Из современной английской новеллы

К утру дождь перестал, но по-прежнему кругом томительно ощущалось его незримое присутствие. Ноздри обоняли его в воздухе, кожа хранила следы его прикосновений, мягких и влажных, ухо ловило его шум в журчании вод, сбегающих по горным склонам, и в плеске рек и бесчисленных каналов, вышедших из берегов. Повсюду изумрудными мазками зеленел мох: у подножия деревьев, на ступеньках храмов, по садовым оградам, по заборам. Он, конечно, всегда был здесь и только дожидался дождя, чтобы явить себя глазу — так в комнате предметы внезапно возникают из темноты, стоит лишь нажать на выключатель, — и все же Тим дивился, глядя на него.

Майкл блаженствовал, сидя с собакой на коленях в тяжелой кондиционированной машине. С улыбкой на длинных, тонких губах он поглядывал то на прохожих, то на дворнягу, пропуская сквозь пальцы шелковистую шерсть у нее на ушах. На Тима он взглядывал редко, да и то всего на мгновение. Говорили они мало.

— Надеюсь, что ты получишь хорошие вести о Рози.

— Спасибо. Но что-то мало верится… Похоже, сомнений нет… — Тим обнаружил, что с той минуты, как заглянул в книгу шаблонов, может разговаривать с братом лишь вот такими обрывками фраз. Как будто это не он, а их отец после того, как его первый раз хватил удар.

Мурлыча что-то себе под нос (Тим узнал печально замирающий мотив народной песенки, которую напевала сама себе на кухне Имаи-сан, и вновь тщетно попытался припомнить, при каких обстоятельствах услышал его впервые), Майкл накрыл руку Тима своей тем же привычным, любовным и покровительственным движением, только сейчас это прикосновение почему-то стало пустым и холодным, и от него сделалось тоже холодно, даже в такую жару. — Не унывай.

— А я и не думаю унывать.

— Правда? — Он опять замурлыкал песенку. Потом сказал: — Бедный Тим. Не взваливай ты себе на плечи так много. Что за ужасное, пуританское чувство долга!

— Каждый из нас таков, как он есть.

— Ох, святые слова!

Они приехали на вокзал, где Майклу предстояло сесть на экспресс до Токио. Он пошарил по карманам, вынул бумажник, заглянул в него. И рассмеялся добродушно, весело:

— Будь ангелом, как всегда, одолжи мне две-три тысчонки. Не хочется трогать еще один аккредитив, а с другой стороны, перекусить в поезде и взять такси в аэропорт как раз хочется.

— Бери уж лучше десять тысяч.

— Зачем, это слишком много!

— В Японии все очень дорого.

До Майкла, казалось, не дошел скрытый смысл этого замечания, и Тиму, как ни странно, это было приятней, чем если бы он дошел.

В полном молчании они двинулись сквозь толпу по перрону, дворняга — за ними.

— Ждать тебе, во всяком случае, не придется, — проговорил наконец Тим. — Поезда, было бы тебе известно, здесь всегда ходят точно по расписанию.

— Слыхал. Важно то, что тебе не придется ждать. Я же знаю, сколько у тебя дел. И ты всегда терпеть не можешь ждать. Я-то могу, меня это не трогает.

Поезд прибыл точно, минута в минуту.

— Какие узкие вагоны!

— Да, колея здесь уже, чем в Европе. Есть забавная история о том, как это получилось, но, если я сейчас начну ее рассказывать, ты только опоздаешь на поезд. Ну же, скорей!

— Тим, дорогой! Тысячу раз спасибо!

И вдруг Майкл сделал нечто неожиданное, поразительное — такое, чего не делал никогда, даже в детстве. Он обхватил брата обеими руками и, приблизив к его лицу свое, крепко чмокнул в губы. Потом перевел дыхание, коротко засмеялся и вскочил в вагон. Тим стоял оцепенев.

Паровоз дал свисток, звук его замер в воздухе — удивительно похоже замирал голосок Имаи-сан в конце той народной песенки. Поезд заскользил вперед, и Майкл, стоя у окошка, все махал, махал, махал рукой. Повсюду кругом люди махали вслед поезду: махала старушка, так что рукав ее темно-серого кимоно съехал к плечу, обнажив иссохшую руку; махала стайка школьников, у многих из них были в руках флаги; махали, хихикая и грациозно покачиваясь, две молоденькие девушки. И только Тим не махал.

Вдруг что-то рвануло у него из руки конец поводка, и в тот же миг Триция устремилась вдоль перрона, с невероятной быстротой проносясь под ногами у людей. Но ей не поспеть было за набирающим скорость поездом. Из последних сил она мчалась все быстрей, быстрей и внезапно, там, где платформа обрывалась, в растерянности стала. Посмотрела вдаль, неуверенно отбежала на несколько шагов назад, опять подбежала к тому месту, где обрывалась платформа, потом задрала голову и протяжно завыла. И смолкла.

Никогда раньше Тим не слыхал от нее ничего подобного, никогда ничего подобного ему не было суждено услыхать от нее и после. То был совершенно человеческий вопль, в нем слышалась такая нестерпимая боль утраты, столько тоски и сожаления, и почудилось ему, будто этот вопль исходит не от дворняги, а пробивается откуда-то из самой глубокой глубины забитого пылью вместилища, которое есть он сам.

Уильям Трэвор

Адюльтер в среднем возрасте

— Я — миссис да Танка, — сказала миссис да Танка. — А вы — мистер Майлсон?

Мужчина кивнул, и они прошли вместе вдоль платформы в поисках купе, где можно было бы рассчитывать на радушный прием или — в случае неудачи, что казалось им более вероятным, — хотя бы на уединение. У каждого из них был при себе небольшой чемодан: у миссис да Танка — белый кожаный или из какой-то имитации под белую кожу, у мистера Майлсона — черный потрепанный. Они шагали вперед целеустремленно и молча, так как были совершенно чужими друг другу людьми, а в шуме и суматохе вокзала, да еще вглядываясь в освещенные окна купе, трудно сказать что-нибудь осмысленное.

— Арендный договор сроком на девяносто девять лет, — сказал когда-то отец мистера Майлсона, — был подписан в тысяча восемьсот шестьдесят втором году моим дедом, которого ты, разумеется, не знал. Срок этот, боюсь, истечет еще при твоей жизни. Но ты к тому времени будешь уже достаточно твердо стоять на ногах, чтобы перенести потерю, возобновить то, что подошло к концу, и удержать собственность в семье. — Собственность мыслилась как нечто такое, что возвеличивало. Дом был невелик, но пригоден для жилья и стоял в ряду таких же, ничем особенным не отличавшихся домов. Однако, когда срок аренды истек, выяснилось, что возобновить ее нельзя, и это решило для мистера Майлсона проблему. Зачем ему, бездетному холостяку, последнему в роду этот дом еще на девяносто девять лет?

Миссис да Танка, сидя напротив него, выбрала один журнал из пачки взятых в дорогу, затем, спохватившись, сказала:

— Мы можем побеседовать. Впрочем, если вы предпочитаете, можем провести наше мероприятие и молча. — Элегантный, очень дорогой твидовый костюм хорошо, но не чрезмерно обтягивал ее довольно пышные формы. Седые волосы, плотно облегавшие череп, казались отнюдь не седыми, а золотисто-рыжими. Принадлежи эта дама к другой социальной прослойке, она, несомненно, стала бы болтушкой-щебетуньей, но миссис да Танка, зная за собой эту слабость, всегда была настороже. Смешинка часто мелькала в ее глазах, но стоило ей поймать себя на этом, и она тут же с беспощадной решимостью убивала ее на корню, облекаясь в броню суровости.

— Вы не должны чувствовать себя неловко, — сказала миссис да Танка. — Мы уже не в том возрасте, чтобы стесняться друг друга в нашем положении. Вы, надеюсь, согласны со мной?

А мистер Майлсон и сам этого толком не знал. Он не знал, как он должен себя чувствовать, что испытывать. Он старался разобраться в себе, но не находил ответа. По-видимому, он был взволнован, но до конца понять свои чувства оказалось делом не столь простым. Поэтому он не знал, что ответить миссис да Танка. И только улыбнулся.

Миссис да Танка, именовавшаяся прежде миссис Хорес Спайр и, как видно, не намеренная об этом забывать, воскресила в своей памяти те дни. И это было вполне логично, ибо те дни совершенно так же пришли к концу, как теперь приходили к концу нынешние. Их финал и занимал сейчас ее мысли: бегство от миссис да Танка к миссис Хорес Спайр помогало заглушить гнездившуюся в ней тревогу и взглянуть на вещи с высоты своего жизненного опыта.