Курдский князь

— Вернется сейчас.

— Неужели? Да это безумие! Он нас запутает. Уговаривал ли ты его убираться?

— Я не успел с ним переговорить. Но он ведь сам знает, что его везде ищут, да у него жена больна, и не может продолжать путь.

— Так он ее привел сюда? — вскричал молодой человек, договаривая речь отца: — хочет поместить ее в твой гарем? Но неужели и он здесь останется с нею?

— Не знаю, а кажется, он намерен скрываться здесь.

— Здесь! в твоем гареме! И ты его пускаешь сюда! Берегись!

— Что ж делать? — сказал Гассан лениво: — Мехмет силен!

— Скажи слово, и он будет схвачен и повешен!

— Конечно так, но у него есть друзья. Ты знаешь, как наказали эту бедную черкешенку?

— Черкешенку-то? Да ведь это правительство так отделалось от нее, чтобы не награждать ее за услугу.

— А если вздумают так же поступить и со мною, — сказал старик, и его глаза засветились зловещим огнем: он как будто гордился своею способностью предугадывать все дурное. На сына смотрел он вопрошающим взглядом, и отвратительно улыбался, опуская нижнюю челюсть на самую грудь. Эти слова и физиономия старика несколько озадачили молодого человека, но он скоро оправился и отвечал с привычной самоуверенностью:

— Пустое! Так не поступают с лицами твоего звания. Это хорошо для той глупой невольницы, до которой ни кому дела нет. Чем в самом деле ее станешь награждать? Не сажать же ее в султанский гарем? Старуху, у которой уж было черт знает сколько детей! С ней рассчитались ножом; так и следовало ожидать. А ты — дело другое: ты не раб этого проклятого курда, и выдавая его, ты не сделаешь бесчестного поступка; напротив сделаешь доброе дело: ты покажешь свою преданность правительству. Тебя за это прилично наградят.

— Этот курд богат, — отвечал старик: — не приходится мне ссориться с ним и с его друзьями. С ними выгодно вести дела. Видишь этот ковер? Мне подарил его Мехмет за весточку, что из Эрзрума выехал тот курьер, помнишь, которого он обобрал? А это кольцо? Его же подарок, за то, что я его предупредил…

— Знаю, знаю, — перебил Эрджеб: — недаром же тебе было служить ему. Но ведь все это вздор перед тою наградою, которой ты можешь ожидать от правительства.

— Бог знает! — сказал старик: — правительство считает все своею собственности и смотрит на наши услуги как на исполнение священного долга. Если б я мог иметь друзей с обеих сторон, дела пошли бы недурно; но вступить в открытую вражду с курдами — боязно. Мы еще поговорим об этом, сынок, и я подумаю: тут нужно будет решиться скоро. Покуда, вели оседлать лошадь и распорядись, чтобы кто-нибудь из людей готовился скакать в город за лекарем. Он нужен Мехмету тотчас. А я пойду к нему навстречу; стало совсем темно, он скоро явится.

Говоря это, старик встал и направился к гарему. Внимательный сын поддержал бы его и помог ему пройти темным ходом, ведущим в эту часть дома; но Эрджебу было не до того. Не обращая внимания на старика, он побежал вперед, и дошел до гарема гораздо прежде Гассана. Он вошел с озабоченным и недовольным видом в общую комнату, где обыкновенно собирались женщины, окинул быстрым взглядом все находившееся там общество и спросил: «Где же Фатма [2]? Где моя жена»?

— Не знаю, — отвечала мать молодого человека, — я ее недавно видела в кухне. Может быть, она и теперь там. Взгляни-ка, — прибавила она, обращаясь к негритянке, которая тотчас вышла.

— А зачем ты оставляешь ее в кухне? — продолжал молодой деспот. — Разве там ее место? Раба что ли она вам досталась? Обрадовались, что она умеет хорошо варить варенье, да и заставляете ее работать через силу!

— Помилуй, друг мой, Фатма сама просилась в кухню за мной, да и осталась там по своей воле, — возразила матрона, как бы извиняясь.

— Да! Знаю я, что она охотница показываться всякой сволочи, которая там бродит около кухни. А вот я ее отучу приподымать покрывало, когда проходят мужчины. Уж я ее отучу…

Тут молодого человека остановило появление предмета его гнева и его любви. То была молодая девушка лет четырнадцати, высокая ростом, но худая и не развившаяся, с ярким румянцем на щеках, с черными веселыми глазами. Ее пунцовые, немножко вздутые губки обличали темперамент чувственный и нетерпеливый. Это была одна из тех женщин, которых судьба как бы нарочно посылает ревнивцам, чтобы до крайности раздражать их несчастную страсть, и ею же наказывать их.

— Кого ты хочешь учить? Кто эта счастливая женщина? — сказала шалунья, подслушавшая из-за двери угрозы своего супруга.

Эрджеб немного смутился, взял Фатму за руку и увел ее в другую комнату. Там он ей сказал, пристально посмотрев ей в глаза: — «Мехмет-бей сейчас будет сюда».

— Мехмет-бей? Кто это? Дядя твоей матери, или сын…

— Нет, нет, он мне не родня. Не притворяйся. Ты догадалась, что я говорю о курдском князе.

— А, курд Мехмет! Это тот красавец, который приходил…

Эрджеб заметил, что румяное лицо Фатмы оживилось. «С каких это пор, — крикнул он с запальчивостью, — с каких пор замужние женщины замечают красоту чужих мужей? Не смей видеть этого красавца, не смей попадаться ему на глаза!»

— Как тебе угодно, — отвечала Фатма с покорным видом.

— Ступай же в свою комнату, и помни, что если ты выйдешь из нее, твоя жизнь в опасности. Я тебя предупредил; если что-нибудь случится, так уже на меня не пеняй.

И не ожидая ответа, он толкнул ее в свою спальню, запер за нею дверь, и положил ключ в карман.

VII

Между тем Мехмет воротился к Габибе и рассказал ей об успехе своей просьбы. Когда совсем стемнело, он посадил ее к себе на спину и благополучно дошел до калитки. Гассан уже ожидал его там, и увидев курда, тотчас пошел к нему навстречу и сказал: «Гость — дорогой дар Аллаха! Войдите в мой дом, и пусть он будет вашим, пока вам не захочется его оставить».

Потом, как бы не замечая странной ноши своего гостя, он приветливо указал ему на дверь дома, сам пошел впереди его по лестнице и ввел его в комнату, где толпа женщин суетилась и щебетала, как стая воробьев, столпившаяся в морозное утро на одном кусте. «Не можешь ли ты отвести мне особую комнату? — спросил Мехмет у старика: — моей жене нужен покой».

Одна из женщин тотчас бросилась отворять Мехмету дверь боковой комнаты, куда он и вошел без дальнейших церемоний. Там он положил Габибу на диван, снял с нее покрывало, стараясь, чтоб ей было по возможности удобно. Но недолго давали ему распоряжаться: вскоре ворвалось в комнату все население гарема с подушками, одеялами, трубками, кофеем, вареньем и всеми возможными восточными угощениями. Пусть читатель не удивляется такой непринужденности турецких женщин в присутствии чужого мужчины. Этот мужчина не считался чужим, потому что был допущен в гарем, что у него тут была жена, следовательно считался родственником, братом, и его присутствие никого не стесняло. Даже старый Гассан не видел тут ничего предосудительного. Его только удивило, что его невестка Фатма не находилась между женщинами, исполнявшими долг гостеприимства. Он спросил о ней, но мать Эрджеба шепнула ему на ухо, что сын увел ее в сердцах, и старик не настаивал. Когда Мехмет убедился, что его возлюбленная ни в чем более не нуждается, он подумал, что не мешает ей дать отдохнуть, и попросил Гассана позвать слугу, которому велено было собираться в город. Оба отправились в переднюю и старик послал невольницу за слугою. Она вскоре воротилась вместе с Эрджебом.

— Баед в лихорадке, — сказал он отцу, к тому же он вечно перезабудет, что ему поручают; скажи мне, что тебе нужно. Я сам пойду в город.

Гассан, по-видимому, был тронут услужливостью сына, и предоставил Мехмету дать ему нужные поручения.

— Будете довольны моею точностью и быстротою, — сказал Эрджеб улыбаясь очень непривлекательно; — о верности не говорю: я сын моего отца.

— Да, да, — отвечал Мехмет, — об этом и говорить нечего. Так не забудь же: сахару, уксусу, чаю (это сухая трава, что привозят из Англии), а главное лекаря и хины.