От голубого к черному

За сценой Карл был слишком взвинчен, чтобы делать что–то, кроме как напиваться. Он не мог даже дышать. Даже Йен, который не приходил в возбуждение ни от чего, где не было слова «Розуэлл», не мог сохранять спокойствие. Он стучал палочкой по банке, слушая, как звук меняется по мере убывания пива. Я чувствовал себя выжатым, как лимон. Точно школьник после экзамена, я продолжал проигрывать фрагменты выступления в голове, критикуя недостатки, упиваясь успехом. Чем больше я пил, тем яснее все казалось. Затем мне пришел в голову вопрос.

— Где ты взял этот долбаный стакан? На площадке же были только пластиковые.

Карл улыбнулся:

— Дома.

Мы продолжали пить до тех пор, пока не кончилось пиво. Бар, разумеется, был уже закрыт. К нам присоединилось несколько человек: Дайан со своим ударником Гэри, Рейчел, которая помогала Йену довезти его барабаны до дома, Мартин, устроивший нам это выступление. «Труба органа» оштрафовала нас на тридцатку за инцидент с разбитым стаканом; Карл пытался спорить, но Мартин убедил его не делать этого. Я смутно помню, как мы с Карлом поймали такси до моего дома. Мы, должно быть, выпили водки, потому что когда мы проснулись, на столе была пустая бутылка и два стакана.

Был полдень субботы. Глаза Карла открылись, постепенно проясняясь.

— Неплохо выступили, а?

Я кивнул, встревоженный тишиной в комнате. Я слышал дыхание Карла, свое собственное, шум машин снаружи. Так почему же это дуновение тишины окружило мое лицо.

Я обнял Карла и мы поцеловались. Его язык отдавал пивом. Как и мой наверняка. Его рука взяла мой член и потерла его. Я поцеловал его волосы, ощущая вкус соли и алкоголя в густом лесу крючков, что покрывали его узкую макушку. Затем он сосал меня, а я распростерся под ним, все еще сонный. Через несколько минут мы кончили друг другу в рот и откинулись в обнимку на темном цветастом одеяле. Мои конечности казались какими–то чужеродными. Мне хотелось встать, сделать кофе и тост, но медленная волна эндорфинов прокатилась по моему телу, оставив меня плавать в дымке нежности. Единственная настоящая вещь, в которой я черпал поддержку в этой комнате или в мире, был Карл.

Вот что алкоголь творит с нами.

На выступление «Треугольника» в «Органной трубе» появилась рецензия в «Брум Бит», местном бесплатном журнальчике, распространяемом через музыкальные магазины и кинотеатры. Обозреватель Хелен Фелл, похоже, была несколько далека от гегемонии хэви–метала и гранджа в местной музыкальной прессе:

«У «Треугольников» острые, колючие углы, они не закругляются. Верная своему названию, бирмингемская группа «Треугольник» вовсе не стремится ублажить публику. Их недавний дебютный сингл «Ответ» представляет публике шумную, но безопасную шугей–зинг–группу, приверженную фидбеку. Вживую они выглядят куда более экстремальными. Их новый бас–гитарист, похоже, думает, что он играет в The Jam, выдавая свои партии с агрессивной бойкостью. Ирландский вокалист Карл Остин — настоящий клубок противоречий. Он изображает крутого парня на сцене, разбивая стаканы подошвой ботинок и осаживает незадачливых болтунов. Но его тексты рассказывают о гомосексуальной любви и ущербе, причиненном мужской жестокостью. Возможно, группа сознательно ступает по тонкой черте между мелодией и нойзом. По нынешним временам они, можно сказать, редкий продукт — инди–группа, которой есть что сказать. Если их не прибьют болтуны и ими не заинтересуется вест–мидлэндская группа по особо опасным серьезным преступлениям, они могут пойти гораздо дальше Дигбета.

Наше следующее выступление разогревали «Большой мир», местная команда, их вокалист управлял музыкальным магазином в центре города. Мы выступали в пабе, куда я ходил на «Свободный жребий» — Карл всегда называл их «Трах и Бах». Разогревающие команды в то время были для нас весьма полезны, поскольку наша программа еще не была как следует отработана. Репетиции были не то же самое, там не было страха сыграть что–то не так. После короткого сета мы с Карлом заново пережили нашу первую встречу, глядя вместе выступление «Большого мира» и попивая виски. Их музыка была текучей, изящной, но жесткой структурой. Она заставила меня вспомнить о Спагетти–Джанкшн: гигантские тени, суровая поэзия камня. Мы оба были очень пьяны. Позже Карл повел меня к мосту через канал, где мы впервые поцеловались. Была ночь среды, вокруг ни души. На этот раз мы не только целовались.

Когда зима стряхнула свое напряжение и начала дышать, «Треугольник» успешно отыграл немало выступлений: в «Кувшине эля», в «Университетской таверне», в «Джей Би» в Дадли, в «Митре» в Стоурбридже, в какой–то жуткой дыре в Вулверхэмптоне. Мартин практически стал нашим менеджером, после того как парень из «Релент Рекордз» отказался от этой работы. Он общался с прессой, добиваясь, чтобы нас упоминали и даже писали рецензии. Он весьма успешно находил площадки для выступлений, был вежлив и разумен, когда Карл нервничал и спорил. Но он мог и причинить боль. Мы все срывались друг на друге, но он был способен по–настоящему ранить.

Помню один вечер, когда мы настраивались в раздевалке, нервы у нас были натянуты, как струны наших гитар, а Мартин просунул свою лысеющую голову в дверь и сказал нам, что он послал нашу демо–запись Алану Макги из «Creation Records». Он получил ответ? — спросили мы. — «Да». — Макги послушал ее? — «Да». — И что он думает? — «Фальшивая мешанина». Посмотрев на лицо Карла, Мартин поспешно ретировался.

Все эти выступления, разумеется, вынуждали нас пить куда больше обычного. Это неизбежно: ты закончил выступление и мозги у тебя пылают от адреналина, а в паб идти слишком поздно. Что остается делать, чтобы вернуться на землю, кроме как пить, до тех пор, пока мир снова не погрузится в молчание? И поскольку, когда ты пьян, все замедляется, это помогает тебе сохранять контроль. Пьянство распространилось и на вечера между выступлениями, когда мы вновь их переживали или пытались создать нужное настроение для написания песен. Я привык просыпаться с головой, настолько промытой алкоголем, что музыка заполняла ее, как некое великое откровение, точно я вообще впервые услышал музыку. Лицо по утрам было одеревенелое, как маска, со щетиной, прорастающей сквозь нее. Единственным лекарством от похмелья для Карла были бесчисленные сигареты, но мне это не особо помогало. Я находил пассивное курение эротичным при определенных условиях, наслаждался поцелуем с дымом или нежным дуновением в глаза, но в те холодные утра оно казалось еще одной отравой, от которой хотелось очиститься.

Иногда это настигало меня на сцене. Легкая тошнота, к которой примешивалось нечто сексуальное, как запах гниющего дерева. Я смотрел, как Карл начинает петь резким голосом, и внезапно воздух становился плотным от разорванных теней. Какие–то темные волны застилали свет. Я всегда думал о дожде. Потоки дождя, что смывают цвета со всего вокруг. Не знаю, возникали ли подобные ощущения у Карла или Йена. Мне было сложно говорить об этом, точно это означало признаваться в том, что у тебя белая горячка.

А еще той весной началась подготовка к всеобщим выборам 1992 года. Мы все трое стали членами лейбористской партии еще до того, как познакомились друг с другом. По выходным я помогал Карлу разносить листовки в Эрдингтоне как–то раз меня даже покусал за пальцы сторожевой пес. Я панически, до паранойи боялся сепсиса и не мог играть на басу несколько дней, пока укус не поджил. Хозяева сторожевых собак, похоже, держат их взаперти постоянно настороже и на диете из таблеток Про–плюс и суррогатного корма с полным набором Е–добавок. К тому же они вешали на воротах таблички, которыми затаривались в местном магазинчике, что–то вроде ВЛОМИСЬ — ПОРАДУЙ ПЕСИКА или ВЫЖИВШИХ ДОБЬЕМ. Эти метки территории превращали распространение листовок в весьма малоприятное дело, но придавали ему остроту, которую мы оба ценили. Мы ждали победы лейбористов, как мучимый бессонницей ждет ночи беспробудного сна.

В этой атмосфере алкогольных паров и ожиданий музыка стала единственной реальностью. Карл был одержим двумя пластинками, которые он купил на Новый год, он ставил их мне то одну, то другую практически каждый вечер, который я проводил в его все больше приходившей в запустение квартире. Одна из них — сольный альбом Боба Моулда [29] «Черная пелена дождя»: застывший, задумчивый ландшафт ярости и ревности, что приводил нас обоих в благоговейный трепет, как детей, впервые столкнувшихся с жестокостью взрослых. Карл переписал ее для Йена, которого потрясли гулкие, сотрясающиеся барабаны — «Точно саундтрек к настоящей записи, не часть ее, а что–то извне».