Первая красотка в городе

первая четверть, 22 и 1/4, половина за 44 и 1/5, вот она выдала, победа на голову, калиф. дождь моего тела. фиги, славно разломленные напополам, словно огромные красные потроха на солнце, и высосанные до шкурки, а мать тебя ненавидит, отцу хочется тебя убить, а забор на заднем дворе зеленый и заложен Банку Америки, Тито выдавала по полной, а я тем временем зажаривал пистон за пистоном Лапусе.

потом мы разлучились, каждый дожидался своей очереди в ванную вытереть сопли со своих сексуальных курносиков. я вечно последний. потом вышел и взял одну из винных бутылок, подошел к окну и выглянул.

– Лапуся, скрути мне еще покурить.

мы жили на верхнем этаже, на 4-м, на самой верхотуре. но можно смотреть сверху на Лос-Анжелес и хрена не видеть, вообще ни хрена. все эти люди внизу дрыхнут, ждут, пока надо вставать и идти на работу. как это глупо. глупо, глупо и ужасно.

а у нас все правильно: глаз, скажем, зеленый или голубой, вглядывается вглубь сквозь ошмотья бобовых полей, друг в друга, пошли.

Лапуся принесла мне сигаретку. я затянулся и посмотрел на спавший город. мы сидели, ждали солнца и того, чего бы там потом ни было. мне мир не нравился, но в осторожные и легкие времена его почти что можно было понять.

не знаю, где Тито с Лапусей сейчас, померли или чего, но те ночи были хороши:

щипать эти ноги в туфлях на высоком каблуке, целовать нейлоновые коленки. все краски платьев и трусиков, давать Полиции Лос-Анжелеса тоже подзаработать зелененьких.

ни Весна, ни цветы, ни Лето никогда уже не будут такими.

ПИЗДАТАЯ ИНТРИЖКА

Я сидел на мели – снова – только на этот раз во Французском Квартале, Новый Орлеан, и Джо Бланшар, редактор подпольной газетенки ПЕРЕВОРОТ, отвез меня в то место за углом, такое грязно-белое здание с зелеными ставнями, ступеньки чуть ли не вертикально вверх взбираются. Это было в воскресенья, и я ожидал гонорара, нет, аванса за неприличную книжку. Которуя я написал для немцев, только немцы все время тюльку мне на уши вешали, чего-то про хозяина писали, про папика, пьянь конченую, а поэтому они оказались в заднице – старик снял все их сбережения со счета, нет, даже перебор там получился из-за его запоев и беспрерывной ебли, а следовательно они обанкротились, но старику они дают под зад, и как только, так сразу…

Бланшар позвонил.

Подходит к двери эта толстая деваха, фунтов 250-300, наверное. На ней как бы такая широченная простыня вместо платья, а глазки малюсенькие. Наверное, единственное, что в ней есть маленького. Мари Главиано, хозяйка кафе во Французском Квартале, очень маленького кафе. Вот еще что в ней было невелико – ее кафе. Но очень славненькое местечко, скатерки красные с белым, дорогое меню и никакого народу внутри. Возле входа торчала одна из таких старомодных кукол – черная нянька. Черная нянька символизировала добрые времена, старые времена, старые добрые времена, только старые добрые времена давно прошли. Туристы теперь стали зеваками. Им нравилось просто гулять и все рассматривать. Они не заходили в кафе. Они даже не напивались. Ничего больше не окупалось. Добрые времена миновали. Всем было насрать и ни у кого больше не водилось денег, а если и водились, то за них держались. Настал новый век, причем не очень интересный. Все как бы только наблюдали за тем, как революционеры и свиньи рвут друг другу глотки. Хорошее развлечение – бесплатное, денежки в кармане остаются, если они вообще есть.

Бланшар сказал:

– Привет, Мари. Мари, это Чарли Серкин. Чарли, это Мари.

– Здорово, – сказал я.

– Здрасьте, – ответила Мари.

– Давай, мы зайдем на минутку, Мари, – сказал Бланшар.

(С деньгами только две штуки не так: когда их слишком много и когда их слишком мало. А я как раз снова попал в фазу “слишком мало”.)

Мы взобрались по крутым ступенькам и пошли за нею по такому длинному, разросшемуся вбок дому – то есть, где сплошная длина и никакой ширины, и тут же оказались на кухне, за столом. На нем стояла ваза с цветами. Мари вскрыла 3 бутылки пива. Села.

– Ну вот, Мари, – произнес Бланшар. – Чарли – гений. Грудью на нож. Я-то уверен, что он выкарабкается, но тем временем… тем временем, ему негде жить.

Мари посмотрела на меня:

– Вы в самом деле гений?

Я хорошенько приложился к бутылке.

– Ну, если честно, трудно сказать. Гораздо чаще я чувствую себя каким-то недоразвитым. Будто у меня в голове такие здоровые белые блоки воздуха.

– Он может остаться, – изрекла Мари.

То был понедельник, единственный ее выходной, и Бланшар встал и оставил нас сидеть на кухне. За ним хлопнула входная дверь, и он вымелся оттуда.

– Чем вы занимаетесь? – спросила Мари.

– Живу наудачу, – ответил я.

– Вы напоминаете мне Марти, – сказала она.

– Марти? – переспросил я, думая: боже мой, вот оно. И оно наступило.

– Ну, вы же безобразны, знаете ли. Я не имею в виду, что вы урод, я в том смысле, что вы биты жизнью, знаете. А жизнь вас действительно побила, вы биты даже больше Марти. А он был драчун. Вы были драчуном?

– Это одна из моих проблем: драться хоть как-нибудь стояще я никогда не умел.

– Как бы то ни было, вид у вас такой же, как у Марти. Вас побило, но вы добрый.

Мне такой тип знаком. Я узнаю мужчину, когда увижу мужчину. Мне нравится ваше лицо. У вас хорошее лицо.

Не имея возможности ничего сказать о ее лице, я спросил:

– У вас не найдется сигарет, Мари?

– Ну конечно же, голубчик, – она сунула руку в эту свою широченную простыню платья и вытянула пачку откуда-то из-под сисек. У нее там могло бы поместиться продуктов на неделю. Смешно. Она открыла мне еще пива.

Я хорошенько хлебнул, а потом сказал ей:

– Я мог бы, возможно, ебать тебя, пока слезы из глаз не брызнут.

– Послушай-ка сюда, Чарли, – сказала она в ответ. – Я не потерплю, чтобы со мной так разговаривали. Я – приличная девушка. Мама меня правильно воспитала.

Еще поговоришь так – и вылетишь.

– Прости, Мари, я просто пошутил.

– Так вот: мне не нравятся такие шутки.

– Конечно, я понимаю. У тебя виски не найдется?

– Скотч.

– Скотч пойдет.

Она вынесла почти полную квинту. 2 стакана. Мы смешали себе скотча с водой. Эта женщина много чего повидала. Как пить дать. Вероятно, она видала все это лет на десять дольше меня. Что ж, возраст – не преступление. Просто многие стареют плохо.

– Ты совсем как Марти, – снова сказала она.

– А я никого, похожего на тебя, никогда не видел, – ответил я.

– Я тебе нравлюсь? – спросила она.

– У меня нет другого выхода, – сказал я, и никаких соплей на этот раз она на меня не вывалила. Мы пили еще час или два, главным образом – пиво, но раз-другой разбавляя его скотчем, а потом она отвела меня к моей постели. А по дороге мы прошли мимо одного места, и она, разумеется, сказала:

– Это моя кровать. – Она была довольно широка. Моя кровать стояла впритык к другой. Очень странно. Но это ничего не значило.

– Можешь спать на любой, – сказала Мари, – или на обеих.

Что-то в этом отдавало обломом…

Ну и, разумееется, наутро у меня башка раскалывалась, а я слышал, как она громыхает на кухне, но не обращал внимания, как и подобает мудрому мужчине, и слышал, как она включила телик посмотреть утренние новости, телик работал на столе в обеденном уголке на кухне, и слышал, как у нее кофе заваривается, запах был недурен, но вони яичницы с беконом и картошкой я не переваривал, и звука утренних новостей я не переваривал, и поссать хотелось, и пить хотелось, но не хотелось, чтобы Мари знала, что я уже проснулся, поэтому я ждал, слегка обоссался (хаха, да), но хотел остаться один, хотел, чтобы весь дом был моим, она же все ебошилась, ебошилась по дому, и я, в конце концов, услышал, как она пробегает мимо моей кровати…

– Пора бежать, – сказала она. – Я опаздываю…

– Пока, Мари, – отозвался я.

Когда дверь захлопнулась, я поднялся, зашел в сортир и уселся, и ссал, и срал, и сидел в этом Новом Орлеане, далеко от дома, где бы ни был мой дом, и тут увидел паука – тот сидел в паутине в углу и смотрел на меня. Я это точно знал, поскольку паук сидел там давно. Гораздо дольше меня. Сначала я подумал: а не убить ли его? Однако, он был такой жирный, счастливый и уродливый, просто хозяин всего заведения. Надо будет немного выждать, пока время не придет. Я встал, подтер задницу и смыл. Когда я выходил из сортира, паук мне подмигнул.