От голубого к черному

— Там я купил свою первую гитару, двенадцать лет назад. «Хондо».

Он ускорил шаг.

— Посмотри–ка.

За полукружием свежеотремонтированных коттеджей располагались примерно с дюжину мастерских, прижатых друг к другу. Пар клубился в воздухе. До меня донеслись звуки ударов, жужжание пилы, ржавых механизмов, скрип цепей, чей–то голос, теряющийся в этом гуле. С одной стороны — свалка под названием ГОРОДСКОЕ НАСЛЕДИЕ, заваленная всевозможными разноцветными различными металлическими штуковинами.

— Мы жили здесь, за углом. Но у меня нет ощущения, что я вернулся домой. Папа получил работу в Ковентри несколько лет назад, и они переехали. Не знаю, едва ли они вернутся когда–нибудь сюда. Если только у них не осталось ложных воспоминаний.

— Карл!

Он посмотрел на меня:

— В чем дело?

Он молча повел меня обратно тем же путем, которым мы пришли. Когда мы вернулись к ограждению канала в нескольких ярдах от улицы, он коснулся моей руки. Каким–то образом я почувствовал, что он просто не хочет мне показывать, что там. Он хотел, чтобы я был с ним, потому что не мог прийти сюда один.

— Ты в порядке?

Он пожал плечами. Я перестал задавать вопросы. Переходя по металлической решетке через переполненный акведук, мы перешагнули через два безголовых трупика дроздов, окруженных обрывками перьев. В моей голове зазвучал какой–то безумный старый блюз: Роберт Джонсон или Хаулин Вулф. Случайные щелчки на старом виниле. Дельта Миссисипи. Истоки. Отправная точка.

То ли из–за насекомых, то ли из–за набежавших облаков воздух над нами превратился в вибрирующий, густой, плотный подшерсток, пока мы смотрели сквозь деревья, растущие вдоль грязной ограды. За контурами развалившегося дома виднелось приземистое здание с заложенными кирпичами окнами и дверями: какая–то мастерская с разрушенным фасадом, обнажившим кирпичную печь и зарешеченные окна без стекол на задней стене. Брезент, прибитый поверх стропил, практически сгнил. Пол усеян кучками бледного грибка. Точно повторяющийся сон. У меня возникло ощущение чего–то незримого, что приблизилось и безмолвно прошло мимо. Затем Карл повел меня к зеленой стене кустарника в конце поля, и я догадался, что это там.

Река. Здесь она медленнее и шире, чем в городе, затянутая кожей масса темных мышц и желтого жира. Деревья по берегам густо оплетены зеленым плющом, даже молодая поросль, с трудом пробивающаяся через крапиву, покрывавшую мох. Здесь стоял запах гниения и роста, нечто невероятно сексуальное. Я обнял Карла за талию, он повернулся и прижался губами к моим губам. Лицо у него было бледным. Я почувствовал его член сквозь узкие джинсы. Он отодвинулся.

— Не здесь.

Мы оставили позади разрушенные здания и пошли по едва различимой тропинке, петлявшей среди деревьев между каналом и рекой. Узкий ручеек перетекал из одного в другое, шепча, точно призрак ребенка. Свет с трудом пробивался сквозь плетеный лиственный узор над нашими головами.

Там, где заканчивался ручей, огромный дуб склонился над берегом реки, выступая из земляной насыпи, удерживаемой переплетенными корнями. Тонкая крепкая ветка свисала с голубой нейлоновой бечевки над ручейком, едва ли она могла выдержать кого–нибудь тяжелее маленького ребенка. Кора дерева была покрыта наростами, нижние листья поблекли. Склонившийся, испещренный глубокими бороздами ствол был разделен на две крепкие ветви, раскинувшиеся над драным подшерстком. В том месте, где ветви соединялись, рос чернеющий сук, похожий на мошонку, с маленькой размытой дождями впадиной под ним. Карл ступил на корни умирающего дерева, затем вскарабкался и уселся на ветку. Он знаком предложил мне присоединиться к нему. Я угнездился на стволе рядом с ним, обвив рукой его напряженные плечи. Воздух был прохладный, пахло плесенью и гниющим деревом. Дерево было холодным и жестким.

— Я родился в Стоурбридже, — сказал Карл. — Детство у меня и вправду было спокойным. Такое невинное место, лес и фабрики, все вперемешку. Когда я пошел в среднюю школу, все стало сложнее. Вдруг оказалось, что акцент, который я подцепил от своих родителей, означает, что я — чужак. Я должен жить где–то в другом месте. Знаешь, в предубеждении нет ничего естественного. Дети перенимают это у взрослых. А когда становишься подростком, ты начинаешь ненавидеть себя и свою жизнь и нужен кто–то, кого можно обвинить во всем. К тому же это было не самое подходящее время, чтобы родиться ирландцем в этой стране. Особенно после взрывов в пабах. Проклинали всех ирландцев разом, а не только тех шестерых несчастных, которых посадили в тюрьму. Поскольку я не был невежественным Миком с интеллектом, как у вареной картошки, значит, я психопат, а моя семья — террористы. Моего отца и в самом деле несколько раз допрашивала полиция: кого он знает из тех, кто приехал в город позже, всякое такое дерьмо. Мистер Пени, учитель физкультуры, мог спросить меня: «Это у тебя бомба в кармане или ты просто рад меня видеть?» Он был тем еще говнюком. Заваливался к нам в душ, чтобы проверить наше физическое развитие.

Так что да, я по полной огреб за то, что был ирландцем. И тощим. Но по большей части меня задирали на словах, особенно после того, как я доказал, что могу драться. Не раз мои кулаки бывали в крови. Только один задира все никак не унимался, и я не мог его остановить. Его звали Дин. Он и его тупые гогочущие дружки преследовали меня, горланя: «Не сдавайся, ИРА». Я дважды с ним дрался, оба раза он меня одолел, и после этого его уже невозможно было унять. Он два года отравлял мне жизнь. Мне приходилось ходить здесь, чтобы избежать встречи с ним. Но иногда я просчитывался и они поджидали меня. Однажды он сбросил меня прямо в канал и мои учебники следом за мной. В другой раз он заехал мне по ногам велосипедной цепью, я упал и долбанулся головой об стену. Они меня бросили там лежать. Когда я пришел в себя, уже стемнело. Прошел всего лишь час, но стало темно и холодно, мне показалось, что это полночь в подземном мире.

— Так бывало, когда он появлялся с дружками. Когда он бил меня, я видел, как у него стояло. Иногда он кончал. Не знаю, замечали ли они. И это еще не все.

Карл замолчал. Его лицо стало замкнутым. Я поежился и придвинулся поближе к нему, но он, казалось, даже не заметил этого. За темной рекой солнца было практически не видно, но оно поймало несколько обрывков облака и подсветило их как бумагу.

— Странное место, верно? Есть в нем что–то дикое. Из тех, что используешь для сноски, когда рисуешь карту — чтобы нанести контуры или что–то там еще.

— Карл, что ты хочешь сказать?

— Я нашел это место случайно. Дин не знал о нем, никто не знал. Эти заброшенные здания тогда были домами и мастерскими, сюда было гораздо труднее добраться. Я забирался сюда и смотрел, как садится солнце, чувствуя себя так, будто я последний человек на земле. Однажды, мне тогда было тринадцать, Дин прокрался за мной сюда. Один, без поддержки. Он доставал меня примерно месяц, не так долго по сравнению с тем, что вышло потом, но достаточно для того, чтобы меня начинало тошнить от одного его вида. Он сказал, что просто хочет поговорить. Но вместо этого, ничего не сказав, он прижал меня к дереву и положил руку мне между ног. Внезапно я вспомнил, как он смотрит на меня в душевой. Я не понимал, чего он хочет. Как бы то ни было, то был первый раз, когда мы наспех сделали это. И он поцеловал меня, и это было куда более интимным, чем все остальное. Я все еще не могу в это поверить.

Карл наклонился вперед, обхватив себя руками. Он был очень напряжен.

— Когда я увидел его в следующий раз, он снова был с дружками. Они загнали меня в ловушку под железнодорожным мостом, возле станции. Дин ударил меня в лицо, разбил губу. Он назвал меня Пэдди. Ты ебаный Пэдди, ебаный картофельный мудак. Я не знал, что делать. Подумал, что он убьет меня, если расскажу его дружкам, что было между нами. Через несколько дней я пришел сюда, он ждал меня. Один. Я велел ему уебывать. Но он остался. На этот раз мы зашли дальше — отсос, руками. Мы довольно долго не трахались. Все это время он продолжал нападать на меня, обзывать перед другими детьми. Иногда он делал мне больно — сбивал с ног, плевал на меня. Его дружки могли ударить меня, все что угодно. Но он никогда не бил меня, когда мы оставались вдвоем. Когда он причинял мне боль здесь, это было другое. Он брал меня сзади, у дерева или на земле, целуя, когда мы вместе кончали.