От голубого к черному

Теперь и второй бар оказался набитым под завязку, от этого мне стало неуютно. Я прикончил вторую порцию водки, еще одна, и я буду совсем пьян. Когда я попрощался, Питер схватил меня за руку:

— Позволь дать тебе совет, — сказал он. — Воспользуйся мудростью старушки. Вылезай из этого шкафа и найди себе кого–нибудь, кто знает, чего он хочет.

Я слегка улыбнулся ему в знак благодарности. Танцоров было едва видно среди дыма от сухого льда и мелькающих огней. Музыка эволюционировала от попсы к какой–то танцевальной разновидности хард–кора, вроде быстрого панка. Я в одиночестве соскользнул на танцпол и позволил турбулентным ритмам подхватить меня свои ураганом. Вблизи было видно, как белые футболки парней отливают лиловым в ультрафиолете. Они плыли вокруг меня, точно свечи по реке. Электронный ритм пульсировал все быстрее и быстрее, пока не превратился в одну–единственную ноту, за гранью музыки и слов.

В последнюю неделю перед выборами мы играли по два концерта в день. В пятницу вечером мы хотели выступить, чтобы опробовать несколько новых, только что написанных песен, прежде чем отправиться в студию в Дигбете и начать работать над альбомом. Карл хотел попробовать более медленное, спокойное звучание. Он устал от бесконечных звукоподражателей «Нирваны». Нас пригласили сыграть в «Ирландце» в Стирчли, одном из самых унылых районов Бирмингема.

Затем внезапно нам предложили сыграть еще и в четверг. Одна из любимых наших групп того времени The Family Cat [35] гастролировала в связке с еще одной группой, записывавшейся на «Дедикейтед Рекордз», Hard Wayne. Когда им осталось отыграть всего три концерта, поддерживающая команда обнаружила, что они остались без вокалиста; он загремел в госпиталь с аппендицитом. И The Family Cat пришлось доверить клубам выбирать разогревающие команды. Управляющий «Эдвардс № 8» был другом Мартина. Разумеется, все мы трое оказались свободны в тот вечер и готовы сыграть: мы все собирались пойти на этот концерт.

За сценой The Family Cat были дружелюбны и немного нервозны, в соответствии со своим названием. Мы по–быстрому выпили с ними за смену правительства. Затем вышли друг за другом из раздевалки, обошли колонки и по ступенькам поднялись на залитую желтым светом сцену. Публика заполнила все пространство, от бара до темных закоулков, где парочки прятались от клубных прожекторов.

— Привет, — сказал Карл. — Мы — «Треугольник».

Несколько человек одобрительно закричали, наверняка наши друзья. Мы начали с бросающей в дрожь, утяжеленной версии «Загадки незнакомца», использовав при этом запись разбивающегося стекла; затем «Третий пролет», с паузой/эффектом взрывной волны, это в буквальном смысле заставило аудиторию отступить; затем «Его рот», Карл навис над микрофоном, застыв в узком луче белого света. Мы решили отыграть лучшие фрагменты нашей обычной программы, исключив самые сложные песни и новые вещи, над которыми мы еще работали. Мощная звуковая аппаратура клуба и узкий коридор пространства работали в нашу пользу. Каждый номер после аплодисментов сопровождала полная тишина.

Перед последней песней Карл сделал паузу, чтобы подстроить гитару.

— Спасибо, что слушали нас, — сказал он. В голосе слышалась усталость. — Когда я был здесь в последний раз, какой–то фанат Megadeth [36] решил попрыгать у меня на голове. Вы сможете разглядеть следы крови на рубашке, если подойдете поближе.

На нем была черная рубашка с красными нитями.

— Почему люди не могут развлекаться, не причиняя друг другу боли? Я не знаю ответ.

Он отбил ритм ногой, и «Ответ» зазвучал, как вопль сирены. Мы сыграли укороченную версию, поскольку наши оговоренные полчаса подходили к концу

Выпив немного за сценой и поспешно переодевшись, мы проскользнули в зал, чтобы посмотреть The Family Cat. Они играли очень мощно, мрачные, трогающие за живое тексты сочетались с бодрой, динамичной гитарной музыкой. Новая прекрасная песня «Жуткое похмелье» рассказывала об одиночестве моряков и шахтеров: людей, пойманных в ловушку умирающей индустрии. Она напомнила мне мрачные народные песни, которые пели мне родители, когда я был маленьким — что–то про подвалы банков, забитые серебром, добытым кровью и потом шахтеров. «Покрась меня в серый» — стон сожаления об упущенных возможностях в эпоху конформизма. «Паровой каток» — грохочущий, яростный всплеск, насмешливая романтическая бравада, так The Clash играют «Розалиту» Спрингстина после нескольких бутылок «Тандерберда» [37]. Мы с Карлом стояли обнявшись и слушали как маленькие дети. Кое–кто из стоявших поблизости узнал нас. «Эй, а вы круто сыграли». После концерта мы снова присоединились к The Family Cat за сценой и изрядно напились.

В «NME» появился отзыв об этом концерте. Как правило они не упоминают разогревающие группы, но эта заметка начиналась так:

В погоне за признанием «Коты» находят для себя странную компанию. Сегодня их разогревал атональный «Треугольник», группа стремительно превращающаяся в культовую в Центральных графствах, несмотря на то, что они носят короткие стрижки и неплохо играют. Их вокалист, кажется, все время хочет спросить публику — на кого они смотрят, в то время как два других угла треугольника усиливают холодящий душу страх и вколачивают его в тишину. Классовая месть, по–видимому, говорят они, блюдо, которое лучше есть холодным.

На следующий вечер мы, все еще страдая от похмелья, играли в «Ирландце» перед шестью десятками человек. Это была довольно большая площадка, полная призраков перепившихся подростковых банд и любителей народных танцев, помахивающих призрачными бутылками. Мы начали с «Фуги», продолжили «Стоячей и текучей водой», затем медленная инструментальная вещь, впоследствии ставшая частью «Дороги в огонь». А после мы впервые сыграли «Город комендантского часа»: фаталистическую повесть о безумных подростках; Йен играл щетками на своих барабанах, а я выдал низкий рифф, гудящий, как подводный колокол. «Краски вокруг него/ Что меняются, едва он поднимает голову/ Песни в воздухе/ Подхватывают слова, что он произносит». Посреди песни какая–то коротко стриженая деревенщина в толпе принялась орать: «Вы дерьмо! Вы дерьмо!» Я бросил взгляд на Карла — он закусил губу и продолжал играть. Аплодисменты звучали вяло и вразнобой, точно помехи на ненастроенном радио. Голос перекрывал их: «Дебилы»!

Карл покачал головой и заиграл «Загадку незнакомца». Мы начали ее мягко, как и планировали, но что–то случилось с гитарой, и Карлу пришлось играть жестче, чтобы заглушить расстроенное звучание. Полупустой стакан пролетел над нашими головами, обрызгав нас пивной пеной, и ударился об стену. Но яростная кода песни, казалось, утихомирила публику, точно чужой гнев смог приглушить их чувства. Мы закончили «Третий пролет», бешеная атака рвано–металлических риффов взорвала сердцевину ритма. На пике Карл поднял руку и мы замолкли.

Подталкиваемый вперед приятелем, стриженый ублюдок пробивался к сцене. Его лицо покачивалось между поднятых кулаков, пародия на боксера. Карл положил гитару и быстро вышел вперед. Я двинулся за ним, чтобы удержать или защитить его. Но охранник успел раньше. Он скрутил лжедесантника и злобно толкнул его приятеля обратно в толпу, а затем выволок своего пленника через заднюю дверь. До нас донесся шум борьбы, глухой удар и пронзительный крик боли.

Карл взял гитару и шепнул нам с Йеном: «Ответ». Он не был следующим в плей–листе, но я понял его идею. Мы растянули его минут на десять, стенающая гитара Карла подчеркивала мою агрессивную четкую партию и неистовые ударные Йена. Затем мы сыграли новую песню под названием «На расстоянии». Здесь она звучала куда более жестко, чем на репетиции. Я подумал, что низкие частоты резонируют от стен здания. Хотя лидер–гитара Карла звучала хрупко и он слегка импровизировал, разрежая звук, его вокал был кровоточащим от одиночества. Мы написали эту песню вместе, я предложил блюзовый ряд, а Карл наложил на него фрагменты мелодии и странные, необъяснимые слова. Заключительные строки почти проговаривались: «Пустой поезд мчится по рельсам/ Исчезая в ночи/ От голубого к черному/ Попрощайся с будущим/ Оно уже не вернется». Мы покинули сцену в темноте.