Готы

Переворачивал ведро кверху дном, стучал по нему — чтобы очистить от налипшего. Укладывал туда — череп, понимал: нельзя так ходить по городу. Забирал лопату и уходил, отыскивая дорогой — чем накрыть. Падал взгляд на брошенную кем-то среди могил — городскую малотиражную газету: поднимал её, видел на первой полосе заметку о каком-то смотре-конкурсе юных талантов и фотографию сидящего перед микрофоном с баяном на коленях — маленького мальчика. Комкал, засовывал в ведро — поверх вырытого: спокойный и довольный возвращался домой.

Ненароком натыкался по пути на бывшую классную руководительницу: окликала его:

— Благодатский! — и догоняла.

Здоровался и улыбался, отмечал про себя, что — почти не постарела. Принималась расспрашивать об успехах учебы, о столичной жизни. Не говорила прямо, но звучало в речи, что — гордится казавшимся непутевым учеником, хулиганом и мечтателем, который поступил в институт, в который берут — не каждых. Спрашивала:

— А в театр, в театр ты — ходишь?

— Хожу, — признавался. — Не очень часто, но — бывает. Современного только — не люблю, а классику смотрю: с удовольствием.

— Молодец… — хвалила: вспоминал тогда — её сына, учившегося классом младше: большой, круглолицый, не отличался он остротою ума: с трудом даже поступал в плохенький институт и то — пришлось заплатить.

Чуть молчали, и уже собирался уходить — когда спрашивала:

— А ты откуда это — с ведром и лопатой?

— Ходил помогать там — одной… — врал Благодатский, не ожидавший вопроса, и, чтобы скрыть смущение — прибавлял: — А я вчера неподалеку от вашего дома — дерево посадил!

Прощалась с улыбкой, прежде чем уйти — снова хвалила и желала всего наилучшего. Искренне отвечал ей тем же, сочувствуя — за сына-гопника. Возвращался домой.

Дома, ночью и тихо — вымывал череп, протирал его тряпкой. Относил в комнату и ставил на стол: рядом с лампой и книгами. Что-то хитрое и одновременно серьезное виделось ему в пустых глазах черепа, странное и интересное: мелькала даже на секунду мысль о том, что — жалко будет с таким расстаться. Сразу осекался: старался представлять себе то, для чего совершал поступки последних дней. Обещал себе — непременно довести до конца и сделать: как задумано. Убирал со стола — в рюкзак: чтобы не смотреть. Читал и ложился спать.

Следующим днем — возвращался в Москву, решал заехать в институт. Заезжал, удивлялся — встретив там Неумержицкого и Леопардова: оба одновременно с ним прибывали на занятия. Отводил их в угол институтского двора, доставал и демонстрировал.

— Ни хуя себе… — качали головами пацаны: разглядывали, пытались глумиться, но не выходило: чувствовалось уважение, оказываемое Благодатскому за его лихость и верность слову.

— А, бля! Сомневался… — довольный, толкал в плечо — Неумержицкого. — Другим — слабо, а мне нет, мне по хую!

— Страшно-то было? — интересовался Леопардов. — Ночью ведь рыл небось?

— Ночь и два дня, — отвечал и честно признавался: — Ночью — страшно, каждого шума шугаешься, коленки трясутся: чем глубже закапываешься, тем сильнее. Да еще — света почти нет и не видно ни хуя. Поначалу думал — не выдержу, брошу лопату и убегу. Только — через полчаса втянулся и не мог уже: жалко было сделанного, да и вообще — хули я, лох, что ли? Сказал — вырою, так надо рыть. Ну и вырыл…

— А повторить — сможешь? — интересовались.

Задумывался и решал:

— Навряд ли… Если только — не скоро, совсем не скоро: через год, скажем. Это, пацаны, действительно страшно. Бля буду…

На этом расходились: Благодатский решал не откладывать и — сразу звонил состоятельному готу. Предполагал, что тот — станет затягивать процесс, сначала разглядывать товар и искать деньги. К удивлению — оказывалось не так: на вопрос:

— Берешь за две сотни? — получал моментальный ответ:

— Беру, куда подъехать…

Договаривались встретиться через полчаса возле памятника Пушкину.

Встречались.

— Показывай, — говорил.

— Вот, — Благодатский растягивал завязки рюкзака, демонстрировал.

— Настоящий? — спрашивал глупость гот.

— Нет, блядь, из папье-маше! Всю ночь клеил! — возмущался. — Ты лучше сам-то — деньги покажи…

Показывал. Спрашивал:

— Слушай, нельзя же ведь — тут? У меня и пакета нету никакого, да и — ваще…

— Ну хули, давай — забуримся куда-нибудь… — предлагал и отмечал про себя: — «Ого, да гот-то — крутой и здоровый, а — ссыт! Я вот средненький, скромненький, однако же — спокойный, как танк, а он — ссыт!»

— В Макдоналдс? — спрашивал гот.

— Ага, в Макдоналдс, заебись! — ржал Благодатский. — Самое место — для такого… Пацан, мы с тобой — на продавца и покупателя наркотиков похожи, тебе не кажется?

— Че, бля? — не понимал: дорогой к Макдоналдсу — искал взглядом по сторонам место, чтобы купить пакет. Находил и покупал: розовый и с фотографией девки, из-под коротких шорт которой смешно выглядывали округлости ягодиц.

«Бред», — комментировал про себя Благодатский: при входе — сразу находил место в дальнем углу, направлялся туда и вел за собой гота. Усаживались за столик.

— Может, сожрем чего — для приличия? — спрашивал Благодатский, замечая любопытно разглядывавших их, волосатых, небритых и ругавшихся матом — двух девочек в светлом. — На нас вон таращатся какие-то, типа мы выглядим странно…

— Пива бы, бля… — говорил металлист и провожал взглядом проходившего мимо — охранника в синей форме. — Я тутошней жрачки не люблю, меня пучит с нее.

— Ну хуй с ней, со жрачкой: давай хоть — колы выпьем: типа, отметим сделку. Чтобы уж совсем как в фильме…

Металлист не понимал, но соглашался. Заметно нервничал. Благодатский отходил к кассам, приобретал два стакана кока-колы со льдом — средних размеров: с неудовольствием смотрел на покрытые красной сыпью руки подававшей ему — девушки кассирши и на её же нехорошее лицо, наглое и глупое. Прочитывал на приколотой к форменной рубашке табличке имя: «Оля» и думал про себя: «А и мерзкая же ты, Оля!» Возвращался к металлисту.

Стягивали с верхов стаканов — пластиковые крышки с дырочками, чокались. Благодатский — поздравлял с удачной покупкой, металлист говорил, что — бля ваще и реально. Находили таким образом общий язык, выпивали коричневатые гремящие кусками льда напитки, чувствовали — запах хлора.

— Это они воду из-под крана замораживают, очистить не могут даже! — возмущались. — Лед у них потом — хлоркой воняет, блядь!

И удивленно смотрели на них сидевшие рядом девочки.

Наконец решали, что — пора. Благодатский брал у металлиста пакет, раскрывал свой рюкзак. Совал пакет туда, осторожно укладывал в него череп. Заматывал пакет поверху и передавал под столом — металлисту. Тот принимал, укладывал на колени. Разворачивал и смотрел, трогал пальцем. Говорил:

— Во бля ваще, пиздец на хуй…

Казалось: не верил в то, что делалось, но — доставал уже демонстрированные деньги, отсчитывал сумму и, также под столом, — совал в руку Благодатскому. Рекомендовал — пересчитать. Пересчитывал и оставался доволен. Металлист же — вдруг интересовался:

— Бля, а если менты с этой хуйней заметут? Это же — бля ваще?

— Ничего не бля ваще, — успокаивал. — Скажешь, что это — твоей бабушки, которая завещала ее черепушку сохранить и поставить в сервант. Хули думаешь, эти мудаки проверять станут? Поведутся…

— А-а, поведутся… — странно выговаривал металлист и продолжал нервничать. Звал — уходить.

Перед уходом — заходили в туалет, вставали рядом у привернутых к стене писсуаров: Благодатскому доставался нормальный, а металлисту — детский и низкий. Дружно мочились на комки синего вещества, лежавшего там, внутри на белой решетке и освежавшего воздух: расползалась от них по внутренностям писсуаров сине-зеленая пена.

Шли к метро, заходили и уезжали: Благодатский долго не мог оторвать взгляда от переходившего на другую станцию, аккуратно державшего в руках розовый пакет с ценностью и испуганно оглядывавшегося по сторонам металлиста.