Жаба

Только один раз окликнула она доктора, видя, что тот проходит мимо, но ни желания приглашать его, ни надежды на помощь не было. Да и что мог поделать этот человек с таким цепким животным? Когда же доктор, не удовлетворенный ее и дочкиными объяснениями и смелым ощупыванием поверх платья, заговорил о внутреннем осмотре, взбешенная матрона чуть не вытолкала его за дверь. Бесстыдник! Еще что выдумал! Так она ему и позволит! Бедняжка так стыдлива и скромна, что краснеет при одной мысли о такой вещи!

В воскресные вечера Висантета шла в церковь, выступая во главе "дочерей Марии". Ее большой живот стал предметом восхищения всех девушек. Все жадно расспрашивали о жабе, а Висантета томно отвечала. Теперь жаба не беспокоит ее. Выросла, правда, очень – еще бы! – она так хорошо ест; шевелится иногда, но ей, Висантете, причиняет уже меньше вреда. Одна за другой девушки дотрагивались руками до ее живота, чтобы почувствовать движение невидимого животного. Они были в восторге от несомненного превосходства их подруги. Священник, человек простодушный и кроткий, притворялся, что не замечает общего любопытства, и с изумлением думал о делах, которые творит бог, дабы испытать детей своих. Позже, с наступлением ночи, когда хор пел нежными голосами хвалу пресвятой богородице – покровительнице морей, каждая из этих невинных девушек обращала свои мысли к загадочному существу, усердно молясь, чтобы бедная Висантета освободилась от него как можно скорее.

Угрюмый тоже стал пользоваться некоторой популярностью из-за болезни своей невесты. Его зазывали к себе хозяйки, его останавливали старые рыбаки, чтобы расспросить о звере, терзавшем девушку. "Бедняжечка, бедняжечка!" – мычал он, и в этом слышалось столько любви и сострадания. Больше он ничего не говорил, но взгляд его выражал горячее желание как можно скорее взять на себя заботы о Висантете и ее жабе, которая тоже внушала ему какое-то нежное чувство – ведь она была частицей Висантеты.

Однажды вечером, когда доктор по обыкновению сидел у меня, за ним прибежала какая-то женщина, трагически размахивая руками: дочка Хозяйки тяжело больна, он должен бежать на помощь. Доктор пожал плечами: "Ах да, жаба!" И не выказал никакого желания двинуться с места. Но тут примчалась другая женщина, размахивавшая руками еще более трагически. Бедняжка Висантета! Она сейчас умрет. На всю улицу слышны ее крики. Проклятая жаба ест ей кишки!

Я отправился следом за доктором, зараженный любопытством, которое охватило весь поселок. Подойдя к хижине Хозяйки, мы должны были пробивать себе дорогу через плотную толпу женщин, которые загородили дверь и наводнили все помещение. Жалобный крик, душераздирающий вопль пронесся из глубины жилища над головами любопытных и перепуганных людей. Ему вторил громовой голос Хозяйки: в нем слышалась мольба. Ее дочь! О господи, ее бедная дочь!..

Соседки встретили врача потоком требований. Бедняжка Висантета мечется в исступлении с вытаращенными глазами и искаженным лицом. Она не может вынести такую пытку! Он должен оперировать ее, вскрыть ей нутро, выбросить поскорее этого цепкого зеленого дьявола, который пожирает несчастную. Доктор прошел вперед, не обращая на все это внимания, и не успел я подойти к нему, как среди внезапно наступившей тишины раздался его голос, резкий и недовольный:

– Ну, если эта девочка и больна, так только тем, что должна вот-вот…

Не успел он кончить, как все поняли по его грубому тону, чт? он собирается сказать. Толпа женщин дрогнула от напора Хозяйки, словно морские волны под брюхом кита. Вытянув вперед свои опухшие руки с обезображенными ногтями, изрыгая ругательства, она смотрела на врача глазами, полными ненависти. Разбойник! Пьяница! Вон из дома! Сам народ виноват, что кормит до сих пор этого безбожника. Она ему сейчас покажет! Пустите же ее! И, взбешенная, она билась в толпе товарок, стремясь освободиться от них и исцарапать доктора. К ее голосу, взывавшему о мщении, присоединилось слабое блеяние Висантеты, успевавшей протестовать в промежутках между стонами, вызываемыми болью. Неправда! Пусть уйдет этот злой человек! Сплетник! Все это неправда!

Но доктор спокойно ходил по хижине, требуя воды, тряпок, быстро и властно отдавал приказания и не обращал никакого внимания на угрозы матери и вопли дочери, становившиеся все более пронзительными и отчаянными. Вдруг она зарычала, точно ее убивали, и вихрь любопытства, стремительно возникший в толпе, словно окутал врача, которого, мне не было видно. Неправда! Неправда! Недобрый человек! Клеветник!.. Но протесты Висантеты уже не были одиноки. К ее голосу – голосу невинной жертвы, который, казалось, требовал справедливости у неба, присоединился крик новорожденного, легкие которого впервые вобрали воздух. Теперь уж подруги Хозяйки должны были сдерживать ее, чтобы она не кинулась на собственную дочь. Она убьет ее! Собака! Чей же это?.. И от страха, который эти угрозы наводили на больную, все еще лепетавшую "неправда, неправда", она наконец заговорила. Один парень из уэрты, которого она больше никогда не видела… голова закружилась… уже смеркалось… она уже ничего не помнит! И она упорно настаивала на том, что обо всем забыла, словно это могло служить ей извинением.

Толпа поредела. Все женщины испытывали непреодолимое желание поскорее рассказать о случившемся. Когда мы выходили, Хозяйка, пристыженная и рыдающая, бросилась на колени перед доктором, стараясь поцеловать ему руку. "О дон Антони! Дон Антони!" Она просила прощения за все оскорбления, приходила в отчаяние, думая о том, что станут говорить люди. А уж этого-то не миновать!

Завтра же парни, которые обычно поют, выволакивая сети, придумают новые песенки. Песню о жабе! Ее жизнь станет невыносимой!.. Но больше всего пугала ее мысль об Угрюмом. Уж она-то хорошо знает этого бешеного! Бедняжку Висантету он убьет, стоит ей выйти из дому. Да и ее участь будет такой же, потому что она не сумела уберечь свою дочку. "О дон Антони!" На коленях умоляла она его поговорить с Угрюмым. Он, такой добрый и умный, должен успокоить его, заставить поклясться, что тот не будет мешать им, забудет о них.