Рассказы(Москва.- 1911)

Дорога кончалась у нихъ на виду немного дальше выступомъ Горы, недостижимымъ и острымъ. По ту сторону препятствія находилась невидимая бухта де лосъ Каталанесъ съ рыбачьей деревушкой, единственнымъ мстечкомъ, зависвшимъ отъ Гибралтара. Среди окружавшаго ее безлюдія Гора имла диковеличественный видъ.

Кругомъ ни души.

Силы природы свободно разыгрывались здсь во всей своей мощи. Съ дороги въ нсколькихъ метрахъ глубины виднлось море. Пароходы и барки, уменьшенные разстояніемъ, казались черными наскомыми съ султаномъ изъ дыма или блыми бабочками съ вверхъ поднятыми крыльями. Волны были единственными легкими складками на безбрежной голубой равнин.

Агирре пожелалъ спуститься, чтобы вблизи взглянуть на гигантскую стну, созданную морскимъ прибоемъ. Каменистая крутая дорожка спускалась прямой линіей къ площадк, высченной въ скалахъ, съ кускомъ разрушенной стны, полукруглой сторожкой и нсколькими домиками съ сорванными крышами. Это были остатки старыхъ укрпленій, быть можетъ той эпохи, когда испанцы пытались снова завоевать крпость.

Когда Луна неврнымъ шагомъ спускалась, опираясь на руку жениха и съ каждымъ шагомъ заставляя скатываться камни, вдругъ оглушительное – р-а-а-ахъ – нарушило шумное безмолвіе моря, словно сразу порывисто раскрываются сотни веровъ. Впродолженіи одной секунды все исчезло изъ ея глазъ:- голубая вода, бурыя скалы, и пна, покрывавшая подводные камни подвижнымъ бловато-срымъ покровомъ, разстилавшимся у ея ногъ. To поднялись сотни чаекъ, обезпокоенныя въ своемъ убжищ, чайки старыя и огромныя, толстыя, какъ курицы, и молодыя, блыя и граціозныя, какъ голуби. Он удалялись съ тревожными криками и когда эта туча трепетавшихъ крыльевъ и перьевъ разсилась, во всемъ своемъ величіи предсталъ мысъ и глубоко внизу лежавшія воды, бившія въ него съ безпрестаннымъ волненіемъ.

Стоило только поднять голову, вскинуть глаза, чтобы увидть во всей ея высот эту естественную стну, прямую, срую, безъ всякихъ слдовъ человческихъ, кром едва видимаго на вершин флагштока, похожую на дтскую игрушку. На всей обширной поверхности этой гигантской Горы не было никакихъ другихъ выдававшихся впередъ частей, кром нсколькихъ темнозеленыхъ шишекъ,- то были кустарники, висвшіе со скалы.

Внизу волны уходили и снова набгали, словно голубые быки, которые отступаютъ, чтобы напасть съ еще большей силой. Свидтельствомъ этихъ продолжавшихся вка нападеній служили арки, образовавшіяся въ скал, отверстія пещеръ, врата ужаса и тайнъ, въ которыя вода врывалась съ оглушительнымъ ревомъ.

Развалины этихъ брешей, остатки вкового штурма, оторванныя и нагроможденныя бурями камни образовывали цпь скалъ, между зубьями которыхъ море расчесывало шолковую пну или въ бурные дни бурлило оловяннаго цвта брызгами.

Молодые люди сидли среди старинныхъ укрпленій. У ногъ ихъ разстилалась безбрежная лазурь моря, а передъ ними возвышалась казавшаяся безконечной стна, скрывавшая значительную часть горизонта.

Быть можетъ по ту сторону, Горы еще сверкало золото солнечнаго заката. Здсь же незамтно уже спускался ночной полумракъ. Оба сидли молча, подавленные безмолвіемъ окружающей природы, соединенные другъ съ другомъ чувствомъ страха, пораженные сознаніемъ своего ничтожества среди этого подавляющаго величія, словно два египетскихъ муравья подъ снью Большой Пирамиды.

Агирре чувствовалъ необходимость сказать что-нибудь. Голосъ его принялъ торжественное выраженіе, какъ будто въ этомъ мст, насыщенномъ величіемъ природы, иначе нельзя было говорить.

– Я люблю тебя!- произнесъ онъ съ непослдовательностью человка, который сразу отъ долгихъ размышленій переходитъ къ словамъ.- Я люблю тебя. Ты принадлежишь и вмст не принадлежишь къ моему народу. Ты говоришь на моемъ язык и однако въ теб течетъ другая кровь. Ты граціозна и красива, какъ испанка, но въ теб есть нчто большее, нчто экзотическое, что говоритъ мн о далекихъ странахъ, о поэтическихъ вещахъ, о неизвстныхъ ароматахъ, которые я слышу каждый разъ, когда подхожу къ теб. А ты, Луна, за что ты любишь меня?

– Я люблю тебя,- отвтила она посл продолжительной паузы голосомъ серьезнымъ и взволнованнымъ, мягкимъ сопрано. – Я люблю тебя, потому что ты немного похожъ на еврея и однако разнишься отъ него, какъ господинъ отъ слуги. Я люблю тебя – не знаю, за что. Во мн живетъ душа древнихъ евреекъ пустыни, отправлявшихся къ колодцу оазиса съ распущенными волосами и съ кувшиномъ на голов. Приходилъ съ своимъ верблюдомъ красавецъ чужестранецъ и просилъ дать напиться. Она глядла на него взглядомъ серьезнымь и глубокимъ и, давая ему своими блыми руками пить, отдавала ему вмст съ тмъ свое сердце, всю свою душу и слдовала за нимъ, какъ рабыня. Твои убивали и грабили моихъ. Впродолженіи цлыхъ вковъ мои предки оплакивали въ чужихъ странахъ потерю новаго Сіона, страны прекрасной, гнзда утшенія. Я должна была бы ненавидть тебя, а я люблю тебя, мой чужестранецъ. Я твоя и послдую за тобой, куда бы ты ни пошелъ.

Сгущалась голубая тнь, падавшая отъ мыса.

Почти уже наступила ночь.

Чайки съ крикомъ возвращались въ свои убжища въ скал. Mope исчезало подъ тонкимъ слоемъ тумана. Вдали, въ еще свтломъ надъ проливомъ неб горлъ, какъ алмазъ, свтъ маяка. Сладкая сонливость исходила, казалось, отъ угасавшаго дня и пропитывала всю природу.

Оба человческихъ атома, затерянные въ этой безбрежности, чувствовали, какъ въ нихъ пробуждается тотъ же трепетъ, что и кругомъ, и забыли обо всемъ, что недавно еще составляло ихъ жизнь. Они не думали о город, по ту сторону горы, о человчеств, ничтожной частицей котораго они были.

Они были совершенно одни и, глядя другъ на друга, сливались во едино. Такъ соединиться бы навкъ! Въ полумрак раздался шорохъ, точно трескъ ломающихся сухихъ сучьевъ.

Вдругъ въ неб сверкнула красная молнія, мгновенная и быстролетная, какъ взмахъ крыльевъ огненной птицы. Потомъ гора задрожала, и на сухой раскатъ грома отвтило море своимъ эхо.

Вечерній выстрлъ!

Какъ кстати!

Оба содрогнулись, словно просыпаясь отъ сна.

Луна бросилась наверхъ по тропинк, ища дорогу, и не слушая Агирре.

Она стремглавъ бжала. Она запоздаетъ домой! Сюда они никогда больше не вернутся.

Здсь было опасно.

V.

Консулъ печально бродилъ по Королевской улиц, съ потухшей трубкой, грустнымъ взглядомъ и повисшей въ рук англійской тросточкой.

Невольно останавливаясь во время своихъ безцльныхъ прогулокъ передъ дверью лавки Кхіамулла, онъ сейчасъ же отправлялся дальше. Кхіамулла тамъ не было. За прилавкомъ стояло только два молодыхъ приказчика съ такимъ же, какъ у него зеленоватымъ цвтомъ лица. Бдный его другъ лежалъ въ больниц въ надежд, что нсколькихъ дней покоя, вдали отъ сырого полумрака лавки, было бы довольно, чтобы избавиться отъ этого кашля, который, казалось, истощалъ его тло, заставляя его харкать кровью. Онъ родился въ стран солнца и нуждался въ его божественной ласк.

Агирре могъ бы зайти въ контору Абоабовъ, но боялся этого. Старикъ по прежнему всхлипывалъ отъ волненія, разговаривая съ нимъ, но въ его лиц добродушнаго патріарха было чтото новое, что отталкивало испанца. Забулонъ встрчалъ его мычаніемъ и продолжалъ считать деньги.

Четыре дня Агирре не видалъ Луну. Сколько часовъ проводилъ онъ въ окн отеля, тщетно разглядывая жилище Абоабовъ! На террас никого. Никого за ставнями. Домъ какъ будто вымеръ. Нсколько разъ на улиц онъ встрчался съ женой и дочерьми Забулона. Он проходили мимо, длая видъ, что не замчаютъ его, серьезныя и гордыя въ своей величавой тучности.

Луна оставалась незримой. Словно она ухала изъ Гибралтара. Однажды утромъ ему показалось, что онъ узнаетъ ея тонкую руку, открывающую часть жалюзи. Онъ вообразилъ себ, что видитъ между зелеными деревянными полосками жалюзи эбеновый шлемъ ея волосъ и ея блестящіе глаза, устремленные на него. Но это было только видніе, продолжавшееся мгновеніе. Когда онъ хотлъ сдлать умоляющій жестъ, когда поднялъ руки, прося ее подождать, она уже исчезла.