Из современной английской новеллы

Тим встал и пошел по узкому коридору к комнате для гостей, почти убедив себя, что Майкл может оказаться там — увлекся, пишет или даже уснул. Но в комнате никого не было, и, лишась своего обитателя, то на удивление неугомонного, то нерушимо безмятежного, она выглядела еще более сиротливо, чем пустая комната Рози наверху. Тим стал посередине, сжав руки, и слегка передернулся, точно от озноба, несмотря на давящую, липкую грозовую духоту. И тут увидел на смятом постельном покрывале открытую тетрадь. Видно, Майкл лежал на кровати и заносил туда свои шаблонности.

Не разжимая рук, Тим медленно приблизился к кровати и, с силой разняв руки, с бьющимся сердцем протянул одну вперед. Он начал читать:

(Тим вдруг почувствовал, что это ему самому вколачивают гвозди в ладони и ступни.)

(Непроизвольно рука Тима потянулась одернуть покрывало, другая держала в дрожащих пальцах тетрадь.)

(Тим почувствовал, как у него к горлу подкатывает тошнота; усилием воли он подавил ее.)

(Тима вдруг неудержимо потянуло выпить что-нибудь похолодней и покрепче. Он прямо-таки ощутил трясущейся нижней губой ледяное прикосновение стакана.)

(Галстук удавкой впился ему в шею; костюм, рубашка под костюмом, белье под рубашкой стали слоями повязки, наложенной на гнойную рану.)

(Тим опустился на кровать. Из-под слякоти, которая затянула ему нутро, что-то поднималось наверх, как поднялась наверх вода с пересохшего дна пруда, вдохнув жизнь в хрупкие оранжевые диски и пустив их в плавание по своему лону, — но были то слезы или смех, он не знал.)

— Ах ты, господи! Да — знаю, знаю, знаю: слишком поздно пришел, а Имаи-сан нужно поспеть на последний автобус, а мясо будет пережарено еще больше обычного… Но все же я должен выпить что-нибудь и сменить ботинки и носки. — Майкл нагнулся к винному шкафчику; Тим слышал, как у него хлюпало в ботинках, когда он торопливо прошел по комнате — значит, на ковре останутся грязные следы, а его лишь незадолго до отъезда Лоры и детей отдавали в чистку. — В такой ливень зонт и дождевик — не спасенье, ботинки все равно промочишь, и даже штаны до колен. — Он лил и лил джин, пока стакан почти не наполнился, а бутылка почти не опорожнилась, и тогда глотнул, не разбавляя, глотнул еще раз и еще. Глаза его увлажнились.

— Вот так, — сказал он. — Так-то лучше. Гораздо лучше. — Он снова поднес было стакан к губам, но тут его взгляд упал на брата. — Что с тобой?

— Ничего. А что?

— Да выглядишь как-то… как-то странно.

— Правда? — Тим прикрыл глаза ладонью, как бы пытаясь заслониться от этого испытующего взгляда.

— Так, будто у тебя дурные новости. Или чувствуешь себя неважно.

— Новостей никаких нет, ни дурных ни хороших. А чувствую я себя как всегда, ни лучше ни хуже. Может быть, это просто оттого, что мне есть хочется.

— Бедный. Не терпится набить себе живот. Ничего, я тебя задержу всего на минуту.

Набить живот — царапнуло по стеклу острым осколком из того дневника. Тим подошел к окну и посмотрел на пруд. По дискам водяных лилий, уже не оранжевым, а зеленовато-желтым, как желчь, молотили дробины дождя — с такой неистовой силой, будто задались целью пробить их насквозь.

— Ты где это был? — не оглядываясь, спросил он после долгого молчания.

— В агентстве "Японских авиалиний".

Вода, черная и тяжелая под бурым небом, словно металл, все шире выступала из берегов по окружности пруда.

— В воздушном агентстве?

— Погодка расходилась всерьез, так что, пожалуй, пора мне опять сниматься с лагеря. Я раскутился — подумал, что могу себе это позволить после того, как ты столько дней не давал мне тратить ни гроша. Купил себе билет до Манилы. Есть у меня там знакомый — то есть знакомство-то у нас самое шапочное. Как бы то ни было, сам он американец, преподает то ли социологию, то ли еще что-то в этом роде и просил, чтобы я непременно к нему наведался, если окажусь в их краях. Несомненно, он будет удивлен тем, что я решил поймать его на слове. Впрочем, он, кажется, славный малый — скучноватый, правда, но ничего, славный. Я рассчитываю, что можно будет пожить у него недельку-другую, на бесплатном пансионе.

Тим все еще не оглядывался.

— И когда ты едешь? — За шумом дождя, барабанящего по стеклу, его голос звучал совсем слабо.

Рука Майкла крепко и вместе с тем мягко, почти ласкающе сжала ему плечо.

— Завтра надумал, старина.

— Завтра! — Тим резко обернулся.

— Что, очень уж внезапно? Но ведь ты меня знаешь. Я люблю действовать по внезапному побуждению. Ты не подумай, мне было у тебя замечательно. И конечно, я буду жалеть, что так и не выбрался в Нара, как у нас с тобой было намечено. Зато без меня тебе будет куда проще справляться со всеми твоими нагрузками и всеми обязанностями — что ни говори, одной заботой меньше. Разве нет?

Тим опять посмотрел в сад: то, что ему рисовалось в воображении и, как он говорил себе, никак не могло произойти на самом деле, все-таки произошло. Диск одной водяной лилии развалился надвое под дробинками дождя, и в том месте, где он лопнул, как бы открылась рана, розовая в середине и зеленовато-желтая, словно от гноя, по мясистым краям.

Он обернулся, утратив от бешенства дар связной речи.

— А она?.. Девушка?.. Как же с ней?.. С твоим обещанием?.. Ты обещал…

Брат посмотрел на него изумленно и озадаченно.

— Девушка? Какая?

— Мичико. Мичико Курода. Ты же сказал. Дал слово. Насчет отца. Она полагается на тебя.

Без тени смущения Майкл беззаботно рассмеялся и поднял стакан.

— Ну, с отцом за меня можешь поговорить ты. В конце концов, это твой знакомый. И потом, твои слова имеют вес, за тобой как-никак стоит Британский совет, шутка ли. Меж тем как я — так, никто.

— Ты ведь знаешь, что я… И не ко мне она… а к тебе… Это ты должен…

Майкл опять рассмеялся, звонко, заразительно.

— Вздор, мой милый! Тебе просто не хватает уверенности в себе. Ты с этим делом сумеешь справиться куда лучше моего. — Вновь рука его тронула плечо брата и подтолкнула Тима к дверям столовой. — Неужели ты правда расстроился из-за того, что я уезжаю так внезапно? Да? Но ты же знаешь меня. Живу, как птаха небесная. Поклюю немножко в одном саду — и упорхну клевать в другой, хотя и в первом осталось много сочных червей. В этом весь я. И ты это знаешь, Тим.