Испанский сон

— Почему такая глупая ошибка, партнер?

— Потому что…

Вальд замолчал.

— Не щадить друг друга, — сказал Филипп, — значит не щадить прежде всего себя самого.

— Снова ты прав, — признал Вальд. — Мне приснился плохой сон; я был под впечатлением. Я почему-то сразу подумал о черном телефоне.

— Ага, — сказал Филипп. — Либо ты теряешь голову от страха, либо действуешь под влиянием сна. В принципе, это одно и то же. Считаю, что если это была психологическая атака, она полностью удалась: они заставили тебя потерять способность адекватно мыслить.

— Скажи! а ты сам, после того звонка, так ли уж адекватно мыслил?

Филипп улыбнулся. Он вспомнил, как поехал к Эскуратову, и как тот сказал, что он будто в штаны наложил, и как он огрызнулся. Теперь Вальд делал все то же самое, и это было смешно.

Однако, думал он дальше, после того звонка его запихнули в багажник и повезли в подвал. И это уже не смешно. Что сейчас будет с Вальдом? Может ли он позволить Вальду ждать?

А как не позволить ждать? Он даже не смог отговорить Вальда от завитушек. Оставалось только…

— Вообрази, — сказал Филипп, — если она успела прицепить к чему-нибудь твоему ма-аленький микрофончик. Вот такой, — показал он двумя пальцами.

— Ага, — сказал Вальд.

— По-моему, это куда проще, чем выискивать твои звонки.

— Да. Но мы же сейчас не успели сказать друг другу ничего особенного, верно?

— Ты думаешь?

— Что, например?

Филипп громко рассмеялся. Он вытащил из кармана диктофон, в точности такой же, какой был подарен Вальдом Вую, и включил воспроизведение.

«Ты думаешь, тебя отпустят с такими бабками?»

«Но ты же останешься».

«Мне кажется, ты бросаешься из крайности в крайность; мне кажется, нужно думать не о пленке, а о деньгах. Давай решим что-нибудь про деньги».

— Это провокация, — буркнул Вальд. — Как ты мог говорить о деньгах, имея в голове мысль о микрофоне?

— Я просто хотел показать тебе, как мы слабы.

— Ну, и что?

— Может, удалось бы убедить тебя не ждать.

Вальд задумался.

— Я поражаюсь самообладанию тиранов, — сказал он через какое-то время. — Мне прислали какую-то несчастную пленку — и, пожалуйста, я уже псих. А представляешь себе обстановку в сталинском Кремле? Это при том что вот таких ма-аленьких микрофонов еще не было.

— Не думаю, что это было такое уж самообладание, — заметил Филипп. — Из-за таких вещей, если они повторяются постоянно, всякий со временем сделается маньяком. Это счастье, если в результате у него вообще не останется времени на дела. Потому что все-таки остается — и дела получаются соответствующие, кривые. Но почему ты говоришь о сталинском Кремле?

— Потому что по такой логике нужно говорить и вовсе не о Кремле. Этак выходит, любое место, где власть или деньги, прямо-таки патогенно.

— А это так и есть.

— В таком случае, кто же выигрывает? — вопросил Вальд. — То, что не самые умные — установлено ранее; не самые толстокожие, так как все равно сделаются маньяками… Короче, самыми какими нужно быть нам?

— Ты же веришь в Бога. Разве мы можем стать иными, нежели нас замыслил Господь?

Вальд поморщился.

— Кесарю кесарево, — сказал он.

— А говорят, всякая власть от Бога.

— Странно слышать такое из уст неверующего.

— Нет, не странно, — сказал Филипп. — Власть штука особая; я немало о ней поразмышлял. Хочешь, поделюсь соображением?

— Не знаю.

— Это ценное соображение, — сказал Филипп. — Я придумал его сидя в подвале и затем еще раз уверился в нем во время последней речи г-на А. Помнишь г-на А.?

— Помню. Давай соображение.

— Называется «экономика отъема». Блага, подлежащие отъему, могут быть разными; для краткости я веду речь о денежном эквиваленте.

— Ну.

— Некий хозяин (то есть, облеченный властью человек) отнимает у толпы деньги. Зачем? А затем, чтобы разделить их на три потока: 1, 2 и 3.

— Понял. Дальше.

— Дальше так. Первый поток идет самому хозяину. Я имею в виду личное потребление. Утехи, дома.

— Тоже понял.

— Второй поток идет бедным людям. Наконец, третий, самый главный поток, идет на злые дела.

— Именно на злые?

— Исключительно. Он, правда, распределяется иерархически; основная денежная масса, видно, идет на устрашение, поддержку устрашения, пропаганду устрашения и так далее, но кто же будет бояться, если кое-какое зло не творится в натуре? Поэтому на вершине потока зло; и общее назначение потока зло. А знаешь, зачем это зло?

— Ну, зачем?

— Затем, что если не будет этого зла, никто не отдаст хозяину денег, чтобы давать бедным и себе оставлять, то есть он просто лишится власти. Так вот, вся разница между Вуем и хвалеными демократиями исключительно в пропорциях. Власть — это третий поток ради первого. Второй поток остаточный — чтобы с голоду не подохли… но он тоже должен быть, ведь бедные — это масса, конечные потребители; без бедных не будет и богатых, которым власть вообще не нужна; по последней причине хозяин ненавидит богатых, но без них ему никак — отнимать будет не у кого.

Филипп помолчал и добавил:

— Между прочим, этими весьма простыми категориями легко иллюстрируется превращение в маньяка. Если ты внимательно слушал, то заметил, что зло для хозяина лишь инструмент; сам хозяин может быть не таким уж и злым человеком. Но вот зло из инструмента становится целью — вначале чуть-чуть, грань очень тонкая… потом больше… и вот ты и злодей. Насколько позволит толпа, конечно. В хваленых демократиях приходится ухо востро держать… а у нас — на всю катушку.

— Знаешь, — сказал Вальд, — когда я был маленьким, мне очень хотелось быть поглавнее.

— Маленьким всем хочется.

— Но большим, кажется, тоже. Тебе бы хотелось?

— Любым способом поглавнее, — уточнил Филипп, — или конкретно власти? Учти, под властью я имею в виду именно то, что построено по описанной мною модели.

— Да, вот ее — хотелось бы?

— Ни за что.

— Боишься делать зло?

— Не знаю; может быть. Ведь это… Тяжела ты, шапка Мономаха! — так вот, мне кажется, она действительно тяжела. Поэтому когда я говорю «власть от Бога», я просто имею в виду, что мало кто выдержит этот режим… а потому и предлагаю тебе, не умножая сущностей и проблем, побыстрее звать Виктора Петровича. Все равно отдаваться; зачем же ждать?

Они помолчали.

— Déjà vu, — сказал Вальд. — Да не просто vu, а так и было: с красивыми рассуждениями ты тянешь нас в это болото… и жену уже сплавил, в точности как тогда…

— Было совсем не так, — возразил Филипп. — Если восстановить события, то сегодняшнее началось — знаешь когда? Когда я вернулся из поездки и ты, вместо того, чтобы дать мне поспать, заставил меня звонить Эскуратову. Время собирать камни, — пожал он плечами. — Хочешь, жди… Только чего? — тоже багажника?

Вальд молчал.

— И что касается Аны, то это тоже не так, — добавил Филипп. — Я ее не сплавлял… разве я не говорил тебе? Ей просто предложили работу.

— Да? — удивился Вальд. — Какую?

— Не знаю.

— Как ты можешь не знать?

— Вот так и могу; какая-то работа вроде той, что была… они собирались в такой спешке… Ты представляешь, Марина уехала вместе с ней.

Вальд почесал репу и вздохнул.

— Ладно. Что будем делать?

— Я все сказал.

— Что ж, ты победил. Только…

— Только что? — улыбнулся Филипп.

— Только, — попросил Вальд, — не передавал бы ты пленку! Попробуй лучше зазвать этого типа сюда.

Виктор Петрович, одетый несколько странно — в двустороннюю мантию, верх которой был черным, а низ голубым — сидел во все том же зрительском кресле перед дверцей ампир и с доброй улыбкой наблюдал происходящее на экране. Вальда и Филипп, с одной стороны, наблюдали за эволюцией его улыбки, с другой же стороны, то и дело поглядывали на экран.