Рассказы(Москва.- 1911)

Самуилъ Абоабъ говорилъ объ Испаніи съ слезливымъ восторгомъ, какъ о стран чудесъ, входъ въ которую стерегутъ мрачные враги съ пламенными мечами. Вспоминаютъ ли тамъ еще о ж_и_д_а_х_ъ? И несмотря на увренія Агирре онъ не хотлъ поврить, что въ Испаніи ихъ уже не называютъ этимъ именемъ. Ему трудно умереть, не увидавъ передъ смертью еще разъ родное мстечко Эспиноса де лосъ Монтеросъ. Красивый городокъ, несомннно! Быть можетъ, тамъ еще жива память о знаменитыхъ Абоабахъ.

Испанецъ улыбаясь совтовалъ ему предпринять это путешествіе. Почему ему не отправиться туда?

– хать! хать въ Испанію!

Старикъ уходилъ въ себя отъ страха передъ такимъ путешествіемъ, какъ улитка въ свой домъ.

– Существуютъ законы противъ бдныхъ ж_и_д_о_в_ъ! Есть постановленіе католическихъ королей! Когда оно будетъ уничтожено! Когда насъ снова позовутъ!

Агирре смялся надъ его страхомъ. Ба! Католическіе короли! Гд они теперь! Кто вспоминаетъ объ этихъ добрыхъ сеньорахъ?

Однако старикъ продолжалъ говорить о своихъ страхахъ. Они такъ много страдали. Четырехсотлтній страхъ изгнанія заслъ въ его костяхъ и крови.

Лтомъ, когда жара вынуждаетъ ихъ покіинуть жгучую гору и семейство Абоабъ снимало домикъ на берегу моря, на испанской территоріи, за Ла Линеа, патріархъ жилъ въ вчномъ безпокойств, словно чуялъ опасность подъ землей, на которой стоялъ. Кто можетъ знать, что случится ночью? Кто можетъ поручиться, что онъ не проснется въ цпяхъ и какъ зврь будетъ отведенъ въ какую-нибудь гавань. Это случилось съ его испанскими предками и они должны были искать убжище въ Марокко, откуда одна втвь семьи переселилась въ Гибралтаръ, когда англичане овладли крпостью. Агирре ласково смялся надъ дтскими страхами старика, пока не вмшивался Забулонъ съ своей мрачной энергической авторитетностью.

– Отецъ разсуждаетъ правильно! Мы не подемъ туда никогда. He можемъ похать. Въ Испаніи все обстоитъ по прежнему. Подъ новымъ скрывается старое. Тамъ нтъ безопасности! Тамъ слишкомъ командуютъ женщины и вмшиваются въ то, чего не понимаютъ.

Женщины!

Забулонъ говорилъ о нихъ съ презрніемъ. Съ ними нужно обращаться, какъ обращаются евреи. Они обучаютъ ихъ только разв религіи, чтобы он могли слдить за богослуженіемъ. Ихъ присутствіе въ синагог во время многихъ актовъ не является необходимостью. А когда он присутствуютъ, имъ отводятъ мсто наверху на галлере, какъ послднимъ зрительницамъ. Нтъ! Религія дло мужчинъ! Страны, гд женщины вмшиваются въ нее, не могутъ считаться безопасными.

Потомъ суровый еврей говорилъ восторженно о "величайшемъ человк міра", о барон Ротшильд, истинномъ владык королей и правительствъ (заботясь о томъ, чтобы не забыть его баронскаго титула каждый разъ, когда произносилъ его имя) и кончалъ перечисленіемъ большихъ еврейскихъ центровъ, все боле многочисленныхъ и многолюдныхъ.

– Мы повсюду! – говорилъ онъ, насмшливо моргая однимъ глазомъ. Теперь мы распространяемся по Америк. Мняются правительства, исчезаютъ народы, мы же остаемся все тми же. He даромъ же ждемъ мы Мессію. Какой-нибудь Мессія явится.

Когда по утрамъ Агирре бывалъ въ жалкой банкирской контор, его представили двумъ дочерямъ Забулона, Соль и Эстрельи, и жен его Тамар. Однажды Агирре вдругъ почувствовалъ дрожь волненія, услышавъ сзади шелесть шелка и увидя, какъ свтлое пространство дверей затемнилось фирурой особы, которую онъ, угадалъ своими нервами.

To была Луна, входившая, чтобы дать порученіе дяд съ тмъ интересомъ, съ которымъ еврейки относятся къ коммерческимъ дламъ своей семьи. Старикъ схватилъ надъ прилавкомъ ея руки и, дрожа, погладилъ ихъ:

– Это моя внучка, сеньоръ консулъ. Моя внучка Луна. Отецъ ея умеръ, умерла и моя дочь. Она пріхала изъ Марокко. У бдняжки нтъ никого, кто бы любилъ ее такъ, какъ любитъ ее ддъ.

И тронутый своими собственными словами старикъ прослезился.

Агирре вышелъ изъ конторы съ радостью побдителя.

Они говорили другъ съ другомъ! Они познакомились!

Какъ только онъ увидитъ ее одну на улиц, онъ присоединится къ ней, пользуясь свободой благословенныхъ нравовъ, казалось, спеціально созданныхъ для влюбленныхъ.

III.

Ни онъ, ни она не могли отдать себ отчета, какъ посл нсколькихъ обычныхъ встрчъ родилась между ними доврчивая дружба и какое слово впервые изобличило тайну ихъ мыслей.

Они видлись по утрамъ, когда Агирре показывался въ окн своей комнаты. Кончился праздникъ Кущей, хижина, служившая для религіознаго обряда, была сломана, но Луна подъ различными предлогами продолжала всходить на балконъ, чтобы обмняться съ испанцемъ взглядомъ, улыбкой, привтомъ.

Они не разговаривали на этой высот, изъ боязни передъ сосдями. Встрчаясь потомъ на улиц, Луисъ почтительно кланялся и присоединялся къ двушк. Они шли рядомъ, какъ два товарища, подобно другимъ парочкамъ, которыя имъ встрчались на пути.

Въ этомъ город вс знали другъ друга и только благодаря этому и могли различать супруговъ отъ простыхъ друзей.

Луна входила въ магазины, чтобы исполнять порученія Абоабовъ, какъ добрая еврейка, интересующаяся длами семьи. Иногда же она гуляла безцльно по Королевской улиц или пробиралась до аллеи Аламеда рядомъ съ Агирре, которому объясняла городскія дла. Во время этихъ прогулокъ они останавливались въ контор банкира-мнялы, чтобы поздороваться съ патріархомъ, глядвшимъ съ дтской улыбкой на молодую красивую парочку.

– Сеньоръ консулъ! Сеньоръ консулъ!- говорилъ Самуилъ. – Я принесъ изъ дома семейныя бумаги, чтобы вы ихъ почитали. He вс. Ихъ много, много! Мы Абоабы старый родъ. Я хочу, чтобы сеньоръ консулъ видлъ, что мы испанскіе ж_и_д_ы и все еще сохраняемъ память о красивой стран.

И онъ вытащилъ изъ подъ прилавка нсколько пергаментныхъ свертковъ, исписанныхъ еврейскими буквами. To были брачныя свидтельства, акты о бракахъ Абоабовъ съ видными семьями еврейской общины. Наверху на каждомъ документ виднлись съ одной стороны англійскій, съ другой – испанскій гербы, въ яркихъ краскахъ и съ золотыми линіями.

– Мы англичане!- говорилъ старикъ. Да ниспошлетъ Господь многія лта и счастье нашему королю! Но въ силу всей нашей исторіи мы испанцы, кастильцы, да – кастильцы.

Онъ выбралъ между пергаментами одинъ боле свжій и блый и склонилъ надъ нимъ свою сдую волнистую бороду и свои слезящіеся глаза.

– Это свидтельство о брак Бенамора съ моей бдной дочерью, родителей Луниты. Вы не поймете, оно написано еврейскими буквами, но на кастильскомъ язык, на древнемъ кастильскомъ нарчіи, на которомъ говорили наши предки.

И дтскимъ голосомъ, медленно, словно восхищенный архаичностью словъ, онъ прочелъ содержаніе контракта, соединившаго брачущихся "по обычаю древней Кастиліи". Потомъ перечислялъ условія брака и штрафы, ожидавшіе каждую сторону, если бы по ея вин расторгся союзъ.

– "Долженъ заплатить – неясно бормоталъ старикъ – долженъ заплатить столько то песо…" Скажите, разв теперь еще существуютъ эти старыя песо въ Испаніи, господинъ консулъ?

Въ бесдахъ съ Агирре Луна обнаруживала такой же, какъ и ея ддъ, интересъ къ красивой стран, далекой и таинственной, хотя она и начиналась всего въ нсколькихъ шагахъ, у самыхъ гибралтарскихъ воротъ. Она знала только одну рыбацкую деревушку, за Ла Линеа, гд провела лто съ семьей.

– Кадисъ! Севилья! Какъ они должны быть красивы! Я представляю ихъ себ. Я видла ихъ часто во сн и думаю, что если я когда-нибудь увижу ихъ на яву, они не удивятъ меня. Севилья! Скажите, донъ Луисъ, правда, что женихъ и невста разговариваютъ тамъ сквозь ршетку окна? Правда, что двушкамъ устраиваютъ серенады съ гитарой и бросаютъ къ ихъ ногамъ плащъ, чтобы он наступили на него! Правда, что мужчины изъ-за нихъ убиваютъ другъ друга? Какая прелесть! He возражайте. Это ужасно красиво!

Потомъ она сообщала вс свои воспоминанія о стран чудесъ, о стран легендарной, гд жили ея предки. Когда она была ребенкомъ, бабушка, жена Самуила Абоабъ, укачивала ее no ночамъ, таинственнымъ голосомъ разсказывая чудесныя д__я_н_і_я, происходившія всегда въ благородной Кастиль и всегда начинавшіяся одинаково:- "Говорятъ и разсказываютъ, что король Толедскій влюбился въ прекрасную еврейку по имени Ракель…" Толедо!