Я-1 (Клаутрофобическая поэма) (2002 г.)

Тем не менее, иногда мне кажется, что людей надо, если уж не любить, то по крайней мере оставить в покое. Но тут есть один парадоксик. Ведь чтобы среднестатистические люди были счастливы, чтобы действительно ничем их не беспокоить и не волновать, им нельзя прекословить и нужно довольно часто им подчиняться, потому что с какой стороны на них ни посмотреть – они посредственные, довольно тупые и злобные твари.

Наверное, моей основной проблемой является то, что мне слишком ясна ваша игра. Когда я играю в неё, я всегда выигрываю, но мне скучно. Поэтому я всё время норовлю играть в свою, в которой победителей быть не может, как и в любой третьей мировой войне.

Я точно знаю, что Катя права, когда говорит о так называемой Церкви Святого Результата и о естественном отборе как о единственной мере вещей, и это, де, заебись. Это, конечно, так, но что это за такой мир, и какая скука изо дня в день побеждать людей, которые по определению, по условию задачи, не являются мне достойными соперниками! (Восклицательный знак здесь не означает истерики или какой бы то яркой эмоциональной окраски. Восклицательный знак неуместен в предложениях со словом «скука», но этого требует русский язык. С пятой стороны, русский, как и любой иной, придуман людьми, а всё, что придумано людьми – хуйня. Особенно бог! Не хуй тут удивляться!)

Не побеждать я не умею, потому что все люди очень слабы. Меня, конечно, можно ударить или убить, но любой из ударивших меня обречён доживать свой век с ощущением собственной никчёмности, а это, надеюсь, страшно. Меня нельзя бить, потому что я священен. Я, блядь, и есть святой грааль. Верьте люди, это так.

Ну какая, нахуй, Церковь Святого Результата?! Для одного что-то там – результат, а для другого – собачья хуйня. А кто-то и вовсе добивается собачьей хуйни осмысленно. Всякое бывает. Просто Катя, как практически все из нас, сидя у себя на кухне желает властвовать миром и душами в той сфере, которая представляется ей наиболее важной, разумеется, в силу того, что чувствует себя в ней компетентной. Но сфера эта представляется важной только ей, подобно тому, как только мне кажется важной та, в которой мне поистине нет равных. Равных нет, потому что никому больше это неинтересно, но тех, кому самое святое моё до пизды или похуй, я считаю уродами, подлежащими физическому уничтожению.

Мы разные люди, у нас разные желания, что тоже никак не беда, потому что всё однохуйственно. Катя, правда, не считает, что это так. Но я не считаю так, как считает Катя. Выходит, опять нет никакой разницы. Мало ли, кто что считает? И, тем более, мало ли, кто что делает? Не надо просто ни на кого давить. В частности, не надо давить на меня! Я за это убить могу.

Мне приходилось говорить это о себе и раньше, но это были скорее мантры. Теперь я понимаю, что это правда. Поэтому второй раз я повторять не буду. А то вы подумаете, что и сейчас это только слова, а потом, когда я убью вас (разумеется, за дело), я не смогу быть полностью уверен, что предупредил вас в полной мере и действительно дал вам шанс выжить, а это для меня важно.

Я знаю ещё одну даму, которую хлебом не корми – дай поговорить о естественном отборе и, в особенности, о доминантном принципе. Этим самым примитивным принципом она руководствуется на работе и в семье.

Уже 150-200 грамм самого наибанальнейшего красного вина запускают в ней необратимые процессы. Её начинает нести. Она говорит, что всё хуйня, кроме пчёл. Просто есть люди, которым дано и которым нет. Есть, с её точки зрения, какие-то сильные и слабые. Интересно, к какой из этих двух категорий принадлежит её муж, который вот уже двадцать пять лет носит её на руках с упорством барана, а в короткие передышки читает книжки о свободе воли и выбора?

К какой категории относит его она сама, за всю жизнь не сделавшая и даже не подумавшая ни о чём таком, что выходило бы за рамки твёрдой «четвёрки»? Нет, конечно, у неё всегда было «отлично». «Пятёрку» ей ставили по вечному принципу педагогов-мужчин – ну, она же девочка, она старается, заслужила своим упорством. Симпатичная попка ея заслужила, если быть точным. Действительно, сколько бедной девочке приходилось сидеть в ленинской библиотеке с её посредственными способностями! Но она была упорна. И давно уже прочно занимает не последнее место у себя на работе.

Поэтому иногда, глядя на её мужа, я думаю, что бунт – это слабость, а иногда, глядя на него же, полагаю, что это всё-таки сила... которая, может быть, ему не дана.

Ещё сегодня у учащихся средних школ выпускной бал. В телевизоре, где-то в районе five-o-clock(а), нарисовались их примитивные, тупые, скучные лица. Один юноша сказал в микрофон так: «Всё впереди! Столько возможностей! Я поступлю в институт, стану высококлассным специалистом и устроюсь на хорошую работу!».

Логично. Цепочка безупречна. Устроиться на хорошую работу – предел мечтаний! Молодец, блядь. Может быть, он уже не первый год является сотрудником ФСБ? Насколько я понимаю, молодые им тоже нужны. Кто-то же должен зомбировать юное поколение на надлежащем синхронном срезе. Но кто зомбирует их самих? Или ФСБ – бог?..

Я, кстати, уверен, что дома в 99-м взорвали они, и в этом уверены все нормальные люди. Те, что всегда получали «тройки», потому что педагоги были уродами. Быдло неспособно оценить Человека. И вообще, не надобно бы быдлу этого дозволять.

75.

Когда я думаю о разнице между Лимоновым и Сорокиным (разумеется, в рамках моего восприятия, поскольку иного мне не дал бездарный господь), я неизменно нахожу её в их социальном статусе. Как в статусе авторов, так и в статусе их произведений. И эта разница зачастую не в пользу Сорокина, опять же с моей точки зрения.

Дело в том, что для меня как для последнего из могикан, по совместительству являющегося первым в Роде, сохранила свою непреложность такая эстетическая категория как честность. Можно сказать и так, что честность не утратила в моём случае качества эстетическойкатегории. Более того, этика тоже не пустой для меня звук, хотя лишь до той поры, пока в ней есть своя неповторимая и ИНДИВИДУАЛЬНАЯ эстетика. В этой связи, я считаю, что иногда можно бить людям лица, блевать на соседей в метро или ссать в лифте, но это можно, во-первых, не всем, а, во-вторых, даже тем немногим, кому можно, можно не всегда, но лишь тогда, когда это необходимо для реализации авторского замысла. Как определяются такие допустимые ситуации? А по общему эстетическому контексту, куда входят следующие параметры: 1) Время и место действия 2) Предыстория ситуации на микро- и макроуровнях, т. е. соотношения между историей Повода, которая может не превышать и секунды, и многолетней историей Причины, каждое мгновение которой также обладает теми же микро- и макровременными и ситуационными контекстами 3) Важен также и адресат «творческого» акта. Если это сам автор, то это ещё не значит, что сие есть онанизм и фигня. Хотя бы потому, что онанизм бывает весьма результативен. Скажу прямо, если бы люди время от времени не снимали сексуальное напряжение именно путём мастурбации, маньяков и, собственно, преступлений было бы гораздо больше, и это было бы уже посерьёзней, чем наш новый неуловимый Джо в лице «терроризма и экстремизма». Тем не менее, если это всё-таки онанизм, он может оказаться и недостаточно убедительным аргументом для признания данной ситуации Допустимой.

Таким образом, важно ещё и то, кто дрочит в каждом конкретном случае, и кто водит его рукой. Если это Божественное Провидение, то можно и проблеваться неистово какой-нибудь тётеньке на белую блузку или дать в морду хорошему знакомому. А если какая-нибудь хуета, то нельзя. Опять возникает вопрос, кто будет определять. Смотри тогда главу 69-ю! Если ясней не станет, начни с первой!

Так вот, стало быть, Лимонов и Сорокин. Ну что тут скажешь?! Всё-таки Сорокин развлекает, и сам вероятно большой любитель развлекаться. Спору нет, он – очень талантливая катапуська, и развлекает хорошо. Развлечение – его цель. Точнее, проекция его личных развлечений на читателя. В основном, на тонконосых и тонкогубых уродов-эстетов. (У меня, если честно, тоже довольно тонкие губы, но борода это надёжно скрывает.)