Конец вечного безмолвия

В стороне стояла молодая чукчанка в коротком, тесно облегающем полные плечи черном жакете. Черные волосы выбивались из-под цветного платка, обрамляя смуглое миловидное лицо.

Катер лихо подвел к берегу широкую корму кунгаса.

На берег сошли вместе и остановились чуть поодаль от толпы, сомкнувшейся вокруг представителей новой власти.

Изредка из-за спин мелькало лицо девушки с любопытными черными глазами, и Булатов против воли несколько раз поглядывал на нее.

— Скажи-ка, красавица, где тут живет Арене Волтер? — учтиво обратился к ней Безруков.

Девушка подняла глаза, встретилась взглядом с Булатовым и смущенно прикрыла лицо концом рукава.

— Вон стоит. — Девушка показала на светловолосого мужчину в высоких резиновых сапогах.

Безруков пошел к нему.

Представители власти в сопровождении встречавших медленно направились к зданию уездного правления. Процессию сопровождали любопытствующие собаки.

За всем этим издали наблюдали несколько оборванцев с темными, почти черными лицами.

— Арене Волтер, — познакомил Безруков, подведя светловолосого мужчину в высоких резиновых сапогах.

— А те кто такие? — спросил Булатов, кивнув в сторону оборванцев.

— Местные жители, — ответил Волтер, — Чукчи. Эй, Иван Куркутский!

Человек походил на русского.

— Здравствуйте, добрые молодцы, — поздоровался он — Доспели, мольч, до Анадыря-то? Ну, ну, живите тут…

— У Михаила изба как? — спросил его Волтер.

— Пустует, оннак, — ответил Куркутский, — Можно там жить, только печку поправить,

— Печку поправим, — сказал Волтер.

Изба Михаила Куркутского встретила гостей пустотой и сыростью: хозяин жил у старшего брата, а в свое жилище складывал всякую ненужную рыбачью рухлядь.

Арене Волтер по-хозяйски оглядел жилище, потрогал расшатавшиеся кирпичи в плите, ковырнул пальцем растрескавшуюся замазку на крохотном закопченном оконце и удовлетворенно произнес:

— Ничего, починим. Зимовать можно, Булатов осмотрелся и сказал:

— Ну, я зимовать тут не буду.

Арене Волтер удивленно посмотрел на него.

— Он у нас в Америку собирается, а оттуда на Смоленщину, — с улыбкой пояснил Хваан.

— Какой дорогой? — спросил Волтер.

— Попутным судном или зимой по льду… Волтер посмотрел на парня и, убедившись, что тот говорит вполне серьезно, сказал:

— Американской шхуны в эту навигацию больше не будет. Знают о том, что царя больше нет, и выжидают… Зимой перейти Берингов пролда невозможно.

Каждого из этих людей в Ново-Мариинске хорошо знали: поселение небольшое и всяк на виду. Трудно соединить их вместе даже мысленно. Но здесь они сидели тесно, в крохотной комнатушке, и внимательно слушали Сергея Безрукова,

Пришли коренные анадырские жители, рабочие рыбных промыслов и торговых фирм. Василий Бучек — кряжистый, по всему. видать, сильный мужик; с живым пытливым взглядом Сергей Гринчук; его товарищ — аккуратный широколицый Владимир Клещин; один из помощников радиста, тихий и застенчивый Василий Титов; моторист катеров уездного правления Игнат Фесенко; Николай Кулиновский и Михаил Куркутский. Всех их когда-то собрал вокруг себя Петр Ка-ширин.

— Товарищи! Красная Армия Советской республики движется на восток. Мы, как искры революции, должны зажечь массы далекого Севера и поднять их на борьбу за власть пролетариата. Сложность нашей работы в том, что нас немного. Широкие массы туземного населения пребывают в темноте и невежестве. Предстоит гигантская работа. Надо искать сочувствующих, привлекать их к нашей борьбе… Петр Васильевич Каширин направлен в Якутию, а нас партия послала сюда…

Милюнэ еще никогда не переживала такой суматохи.

Каждый значительный человек Ново-Мариин-ска желал попасть на сборище, и дверь в доме Тренева не закрывалась, хотя каждого просителя Иван Архипович вразумлял:

— Господа, не я устраиваю прием, а общественность Ново-Мариинска. Потрудитесь обратиться в уездное правление.

Агриппина Зиновьевна на этот раз превзошла себя. Глянув на нее, Иван Архипович не сдержался и крякнул.

На лицо был положен весь грим, сберегаемый долгие годы. Брови и ресницы подчернены. Щеки слегка подрумянены и обсыпаны тончайшей китайской пудрой из большой коробки, хранящейся в заветном ларце. Агриппина Зиновьевна надела гладкое черное шелковое платье, а на плечи накинула палантин из отборных королевских горностаев. Снежной белизны мех красиво оттенял черный блеск шелка тангитанской женщины.

Иван Архипович тоже приоделся — во все черное, только рубашка была ослепительно белая.

Когда Агриппина Зиновьевна и Иван Архипович проходили по улице Ново-Мариинска, ана-дырцы выглядывали из домишек и перешептывались, а чумазые ребятишки пальцами показывали.

Милюнэ шла чуть поодаль и сбоку, любуясь своими хозяевами и в душе гордясь за них.

Ей хотелось похвастаться, что и она тоже приложила руки к этим нарядам: большим железным ковчегом, наполненным углями, водила по влажной ткани, и пар вырывался из-под плотно прижатого железа.

За церковью, где Треневы повернули к устью лимана, к уездному правлению, Милюнэ присоединилась к толпе наблюдающих.

Милюнэ побежала к дому уездного правления, куда направлялись любопытные.

В самой большой комнате правления, освещенной висячими керосиновыми лампами, говорил новый начальник уезда. Речь его была долгая и, наверное, очень важная, потому что все стояли и терпеливо держали в руках наполненные до краев стаканы и рюмки…

— Господа! — Голос у Громова был басовитый, несколько хрипловатый, словно он долго ехал по морозу на нарте. — Господа! Мы прибыли сюда для спасения России. Наша любезная родина оказалась во власти узурпаторов, анархистов и попросту разбойников во главе с немецким шпионом Лениным. Пользуясь темнотой и невежеством низших слоев российского общества, он поднял восстание и захватил власть, оккупировав Петроград и Москву. Но, господа, лучшие сыны России не могут отдать на поругание дорогую родину! История призвала на поле брани представителей истинного российского дворянства. Вместе с историей на нашей стороне разумные и благожелательные силы Америки, Англии и Японии. Благодаря их бескорыстной помощи большевики не захватили Дальний Восток. Верховный правитель России адмирал Колчак, божьей милостью поставленный у власти, полон решимости освободить Россию от большевиков, вернуть награбленное истинным хозяевам, защитить церковь от поругания и разорения. Да здравствует адмирал Колчак и наши доблестные союзники!..

Раздалось глухое «ура», и стекла слегка вздрогнули.

Милюнэ, стоя на завалинке, старалась увидеть своих хозяев и нашла их совсем недалеко от главного стола, за которым теперь восседал новый начальник…

Говорили речи и жители Ново-Мариинека.

Такого всеобщего поглощения дурной веселящей воды Милюнэ еще никогда не видела, и любопытство было так велико, что многое бы отдала, чтобы очутиться внутри.

— Эй, баба! — услышала она сзади.

На крыльце стоял один из милиционеров в сером мундире. Он держал винтовку и с любопытством посматривал на Милюнэ,

— Ну что, интересно?

Милюнэ молча кивнула.

— Хочешь поглазеть?

— Хочу, — добродушно ответила Милюнэ, — Тогда иди за мной и помоги.

Милиционер спустился на берег, где на костре в большом ведре варилась уха. Поддев палкой раскаленную дужку, вдвоем понесли ведро в уездное правление.

Войдя внутрь, Милюнэ очутилась в табачном тумане, пропитанном густым запахом дурной веселящей воды, пота и какой-то прелой кожи. На столе были расставлены тарелки, и Бессекер-ский собственноручно принялся наливать Громову уху.

После ухи подавали оленьи котлеты и жареных уток.

Заиграл поставленный ва железный сейф граммофон, и музыка заставила умолкнуть пирующих.

Громов вытащил из ухи ложку и принялся дирижировать.

— Дамы приглашают кавалеров!

При этих словах Агриппина Зиновьевна решительно встала, повела плечами, поправляя горностаевый палантин, и устремилась к Громову.