Кодекс Гибели, написанный Им Самим

И наконец последнее слово: сети. Молодость корчится в тесной паутине. Однажды, — продолжает маленький женя, — когда история принца и нищего была досказана до последней кровавой точки, я вошел в тяжеловесный будуар. Воцарился порядок; щетки и кольца были разложены по старшинству. Можно было бы пригласить сюда скользкого негра, лизать его безупречные бедра, не боясь цикуты. Каждый, изведавший чувство пьяного господства, не поменяет его даже на полный птичьего клекота завтрак с лансом. Сети раскрылись, словно волшебный ток наполнил их гальванической жизнью. Порой они вздрагивали, предчувствуя проникновение лихорадки. У покорных мальчиков немногословный повелитель отбирал жемчужины. Постепенно сокровищами была заполнена вместительная шкатулка. Там они шуршали, сливаясь в беспечное сухое пятно. Он завещал похоронить себя с этим ларцом на груди; нотариус нахмурился, но не посмел перечить. Через несколько бессмысленных лет fr. t' вновь навестил контору. Теперь он требовал, чтобы жемчуг пропихнули ему в легкие кленовой дощечкой. К тому моменту, а шел уже третий год a.s., штурмовик достиг такого величия, что никто не посмел ослушаться. Багровый от красочности эпохи секретарь принес вязкое какао. Грядет эон гора! Пустяки, пустяки, — убеждал нотариуса посетитель, — пустяки, русские свиньи ничего не поймут. Старец благородно кивал в ответ. — Мы разрушим их капища, взорвем пельменные и шашлычные. Секретарь заметил у клиента простой серебряный перстень чудесной работы. Дощечка должна быть отполирована до блеска, — настаивал господин, и перо нотариуса влажно скакало по бумаге. — Мы вознесемся… Вознесемся? — не узнавая собственного голоса, прошептал секретарь, опасно звеня подносом, и штурмовик снисходительно блеснул серебром в ответ. Пришлось приготовить бритвы. У каждого есть ошеломительная история, и у маленького жени тоже была своя. Он расправлял ее, словно обрывок бересты, исцарапанный доисторическим ничтожеством. Два пуда муки, сорок беличьих шкурок, шелковый кушак, каменное шило для выкалывания зрачков. Сердце уже не выдерживало, оно сжималось от ужаса, словно по венам протискивались голубиные перья. Рем! Рем! — дрожал академик, ожидая услышать немыслимый отзыв. Он знал, что именно сейчас за облаками решается судьба. Столько лет подряд он экзаменовал бесстыжих студентов, изведал все их уловки: они поводили бедрами, надеясь раздразнить его, подкрашивали ресницы, натягивали майки размером меньше, напрягали бицепсы. Все было тщетно. Лишь вадик смог вырвать его, словно ветхий куст, из тьмы уединения, выбросить на худосочный свет. Безумие авраама! — гордясь собой, определил академик и пригласил вадика выпить. На рассвете они вышли, шатаясь, из опиумной курильни. Солнце свирепо разжигало землю, сойки довольно свистели. Он неуверенно дотронулся до клавиш, и тут же нахальным душем хлынула молодость, немедленно затопившая всё вокруг. С тем же успехом с холодной ветки могла бы спрыгнуть визжащая рысь. Сперма, мы так ничего и не сказали про сперму, — перебивает маленького женю павел сергеевич. — Она-то и превратилась в жемчуг, драгоценную груду жемчуга, — шепотом поясняет сережа. Как не порадоваться, что fr. t', которому грозила гибель еще в день роковой ошибки фюрера, пережил всех соратников и скончался, окруженный похотливыми мальчишками. Пальцы с обкусанными ногтями навек закрыли его привередливые глаза. Вечером они гоняли на мотоциклах вокруг его остывающего особняка; душа fr. t', плывущая по огромной трубе к далекому свету, упивалась ревом их моторов. Уууууааааоооооыыыы близка расплата, русские свиньи! Расплавится асфальт под вашими гнусными пятками, вода превратится в громокипящий кубок, молнии раздробят черепа свирепым кастетом. Взорвутся мраморные рукава! Из вашего праха вырастет чертополох немыслимой высоты с сизыми горячими цветами. Нотариус достал портсигар, наполнивший офис сдержанной музыкой. Дощечкой, — упрямился клиент. — Из лучшего клена. Жемчуг важно мерцал в бархатном убежище, от какао остался багровый след на подносе. Сперма, — напоминает павел сергеевич, — павлины, ланс, перевернутая ширма, пощечина, зерна граната на блюде, гортанные вопли стражника, мертвый спартак.

Как же мог академик ответить на бесстыжую подножку? Железная грудь вадика выдерживала и не такое. Он стучался в нее, словно в бесконечные двери казармы, бронза отзывалась безразличным эхом. Вадик! Вадик! — лепетал академик, проваливаясь в стеклянные листы немощной тетради. Клекот глупых зверей был ему ответом. — Я хочу, чтобы желтые розы хладнокровно осыпались возле моей аккуратной постели. Это как раз то, что невозможно пережить. Я намеренно звонил издалека, и, заглушая морзе ничтожных голосов, между прочим просил: поставь в ту самую вазу букет желтых роз. Хуй бы тут. Он даже не понял, какой кровавой иголкой эта пустячная просьба застряла в печени мироздания, осыпав всё, что можно, истошными брызгами. Разумеется, идиот ничего не купил, ваза оказалась бессовестно пуста. Колибри, обидевшись, покинули неблагодарное место. Подчинившись волне рока, нищий тоже опустился на колени и несмело прикоснулся к оцепеневшей лодыжке повелителя. Рысь напрягла бесконечные когти, готовясь к полету. Опустошенность, — свидетельствует маленький женя, — всего лишь предисловие к торжеству нового бытия, вырастающего буквально из ничего, словно хладнокровный фикус. Сапоги, кастет, блестящая цепь на горле служили приправой к веселому кушанью. Охотников было хоть отбавляй. Некоторые приезжали из далеких поместий, указывая путь караванам с грузом соболиных шкурок, отполированного клёна, жемчуга, наконец. Колеса визжали, прочерчивая вялый штрих-пунктир в тропической глине. Обращение к другу академик, как водится, завершил восклицательным знаком, но все равно оно осталось без ответа. Почтальон умер, письма безразлично утонули во вселенской жиже. Высшие силы заметили исчезновение важного конверта, но ничего не предприняли для розыска. Вдоль дороги, повинуясь приказу, выстроились правильные юноши. Помедлив, они холодно оглядели друг друга. Сотни мелких молний полопались в атмосфере. Разбей стекло, — посоветовал сережа, — выдерни шнур, кричи: рем! Рем! Okada! Он отзовется непременно. Ветер довольно загудел, форточка бойко клацнула три раза. Среди гостей был и малолетка с особыми глазами. Разговор оплетал его с настойчивостью анаконды, преуспевшей в коварстве. Кто увлечет его за ширму, сорвет бинты, задерет майку, вопьется в невинную кожу? Неужели бессовестный негр, помешавшийся от сырости? Или герман, познавший кислый вкус стариковских поцелуев? Или нежный нацист, гордящийся связями с миром духов? Это одна из тех тайн, которые лучше открыть напоследок, точно ларец, полный внезапных жемчужин. Снизойди, бафомет!

Без сомнения можно утверждать, что это была сойка. Она и влетела в горло, взломав клювом бесценные перегородки. В побочных домах вздрогнули стекла. Туман, впрочем, закрывал всё, и никто не решился бы отгадать, откуда доносится испуганный звон. Может быть, это был даже неловкий лед, прикрывший русские лужи. Сойка вгрызалась всё глубже, упиваясь нечаянной кровью. Выбраться на волю не было ни малейшей возможности. Оставалось одно: рваться вперед, прокусить сердце, выжечь дыру в желудке, исполосовать кишки, выклевать печень. Роберт упал; cnila, словно подчиняясь воле скромного насоса, мелкими порциями выплескивалась из искореженных губ. Мы могли бы позвать хорошего мальчика, чтобы он слизывал ее с асфальта — работа нашлась бы на несколько часов. Но мы лишь смотрели безвольно, не двигаясь. Предположим, из окна. Движения гостей были стеснены, как у нюрнбергских девственников. Казалось, особый груз повис на обычных плечах. Может быть, это мертвая рысь рухнула с ветки и вцепилась в свитер когтями. В сетях корчилась молодость, но кто натянул блестящую паутину? Некто побогаче и удачливей нас. Ведь есть люди, — удивлен павел сергеевич, — которые пару часов в день проводят в тренажерном зале, лепят маски из огуречного сока, загорают под электрическим солнцем, исключили из рациона кокаин и масло. Но мы всё равно не любим их уверенные тела. Нам милей, скорее, искренний запах нищего, опустившегося на колени перед двойником. Мы убеждаем его невзначай: нельзя принимать ванну перед сном, замучают кошмары. Мы будем спать, как персонажи бокаччо: я положу ладонь на твой честный хуй, и он будет беситься под нею всю ночь, словно сойка. Но этот мальчик, конечно же, нам не достался. Сережа был впервые в жизни напуган: неужели я надоел бафомету? Да, я донимал его пустячными просьбами, молил не насылать на меня рак десен, не ломать позвоночник, не лишать зрения, но так ли уж велик этот грех? Ведь спартак согрешил куда больше, отдав своего поклонника на съедение пустынным львам. Впрочем, нам ли не знать, как корил он себя за эту минуту малодушия. В конце концов, он и сам был пойман и четвертован. Его душа, безвольно поплывшая в огромной трубе к далекому свету, практически настигла fr. t', но штурмовик, зачарованный прощальным гулом моторов, ничего не заметил. Они разминулись, даже не подмигнув друг другу. Так и ланс глядел в ничтожный иллюминатор и не видел любящей души, унывающей по ту сторону стекла. Нелегко лететь вровень с эскадрильей, так что призрак вскоре отстал. Ланс никогда не отличался чувствительностью к потустороннему. Собственно, этим он был и хорош — крепкий, простой парень, полный благополучных внутренностей. У него были верные взгляды на жизнь, вот что. Мы любили смотреть на его подмышки, пока он качался на турнике. Дьявол вселялся в нас в эти минуты. Все мои друзья умерли, — говорит маленький женя, — в записной книжке остались одни только кляксы. Некому звонить, письма не приходят. Кругом иная жизнь, полная коварных шорохов. Аааааааыыыыуууууу русские свиньи! Из-за вас я заблудился в сумрачном лесу. Пусть же обрушатся на ваши головы мои проклятья — пусть рак поразит ваши десна, зрение вытечет из глаз, позвонки треснут, смрадная рысь перегрызет горло. Горы скелетов остались на непритязательном лугу, и суеверные охотники еще долго обходили стороной опасное место. Хотя колдовская свирель нередко зазывала их пленительными трелями. Они же предпочитали бурелом, малинники и овраги этой опрятной лужайке, где над ними запросто могла бы надругаться нечистая сила. Сперма вытекала из тел, пораженных небесным огнем. Вадик! Вадик! — рыдал академик в кабинете, полном бессовестных книг. — Я помню, как ты стонал, когда хлыст опускался на плечи, и сверкающие полосы появлялись поверх остывших рубцов. Помню, как ты обратился к нашему заступнику рему, и на миг немыслимое видение возникло прямо над елкой. Мы как раз готовились справлять рождество, жалкие игрушки корыстно поглядывали из распахнутых коробок. Гибель! — прошептал ты испуганными губами, и тут же сиреневая молния вспыхнула под потолком, отразившись в мелких капельках крови, усыпавших твою спину. Это, по всей вероятности, и был рем. Но нам гораздо приятнее думать о лансе и его успешной карьере. Вот он выходит из дверей факультета, и, размахивая рюкзаком, бежит к моей притаившейся в тени каштана черной машине. Она так нагрелась на солнце, что, дотронувшись до капота, ланс отдергивает руку, дует на нее в притворном ужасе. На нем зеленая майка, белые шорты. Я целую его плечо, взбираюсь губами по шее. Тут-то без всякого предупреждения и начинается гроза; рем посылает нам приветственную молнию, замертво валится каштан, под которым еще минуту назад стоял наш траурный автомобиль. Quasb! Рука ланса ползет по моему бедру, я чувствую ее обжигающую силу. Но ведь почти то же самое, — перебивает сережа, — случилось с принцем. Объезжая инкогнито свои владения в мещанской карете, он заметил у обочины редкой красоты юношу, торгующего бессмертниками. Принц не сразу попросил кучера остановиться, столь велико было потрясение. Он обрел дар речи лишь когда позади остался гадкий квартал и повозка очутилась у реки. Спустился ядовитый туман, пахло рыбой. Противно смеясь, по набережной прошли рыбаки. Принц вышел из кареты, ноги подкашивались, словно во тьме инсульта. Этот юноша — он не просто был похож на него, это был двойник, тот самый зеленоглазый близнец, скрывавшийся в сонных глубинах, словно разящая рыба-меч. Некто сердобольный поднес к его губам флягу с неистовым зельем. У принца едва хватило сил поблагодарить незнакомца. Кто же это был? — перебивает илья. — Можем ли мы предположить, что этот человек в глухом плаще с капюшоном сыграет соблазнительную роль в нашей истории? Возможно ли, что это был тот самый собиратель диковин, в коллекции которого среди пыльных париков и телескопов прятался в зеленой колбе уродец, сонно ожидающий затерянную пару? Да, не исключено, что это был именно он. В кодексе гибели есть холодный намек на это. Намек, похожий на бесформенный обломок льда, свалившийся с чернильной февральской крыши. Разлетевшийся невыносимыми брызгами, до смерти испугавшими сердце. Пленник куклой повалился к ногам спартака, моля о пощаде. Но гордый раб не хотел ничего слушать, к пыльному шатру уже подбирались долгорукие центурионы. Игра была проиграна; единственное, что оставалось в его власти — судьба этого изнеженного юноши, мечтающего о гранитном хуе. Предвкушение близкой гибели цвело скромным оазисом, но и его смели желтые пески похоти. Спартак ятаганом распорол набедренную повязку. Ланс сполз с кожаного сиденья, склонился к грубому ботинку, скрывавшему изуродованную ногу, зубами потянул шнурок. Негр указал ошеломленным туристам на колонну, скрытую прожорливым вьюном. Грузное тело академика погрузилось в ночное озеро. В безликом номере будапештской гостиницы вадик повернулся в ванне. Всколыхнулась радужная пена. В дверь деликатно постучали. Но это был всего лишь коридорный, доставивший постояльцу перевитую пунцовой лентой коробку с адской машиной. После неудачного романа с чахоточным юношей, fr. t' зарекся давать волю чувствам. Он решил притвориться фашистской скалой, поросшей изумрудным мхом благоразумия. Тогда-то и появился в секретной комнате на втором этаже его виллы кипарисовый ларец. Грязные крестьянские мальчишки частенько навещали сонное убежище штурмовика. Лишь немногим из них был открыт доступ в лабораторию, да и видевшим все эти змеевики и колбы неведомо было их назначение. Сходным образом доктор ф-н скрывал от домочадцев свое зловещее открытие. Пухлый герман, скованный назойливым пристрастием к кокаину, вскоре стал правой рукой fr. t'. Он безропотно ассистировал ему, исполнял диковинные поручения. Однажды герману довелось участвовать в спиритическом сеансе. Медиумом был кривоногий мальтиец в помятом смокинге. К полуночи собрались взрывоопасные гости. Рояль недовольно отполз в угол, и в центре гостиной воцарился хрупкий столик. Рем или спартак? — интересуется павел сергеевич. Но отзывчивым духом оказался дантес. Мы, труженики подземного цеха, поздравляем вас с праздником отслоения мяса от костей. Гибель вошла в этот дом, как говорливый жандарм. Вскоре, не выдержав тяжести, рухнули все подпорки. От строения осталась лишь первобытная пыль. Сойка с трудом отыскала дорогу, но все-таки проникла в горло. Тромбы устремились к мозгу. Юношу хладнокровно разбил паралич.