Рассказы(Москва.- 1911)

Луна смялась, ей нравились серьезное лицо Агирре и страстность его словъ.

– Женихъ и невста на испанскій ладъ? Думаете, что меня это прельщаетъ? Вы удете и забудете меня, какъ, несомннно, забыли другихъ. А я останусь и буду помнить васъ. Хорошо! Мы будемъ каждый день видаться и говорить о нашихъ длахъ. Здсь невозможны серенады и если вы бросите къ ногамъ моимъ плащъ, васъ сочтутъ безумцемъ. Но неважно! Будемъ женихомъ и невстой. Пусть будетъ такъ.

И говоря это, она смялась, полузакрывъ глаза, какъ двочка, которой предлагаютъ забавную игру. Потомъ вдругъ широко раскрыла глаза, словно въ ней пробуждается забытое воспоминаніе и давитъ ей грудь.

Она поблднла. Агирре угадалъ, что она хочетъ сказать.

Она хотла говорить о своей прежней помолвк, о жених-евре, который находился въ Америк и могъ вернуться. Посл непродолжительнаго колебанія, она, не прерывая молчанія, вернулась къ своей прежней ршимости. Луисъ былъ ей благодаренъ. Она хотла скрыть свое прошлое, какъ поступаютъ вс женщины въ первомъ порыв любви.

– Хорошо! Мы будемъ женихомъ и невстой. Итакъ, консулъ, скажите мн что -нибудь красивое, что говорятъ испанцы, когда подходятъ къ ршетк окна.

Въ это утро Луна вернулась домой съ опозданіемъ, кь лёнчу. Семья ожидала ее съ нетернніемъ. Забулонъ сурово взглянулъ на племянницу. Кузины Соль и Эстрелья шутливо намекнули на испанца. Глаза патріарха стали влажными, когда онъ заговорилъ о Кастиль и консул.

Между тмъ послдній остановился передъ дверью индусской лавки, чтобы поболтать съ Кхіамулломъ. Онъ чувствовалъ потребность подлиться съ кмъ-нибудь своей чрезмрной радостью.

Цвтъ лица индуса былъ зелене обыкновеннаго. Онъ часто кашлялъ и его улыбка бронзоваго бэбэ походила на скорбную гримасу.

– Кхіамуллъ! Да здравствуетъ любовь! Поврь мн, я хорошо знаю жизнь! Ты вотъ все болешь и умрешь, не повидавъ священной рки твоей родины. Чего теб недостаетъ,- это подруги, двушки изъ Гибралтара или лучше изъ Ла Линеа, полуцыганки, въ платк, съ гвоздикой въ копн волосъ и легкой походкой! Врно говорю, Кхіамуллъ?

Индусъ улыбнулся, не безъ оттнка презрнія, и покачалъ головой.

Нтъ! Пусть каждый остается среди своихъ. Онъ сынъ своего народа и живетъ въ добровольномъ одиночеств среди блыхъ. Противъ симпатій и антипатій, коренящихся въ крови, ничего не подлаешь. Брахма, это воплощеніе божественной мудрости, раздлилъ людей на касты.

– Но, Бога ради, другъ мой Кхіамуллъ! Мн кажется, двушка въ род той, на которую я теб указываю, вовсе не достойна презрнія…

Индусъ снова разсмялся надъ его невжествомъ. Каждый народъ иметъ свои вкусы и свое обоняніе. Такъ какъ онъ считаетъ Агирре хорошимъ человкомъ, то онъ позволитъ себ открыть ему страшную тайну.

Пусть онъ посмотритъ на блыхъ, на европейцевъ, гордящихся своей чистотой и своими банями? Вс они нечистые, и имъ присущъ запахъ, котораго они никогда ничмъ не уничтожатъ. Онъ, сынъ страны лотосовъ и священнаго ила, долженъ длать надъ собой усилія, чтобы выносить ихъ прикосновеніе.

Отъ нихъ отъ всхъ пахнетъ – сырымъ мясомъ.

IV.

Былъ зимній вечеръ. Небо было покрыто тучами. Было пасмурно, но не холодно. Луна и испанецъ шли медленнымъ шагомъ по дорог, ведущей къ Punta de Europa, къ крайнему пункту гибралтарскаго полуострова.

Они оставили позади себя Аламеду и берега Арсенала, пройдя между тнистыми садами и красноватыми виллами, населенными морскими и сухопутными офицерами, огромными госпиталями, похожими на цлое мстечко и казармами, напоминавшими монастыри, съ многочисленными галлереями, гд бгали кучи дтей или мыли блье и посуду солдатскія женщины, эти смлыя скиталицы по свту, сегодня находившіяся при гарнизон въ Индіи, а завтра въ Канад.

Облачное небо скрывало берегъ Африки, такъ что проливъ имлъ видъ безграничнаго моря. Напротивъ влюбленной парочки простирались темныя воды бухты и въ сумеркахъ слабо вырисовывались черныя очертанія мыса Тарифа, словно сказочный носорогъ, на морд котораго вмсто рога поднимался маякъ.

Сквозь сроватыя тучи проникалъ робкій лучъ солнца, треугольникъ тусклаго свта, похожій на излученіе волшебнаго фонаря, рисовавшій на темной поверхности моря большое блдно-золотое пятно. Въ середин этого круга блднаго свта скользилъ, какъ умирающій лебедь, блый мазокъ парусмой лодки.

Оба молодыхъ человка едва отдавали себ отчетъ въ томъ, что ихъ окружало.

Они шли погруженные въ свой эгоизмъ влюбленныхъ. Вся ихъ жизнь сосредоточивалась во взгляд или легкомъ касаніи тлъ, которыя на ходу встрчались. Изъ всей жизни природы для нихъ существовалъ только гаснущій вечерній свтъ, позволявшій имъ видть другъ друга, и тепловатый втеръ, шептавшійся въ кактусахъ и пальмахъ, казалось, служившій музыкальнымъ аккомпаниментомъ къ ихъ словамъ.

Въ правомъ ух звенлъ шумъ далекаго рева:- то море билось о скалы. Съ лвой стороны слышался, словно тихая пастушья свирль, шопотъ сосенъ, нарушаемый время отъ времени грохотомъ повозокъ, двигавшихся по горнымъ дорогамъ въ сопровожденіи роты солдатъ съ засученными рукавами и въ рубашкахъ.

Оба молодыхъ человка глядли другъ на друга съ нжностью, улыбались автоматично, какъ улыбаются влюбленные, и всетаки были исполнены грусти, той сладкой грусти, которая таитъ въ себ особое сладострастное чувство. Co свойственной ея рас положительностью Луна глядла въ будущее, между тмъ какъ Агирре довольствовался настоящимъ моментомъ, не думая о томъ, чмъ кончится эта любовь.

Къ чему разстраивать себя воображаемыми препятствіями!

– Я не похожъ на тебя, Луна! Я врю въ нашу судьбу. Мы женимся, объздимъ весь свтъ. He безпокойся! Вспомни, какъ я познакомился съ тобой. Былъ праздникъ Кущей. Ты ла, стоя, какъ цыгане, скитающіеся по свту и посл послдняго глотка возобновляющіе свой путь. Ты принадлежишь къ народу, который велъ бродячій образъ жизни и теперь еще скитается по земл. Я прибылъ вовремя. Мы удемъ вмст. По своей профессіи я самъ бродяга. Всегда мы будемъ вмст. Во всхъ странахъ, каковы бы он ни были, мы можемъ быть счастливы. И съ собой мы увеземъ, горячо любя другъ друга, весну и радость жизни.

Очарованная его страстными словами, Луна тмъ не мене сдлала печальное лицо.

– Дитя!- пробормотала она съ андалузскимъ акцентомъ.- Сколько сладкой лжи! Но вдь это всетаки ложь! Какъ можемъ мы обвнчаться? Какъ все это устроится? Или ты примешь мою вру?

Агирре остановился отъ удивленія и изумленными глазами посмотрлъ на Луну.

– Бога ради! Чтобы я сталъ евреемъ!

Онъ не былъ образцомъ врующаго. Жизнь оиъ провелъ, не придавая особеннаго значенія религіи. Онъ зналъ, что на свт существуютъ разныя вры, но въ его глазахъ католики были, безъ сомннія, лучшими людьми. Къ тому же его могущественный дядя, подъ страхомъ гибели карьеры, совтовалъ ему не смяться надъ подобными темами.

– Нтъ! Я не вижу въ этомъ необходимости. Но должно же быть средство выйти изъ зтого затруднительнаго положенія. Я еще не знаю, какое, но, несомннно, оно должно существовать. Въ Париж я зналъ очень видныхъ людей, женатыхъ на женщинахъ твоего народа. He можетъ быть, чтобы этого нельзя было устроить. Я убжденъ, все устроится. Да, вотъ идея! Завтра утромъ, если хочешь, я пойду къ великому раввину, "духовному вождю", какъ ты выражаешься. Онъ, кажется, добрый господинъ. Я видлъ его нсколько разъ на улиц. Кладезь премудрости, какъ утверждаютъ твои. Жаль, что онъ такой грязный и пахнетъ прогорклой святостью. He длай такого лица! Впрочемъ это пустяки. Нужно только немного щелока, и все обойдется. Ну, не сердись. Этотъ добрый сеньоръ мн очень симпатиченъ, съ его козлиной блой бородкой и слабенькимъ голоскомъ, точно доносящимся изъ другого міра. Повторяю, я пойду къ нему и поговорю съ нимъ:

"Сеньоръ раввинъ!- скажу я ему. Я и Луна, мы любимъ другъ друга и хотимъ жениться, не такъ какъ женятся евреи, по договору и съ правомъ потомъ раскаяться, а на всю жизнь, во вки вковъ. Соедините насъ узами съ головы до пятъ. Никто ни на неб ни на земл не сможетъ насъ разъединить. Я не могу измнить своей религіи, ибо это было бы низостью, но клянусь вамъ, что при всей моей приверженности къ христіанству Луна будетъ пользоваться большимъ вниманіемъ, лаской и любовью, чмъ если я былъ бы Мафусаиломъ, царемъ Давидомъ, пророкомъ Аввакумомъ или кмъ-нибудь другимъ изъ тхъ х_в_а_с_т_у_н_о_в_ъ, о которыхъ говорится въ Священномъ Писаніи.