Тюрем-тюремок

О! Клюет! Волк сразу даже не поверил! А после – х-ха! – хвост выдернул! И видит…

А на хвосте у него ма-аленькая рыбка болтается. Но не простая – золотая. Во! Волк хвать ее и только думал заглотить…

Как вдруг эта самая золотая рыбка говорит ему звериным, волчьим голосом:

– Не ешь меня, друган, пусти на волю! А я тогда любое твое желание выполню. Вот, хочешь, стаффордширом тебя сделаю, будешь в частном сыске служить, дурную пайку получать, грызть кого хочешь, рвать! А хочешь, вообще…

– Э, нет! – волк говорит. – Я вольный зверь, мне этого не надо. Но если ты такая ушлая, то сделай так, чтобы я всегда мог столько рыбы взять, сколько хочу. По костям?

– По костям!

Ну, волк и бросил эту рыбку в воду. Он, волк, на золото не зарился, зачем оно ему в лесу?!

И правильно! Только эта рыбка в прорубь занырнула, как выныривает оттудова удочка. Ну, с виду она так, кривая, из орешины, и вместо лески у нее конский волос, и вместо поплавка рыбий пузырь, крючок – ржавый сапожный гвоздь, и без наживки, конечно. Эх, думает волк, оплошал! Но все-таки, на всякий случай, забросил эту удочку…

И сразу клюнуло! Волк х-ха! – подсек – карась. Еще закинул, дернул – лещ. Еще – налим. Еще – сазан. Потом кета, потом чавыча, омуль, шпрота, угорь, сардина, тунец. О! Ого-го! Ну, в общем, натаскал волк целую кучу всякой рыбы, нажрался от пуза, лег, спит. Проснулся, снова порыбачил, снова спит.

Ну, и пошло оно! Чуть что, зимой ли, летом ли, волк шасть на реку, рыбы натягает и насытится. А с прежним своим дерзким храбрым ремеслом он напрочь завязал, на третий год его и с картотеки сняли, а потом и вообще в «Красную книгу» зачислили – это у них как будто бы тебя короновали, ты в законе. Во! Тоже по-своему неплохо.

А что лиса? А то! Ходила она потом на ту реку, ходила, золотую рыбку ловила, ловила… Пока ее саму не взяли, да. Теперь она у лесниковой бабы на плечах висит, молчит. Вот до чего порой зависть доводит!

Про Марью Моревну

Ну, главный этот, коронованный, круто однажды опечалился. Три дня мочил по-черному, буянил, а после все же вышел из винта, маленько успокоился и повелел, чтобы пришел к нему Колян-стрелок. Пришел Колян. Главный ему и говорит:

– Иди и приведи мне Марью Моревну. Есть, говорят, одна такая. Иди, сказал!

А больше ничего не объяснил. Вернулся Колян-стрелок к себе домой, сел за стол, закручинился. Сначала один пузырь закручинил, после второй и третий, и только после просветлел. Пушку достал, разобрал, смазал, собрал, опять под мышку сунул, встал, фугасок по карманам насовал и пошел куда глаза глядят.

Шел, шел и в лес пришел. Дальше пошел. Шел, шел, видит – избушка на цыплячьих тонких ножках. Свистнул, гикнул Колян, избушка испугалась, повернулась к лесу задом, к нему передом, присела и дверь распахнула. Но Колян-стрелок, он непростой. Фугаску из кармана достает, чеку долой – и бросил в дверь. Загудело в избушке, загремело, стекла посыпались, дым из окон повалил, а после это дело унялось, закукарекала избушка, закудахтала и села на брюхо.

Тогда Колян вошел. Смотрит – сидит на печи Баба Яга, на ней завидный хромовый прикид и сапоги тоже офицерские, курит Баба Яга папиросу, на пол поплевывает, на гостя презрительно поглядывает, молчит, молчит, а после говорит:

– Чего, Колян-стрелок, пожаловал? Дело пытаешь или от дела линяешь?

Колян ей честно отвечает: так, мол, и так, бабушка, послал меня главный по Марью, но вот только где мне эту фрю искать, я не знаю.

Баба Яга молчит. Хотел было Колян пушку достать, да передумал. Достал пузырь. Тут Баба Яга носом туда-сюда повела, понюхала, понюхала, обрадовалась, говорит:

– Фу-фу! Русским духом запахло!

И тотчас спрыгнула с печи, собрала того-сего на стол, дорогого гостя усадила, и принялись они пировать. Вот, значит, пируют они, закусывают, Баба Яга пузырь нахваливает. А после говорит:

– Ох, жалко мне тебя, Колян-стрелок! Ну да ладно, отговаривать не стану. Но зато даю совет! Нынче Марья Моревна с Кощеем снюхалась, там ее и ищи – у него.

– А где это?

– А там, на берегу, на Лукоморье. Там еще дуб такой стоит, а на дубе сундук на цепях, а в сундуке… Нет, дальше я тебе, Колян-стрелок, не советчица, дальше ты сам решай, по совести.

И больше ничего она ему не объяснила! А Колян, он же и второй, и третий пузырь доставал, а после даже пушкой клацал – бесполезно. Вот какая она вредная, эта нечистая сила. И ладно! Хорошо еще, что хоть сказала, как идти, короткую дорогу указала. А потом в баньке Коляна попарила, на пуховую перину уложила, а наутро чуть свет разбудила, опохмелила и до самой нижней ступеньки крыльца проводила. Пошел Колян.

Шел, шел, пришел на берег моря. Видит – и точно дуб, и точно на ветвях сундук висит. Броня! Фугаску кинешь, можешь все испортить, а пулей это дело не пробить… А пробивать и не надо! Колян пушку достал, прицелился – и прямо в замочную скважину бац! Сундук и раскрылся. Из него заяц выскочил, упал на землю, подскочил и побежал. А Колян его х-ха! От зайца – клочья, а из клочьев – утка! И мах-мах-мах – пошла наверх! Он утку клац, от утки перья во все стороны! Ну, и еще яйцо. Он и яйцо навскидку взял, желток налево, а белок направо и… О, еще игла! И он тогда иглу вжик в самый носик! Носик обстриг, а из него, из носика уже… Ф-р-р-р! Ф-р-р-р! Это уже сама Марья Моревна летит, порхает, ночной рубашкой как крыльями машет. Колян и эту Марью бэмц, Марья как камень воду! И…

О! А! Ы! Колян пушку в песок, а сам за голову схватился. Вот, блин, бывает же, он думает, да что я, блин, да…

О! А главный после как серчал, ногами топал, неприлично выражался!

– Ты, – говорил, – Колян, такой…

Ну, понимаете. А что Колян? А он:

– Я по привычке это, по привычке! Само собой оно! Вижу, уходит! Ну, и я как всегда…

И что с ним делать, а? Главный три дня думал, молчал, а после говорит:

– Ну, ладно. Иди, сделай тогда и Кощея.

Погоревал Колян, покручинился, после пошел. И что вы думаете? Да! Перекупил Кощей Коляна. Теперь Колян у него служит, охраняет, а объясняет это так:

– Нечего было такие не решаемые задачи давать! Как это я Кощея сделал бы, когда он, блин, бессмертный?! Другое дело – это если охранять, это решаемо, это по мне, служба непыльная.

А что? И правильно! А мы на это сразу как-то не доехали.

Возьми то, не знаю, что

А это уже про Толяна. Его тоже главный как-то вызывает, говорит:

– Иди туда, не знаю, куда, возьми то, не знаю, что, и принеси!

А Толян… Ну натурально, да! Спросил, конечно:

– А где это? И что? Кто знает?

А главный строго:

– Этого никто не знает. Иди, я говорю!

Толян пошел. Но сначала домой. Посидел там, погоревал, и так и сяк покумекал… А ничего не получается! И ладно. Впервой, что ли? Взял он тогда свое любимое верблюжье одеяло (его еще Толянов дед на царской каторге надыбал) и на нитки то одеяло распустил, смотал в клубок, сунул в карман, еще взял сумку с инструментами, ну, и совсем пошел.

Вышел из города, зашел в дремучий лес, клубок из кармана достал, бросил на землю, сказал: «Фас!» – и клубок и покатился, дорогу указывает.

Долго ли, коротко ли этот клубок катился, может, день, а может, целый срок, но вот лес кончился, пошла пустыня. Взял тогда Толян клубок, ченариком его прижег и снова оземь бросил. Заверещал клубок, задергался, загорбился – и обернулся в верблюда. Одеяло-то было верблюжье, я вам об этом еще раньше говорил.

И вот, значит, сел Толян на верблюда, поехал. Едет, едет, отдыхает, а как пить захочет, так к верблюжьему горбу приложится и пососет – и все нормально. И вот долго ли он так, коротко ли ехал, Толян не рассказывал, но потом пустыня кончилась, а дальше пошло море. Толян тогда с верблюда слез, взял его за горбы, поднял, а после бэмц об землю! Верблюд расплющился, опять стал одеялом. Толян то одеяло в море бросил, сам сверху сел и поплыл. И тоже долго плыл, много всяких невзгод натерпелся, но доплыл. А куда? Вышел он на берег, одеяло на кустах развесил, пусть сушится, а сам смотрит…