Сады диссидентов

Она не разговаривала – она читала. Работала. Бывала на собраниях, но не хвасталась этим, бралась за маленькие поручения – сходить на собрание, посвященное правам жильцов, или в молодежный клуб. Твердо выступала за объединение рабочих в профсоюзы, за национализацию промышленности и за просвещение масс, однако не сотрясала воздух всеми этими идеями, как многие хвастуны из Народного фронта, а с молчаливым упрямством общинного активиста воплощала их в жизнь: поддерживала Публичную библиотеку Куинсборо и Благотворительную ассоциацию полицейских, переводила какого-нибудь ирландского мальчишку через дорогу (он сам обычно робел) и угощала кусочком пиццы. Розины коммунистические убеждения в военные годы стали чем-то вроде книжки с продовольственными карточками, которую выдавали Розе вместе со второй книжкой – на младенца Мирьям. Каждую книжку она хранила в отдельном бумажнике из мягчайшей телячьей кожи, что смотрелось насмешкой в такие времена, когда мяса было не достать. С политическим кредо можно было поступать так же, как с этими карточками: отрывать от себя по маленькому кусочку только тогда, когда это необходимо, а остальное приберегать на будущее – в надежде, что запасов хватит до лучших времен, когда осада кончится.

В период продуктового дефицита в “Уайт-Касле” на Куинс-бульваре исчезли гамбургеры, но сотрудники “Риалз Рэдиш-н-Пикл” так привыкли ходить туда в обеденный перерыв, что все равно шли – и обедали крутыми яйцами. Когда же война окончилась и вместо яиц снова появились гамбургеры, мир уже изменился. Розина война отличалась от войны, пережитой всеми остальными, однако в некотором смысле ничем не отличалась: она сделала Розу еще большей американкой.

Двоюродный брат Розы, Ленин Ангруш, подхватил вместе с социалистической лихорадкой и другую хворь, симптомы которой выражались в том, что он непрерывно молол языком, причем выкладывал все, что думал, первому попавшемуся собеседнику. Ленни был чересчур открытым – душа у него была как разверстая скважина. К тому же Ида, жена Залмана, так и не уберегла эту скважину от местного акцента. Роза даже пыталась направить Иду к частному преподавателю дикции на Гринпойнт-авеню, но та не сочла это нужным. И Ленни, при всех его передовых и понятных одним лишь посвященным интересах – мировая революция, шахматы, нумизматика, – так и разговаривал, будто уличный продавец каштанов, или мороженщик, или как голова, торчащая из канализационного люка. А вот Роза никогда бы не допустила, чтобы ее ребенок, когда вырастет, говорил на вавилонском наречии Куинса, которое отличается от позорного бруклинского выговора прежде всего ворчливыми и апатичными полутонами.

Кстати, о мороженщиках или водопроводчиках: в качестве любовников Роза не гнушалась и ими.

Да, после Альберта ее спальня не пустовала. Красивая, полногрудая Роза привлекала внимание мужчин – и не всегда таким вниманием брезговала. В данный исторический момент – учитывая бедствия, которые разрушили привычный жизненный уклад, учитывая кинохронику с ее ходячими ужасами, – она чувствовала, что это ее право – заполучить мужчину. Как человек века, лежавшего в руинах, она умела сделать так, чтобы весь мир съежился до одной женщины с одним мужчиной, – хотя бы на время обеденного перерыва. Но значил ли что-нибудь для Розы хоть кто-то из этих мужчин? Ну, кроме Линкольна – едва ли. Им позволялось провести час в ее постели – но не полагалось даже чашечки кофе потом. И уж тем более они не задерживались у нее дома настолько, чтобы хоть краем глаза увидеть девочку, которая возвращается из школы.

В квартире, где они, мать с дочерью, жили вдвоем, не было места для другого мужчины, кроме Линкольна. Роза стала военной вдовой навыворот: после развода она по-прежнему оставалась женой еврея, который сбежал обратно в Европу, потому что пожелал раствориться – вместе со своим городским лоском, своей еврейской и американской сущностью – в универсальном растворителе Восточного блока. Может быть, там и сбудется его давняя мечта: может быть, партия наконец вознаградит своего шпиона и отправит его на пенсию куда-нибудь на куриную ферму!

Роза была в разводе, но по-прежнему состояла в браке со своим веком, перевернувшимся вверх тормашками.

А были ли такие мужчины, которые что-то значили для нее? После Альберта, после войны? Всего трое. Один был недостоин Розы, но некоторое время она по-настоящему владела им; второй оказался достоин ее, но никогда ей целиком не принадлежал. А третьего вообще выбрала не она, а Мирьям.

Недостойным был Сол Иглин. Розино партийное увлечение – пожалуй, даже неизбежная связь. Первоначально Сол был агентом Альберта – скорее всего именно он и давал Альберту задание получить водительские права и потащиться вместе с молодой женой в Нью-Джерси. В соответствии с партийным протоколом, его личность оставалась тайной даже для жены подчиненного ему члена ячейки, но, как только Альберт пропал за горизонтом, Сол без малейшего смущения вышел из “подполья”. Роза хорошо знала Сола в лицо – оно долгое время оставалось для нее анонимным на собраниях, где выступали другие. А то, что он не первый год пожирал ее глазами, не говорило ей особенно ни о чем, кроме похотливого интереса с его стороны. И вот теперь, признавшись в собственной особой роли в их, Розы с Альбертом, жизни, Сол заодно рассказал о себе. А именно – что он женат, но исповедует свободную любовь. И сразу же радостно добавил, что жену свою не любит и в последнее время совсем с ней не спит, а она, в свою очередь, нисколько не интересуется его похождениями. И когда Сол Иглин сказал об этом, брови игриво поднялись над белым холстом его лица. Он обладал непомерным аппетитом, какой типичен для рано облысевших мужчин (если, конечно, верна эта примета, имевшая хождение среди сестер Розы и совпадавшая с ее собственными наблюдениями). Когда Роза в первый раз увидела где-то фотографию Генри Миллера, она вначале приняла его за Сола, хотя потом, всмотревшись внимательнее, увидела, что глубокого сходства между ними нет, если не считать лысого “кумпола” да выражения бесконечного эгоизма, замаскированного под некие высокие устремления и идеалы.

Что они с Солом вытворяли в постели – словами не описать. В течение первого года, по крайней мере, это почти искупало его длинные и скучные разглагольствования, его постоянную манеру говорить о самом себе так, словно он цитировал отрывки из какого-нибудь биографического очерка – из советского вузовского учебника.

1948–1950. Такие даты можно было бы высечь на надгробном памятнике любовной связи Розы и Сола Иглина. Сколько-нибудь серьезные отношения у них закончились в 1950 году. Но, по правде сказать, они еще не раз оказывались в постели – до того, как Роза предалась Дугласу Лукинсу, и до того, как Сол лично возглавил ее исключение из партии. Эта запрещенная финальная стадия, эти случайные совокупления после уже объявленного разрыва в чем-то были сродни подпольному горению совсем другого пламени – а именно советской мечты.

Наблюдая иллюзии Альберта в отношении СССР, а затем – не менее нелепую и упрямую веру Сола, Роза обнаруживала свой ранее не замеченный талант хранить молчание.

Пускай разочарование разгорится ярче, чем любовь, тогда посторонние – те, кто вне арены событий, – лишатся возможности выносить свои суж дения.

Пусть невыразимое так и останется невыраженным.

Лейтенант полиции Дуглас Лукинс оказался любовником, который заслуживал Розу. Быть может, даже таким любовником, которого заслуживала сама Роза, хотя самой ей не пришло бы в голову это утверждать. И в любом случае, он ей не принадлежал. Что толку ломать голову над заслуженностью того, что ей не принадлежит? Ее черный коп – благородный и стойкий внук векового рабства, заморенный муж и раздражительный отец, ветеран сражения в Арденнах, республиканец и приверженец Эйзенхауэра, метр девяносто и почти сто сорок килограмм моральной тяжести, накопленной ярости и откормленной скорби, – словом, живая тайнопись американской судьбы, – вышагивал по Гринпойнт-авеню, спугивая целыми стайками ребятишек с дверных порогов или от счетчиков на автомобильных стоянках, одним своим видом бросая вызов каждому: попробуй-ка сказать хоть слово поперек! Да, такой мужчина мог добиться от Розы всего, чего только потребовал бы.