил Председатель, начиная поглаживать живот по часовой стрелке.

– Перехватил! – засмеялся Искандер-Участковый.

Во дворе темнел трактор с прицепленной цистерной. Возле цистерны, отливая воду, хозяйственной птичкой порхала Ханифа. Увидев выходящих, быстро задвинула ведро с водой и заулыбалась.

– Ух, вредители, – говорил Председатель, обходя цистерну. – Ух, скорпионы в овечьей шкуре... Кто за рулем, говоришь, был? Да, вода... Вода, я уверен, вся отравленная. У них в селе вообще почти вся вода – отравленная. Удивляюсь еще, как они со своей водой не умерли все... Наверное, им террористы противоядие присылают. А уж нам они точно отравленную воду продадут... Или там, в кабине, – противоядие лежит? Загляни-ка. Нет? Хорошо посмотри! Совсем нет? Та-ак. Так я и думал. Вода отравлена! Искандер! Отвезешь ко мне и сольешь в запасные баки. Через два месяца, может, врач придет, я ему на анализ покажу... А вы что смотрите? Не видите, как я тут вашу жизнь спасаю? Я ведь мог вас и покарать рукой закона за эту самодеятельность!

Председатель глядел, моргая, на лица ходоков... Лица были светлыми и пустыми, как на кладбищенских фотографиях. В цистерне тихо плескалась их надежда. Эту надежду теперь куда-то увезут и продадут на анализ.

У Сабира – того самого, у которого был в первый день Учитель, – по щеке ползла оса; он не чувствовал. В его тощих коленях вдруг сработал какой-то механизм, и Сабир упал.

Сабир упал и пополз, как большое насекомое, к ногам председателя: “Акя... Акя! жена умирает... дочка умирает... корова умирает... воды нет, один песок остался...”

– Эй, Сабир! – отпихнул его Председатель. – Ты что, голову бесноватой овцы съел? Вставай... уходи.

“Жена умирает... дети умирают... умрут, обмыть нечем... от воды – песок один остался... песок пьем...”

– Сабир... Да поднимите его, шайтаны! Что встали...

Несколько рук впилось в извивающееся тело. Запрокинулось лицо. Сабир пытался поймать председательские ноги, но ловил только поднятую пыль; его оттащили.

Прижав к земле, плеснули в лицо из кружки.

– Вода... – улыбался Сабир, слизывая с губ мокрую глину.

Председатель развернулся и направился обратно в сельсовет.

Под кумачовым “Добро пожаловать” он остановился и поглядел из-под тяжелых век назад.

Люди возились с Сабиром – тень рассудка возвращалась к нему... Участковый, облокотясь на цистерну, ковырял в зубах. Ханифа следила, как бы не стащили ее ведро.

И Председатель засмеялся.

Смех болтался в нем и выскакивал маленькими отрыжками наружу; Председатель даже сам не мог понять, откуда в нем накопилось столько веселья. Люди смотрели на него выпуклыми муравьиными глазами.

– Что, – смеялся Председатель, утирая слюну, – думаете, хе-хе, мне воды жалко? Мне вас жалко! Как там – сардош, форфур? Ладно, рассмешили. Так и быть, отлейте себе немного из цистерны... Я сказал — немного! По две пустые бутылки от водки из моего кабинета бегом взяли... и из цистерны. Ладно, не благодарите. От двух бутылок не подохнете, наверно...

Ходоки, оставив Сабира, бросились в сельсовет.

Остатки смеха гасли в Председателе.

– Стойте.

Бегущие замерли.

Председатель кисло поиграл губами:

– Что, Проститутка не объявлялась?

Толпа замотала головами:

– Нет, акя... нет ее... мать-сестры говорят, не живет у них... наверно, опять в столицу уехала, к своей сладкой жизни...

– Ладно, – медленно сказал Председатель. – Кибла ей в четыре стороны света***. Позор своих родителей.

– Точно-точно, – заработала откуда-то из-за мужских спин Ханифа. – Так ей, бесстыднице, и нужно.

Ходоки молчали. Или они уже мысленно переливали воду в неудобные водочные бутылки, стараясь не пролить... Или свой взгляд на бесстыдницу имели... Пойми их!

– А насчет Учителя, – сказал Председатель уже почти в дверях, – я разберусь.

По селу шла удивительная толпа. Она молчала и несла водочные бутылки. По две, наполненные отравленной водой. Стараясь не расплескать. Не подарить ни одной капли песку, который полз у них под ногами.

Позади, все время отставая и разговаривая о чем-то, шел Сабир. Ему перепало даже три бутылки: кто-то подарил свою воду. Но руки его дрожали, и две бутылки он уже разбил. Оставшуюся, наполовину пустую, у него забрали. “Мы донесем ее, и отдадим около твоего дома”. Сабир кивнул. Разум вернулся в его голову и придавил раскаленным камнем забот.

Конечно, завтра должна подойти еще вторая цистерна, но вдруг ее тоже перехватят? Конечно, перехватят. А впереди еще Банный день...

Вечером соседи слышали, как напившийся Сабир гонялся за своей семьей. Выбежал из дома, носился за Золотом вокруг сухой яблони. В руке у Сабира был нож, держал он его почему-то за лезвие.

Ствол яблони мешал погоне, над головой качалась клетка с беданой. Крутилась вертушка.

Сабир кричал, что он – Иброхим****, и созывал соседей на жертвоприношение.

“Не надо!” – выл Золото, измазанный отцовской кровью.

Вырвавшись, убежал к Учителю.

Сабир сидел, прислонившись к стволу; то смотрел в падающее на него ночное небо, то подносил к лицу изрезанную ладонь.