Большая охота на акул

Таково мое личное мнение, хотя даже мои друзья в «индустрии бокса» отмахиваются от него как от дурацкой ерунды недалекого писаки, который умеет рассказать про наркотики, насилие или политику президентских кампаний, но никак не добьется успеха в их мире. Бокс.

Это ведь «эксперты» снисходительно хмыкали, когда я в Лас-Вегасе говорил, что принимаю любые ставки на Леона Спинкса против Мухаммеда Али из расчета десять к одному, а с тем, кто умеет считать, готов столковаться на пять к одному или, может, на четыре. Но никто в Вегасе, способный выплатить хотя бы половину выигрыша, не соглашался принимать ставки даже восемь к одному.

«Экспертов» всех областей объединяет одна отличительная черта: они никогда не поставят деньги или что-либо еще на то, в чем, по их заявлениям, они убеждены. Потому они и «эксперты». Они вальсируют по минному полю рискованных утверждений, которое отделяет политиков от азартных игроков, а когда ты достиг высот, с которых можешь называть себя экспертом, чтобы не скатиться оттуда, надо подстраховывать свои ставки (оглашаемые и неоглашаемые) так искусно, чтобы твою высоко ценимую репутацию не подмочило ничего, ну разве какая-нибудь нелепость, которую можно списать на божий промысел.

Например, я живо помню собственное разочарование, когда Норман Мейлер отказался ставить на свое почти стопроцентное убеждение, что Джордж Фореман слишком силен и что Мухаммед Али не справится с ним в Заире. А еще я помню, как в Лас-Вегасе меня хлопнул по груди спортивный журналист из Associated Press, когда однажды в «Хилтоне» в баре при казино разговор зашел про бокс.

– Леон Спинке тупой карлик, – рявкнул он в оскалы прочих экспертов, собравшихся послушать, кто что думает о бое. – У него столько шансов выиграть чемпионат в тяжелом весе, как у вот этого парня.

«Этим парнем» был я, и свою полнейшую убежденность репортер АР подчеркнул, стремительно ткнув меня в солнечное сплетение.

С тех пор я не раз поминал ему тот разговор. Когда я сказал, что дословно процитирую его слова как крупицу предматчевой мудрости, он переменился в лице и сказал, что если я собираюсь сослаться на его случайную глупую фразу, то пусть уж буду достаточно честен и объясню, что он «был с Мухаммедом Али так долго и пережил с ним столько диких сцен, что тогда просто не мог пойти против него».

Ну… это мое последнее приключение в спортивной журналистике, и, откровенно говоря, мне плевать, покажется ли оно внятным читателям. Особенно потому, что вы, мелочные жадюги, попытались поместить полноцветный разворот X…* прямо посреди моего материала.

Где-то в папках у меня есть письмо от рекламного агентства корпорации «Хонда» в США. Там говорится, что они предпочли бы, чтобы мой имидж не идентифицировался с Rolling Stone. За годы эти тупые жестянщики завалили меня такой горой оскорблений, что я задался вопросом, а с нормальными ли людьми мы вообще имеем дело, если они настолько охренели, что хотят поместить гигантскую рекламу «Хонды» прямо посреди моей статьи.

* Имя производителя было в последнюю минуту удалено издателем после гневных и алчных обсуждений с рекламным отделом RS. – Примеч. авт.

Да пошли они. Я даже хоронить Ричарда Никсона на «хонде» бы не поехал. Из моих знакомых «хонда» была только у Рона Зиглера. Завел он ее себе еще в Сан-Клементе, перед самой отставкой, и, помнится, Рону, по причинам, которых я так и не понял, очень хотелось одолжить ее мне. Как-то на вечернике в доме Никсона я, одурелый от мескалина, запросто болтал с Роном, Генри Киссинджером, генералом Хейгом и прочими этого типа, и все они были тогда очень приветливы… даже со мной. Среди приглашенных оказалась Энни Лейбовитц, и я уговорился с Зиглером, что на несколько дней махну мой «датсун» на его «хонду», а тем временем заместитель Зиглера Джеральд Уоррен и Энни потешались над Киссинджером, который решил, что я «полковник ВВС в штатском».

– Скажи ему, что он прав, – шепнул я Энни. – Обменяем «датсун» на байк Зиглера и завтра утром спустим его прямиком с пирса Лагуна-бич. Я на полной скорости съеду на байке с пирса. У тебя получится несколько хороших кадров, когда перед самым ударом я вздерну байк в воздух. А Рону мы подарим фотку с автографом от «полковника».

* * *

Ох, ну вот опять меня тянет на старые добрые времена, когда мужчины были мужчинами, веселье – весельем, а благовоспитанный доктор ВВС еще мог, не вызывая скандала, пить коктейли с президентом.

Это было до того, как «уехал цирк», как резко припечатал Дик Гудвин, когда мы сидели в вашингтонском кабаке в день отставки Никсона. И верно, с тех пор все посерело. Гамильтон Джордан слишком растолстел, чтобы ездить на мотоцикле, а Джоди Пауэлл уже не способен гонять.

Господи! Как низко мы пали! Неужели Рон Зиглер был последним вольнодумцем в Белом доме? У сестры Джимми, Глории, есть большая «хонда», но ей не позволяют заезжать севернее Чаттануги, а остальная семья залегла на дно, лихорадочно изобретает формулу, как превратить арахис в швейцарские франки.

Ах ты… матерь бредящего бога! Во что мы ввязались? Как мы провалились в эту дыру? И как нам из нее выбраться?

Или – ближе к делу – как спасти эту косоглазую статью, когда я всю ночь лепетал про Рона Зиглера и «хонды» и сборище бесхребетных косолапов в Белом доме?

И как насчет концовки? Как насчет серьезной журналистики? И порядочности? И Правды? И Красоты? И Вечных Истин? И Дня права в Джорджии? Да, нас почти накрыло, и на сей раз главную речь требуют от меня.

Почему нет?

За сто тысяч долларов я сделаю что угодно, если, конечно, деньги вперед. Что? Ах ты, боже мой! Что я только что написал? Вырезать последние фразы? Или оставить как есть и подготовиться к атаке спецслужб в стиле Спинкса?

Нет, так продолжаться не может. Эта хрень еще в неприятности меня впутает. И какая будет трагедия, если меня посадят сейчас, после того как я десять лет издевался над Белым домом, – пусть и по очень веским причинам. Зиглер сказал, мол, это потому, что я псих, а Киссинджер считал меня беглым полковником ВВС. Но мой старый друг Пат Бьюкенен назвал это «врожденным изъяном личности». Может, и правда, но если высказывание, что Ричард Никсон лжец и вор, – доказательство «врожденного изъяна личности», какой адский изъян, заболевание или даже травма головного мозга способны заставить человека десять лет изо дня в день писать гневные и лицемерные речи для Ричарда Никсона и Спиро Эгню?

«Ни один вьетконговец не называл меня ниггером».

Мухаммед Али сказал это еще в 67-м и едва не попал в тюрьму за свои слова – что еще может лучше характеризовать наше правосудие и тарабарщину в Белом доме?

Одни пишут романы, другие играют так азартно, что в них живут, а некоторые глупцы стараются делать то и другое. Но Али едва умеет читать, не то что писать, поэтому к перепутью он подошел давным-давно, и, оказалось, он обладает редкой интуицией, позволившей ему найти единственную лазейку, третий вариант: он вообще откажется от слов и станет жить в собственном кино.

Коричневый Джей Гетсби (не черный, и мозги у него никогда не станут варить как у белого), он с самого начала руководствовался тем же инстинктом, что и герой Фицджеральда, был бесконечно увлечен зеленым огоньком на конце пирса. У него были рубашки для Дейзи, магическое средство достижения цели для Вольфсхейма, деликатное и опасно ранимое шарканье Али-Гетсби для Тома Бьюкенена и решительно никаких ответов для подсевшего на словеса Ника Каррауэя.

На этом свете существует две разновидности людей, способных дать сдачи: одни довольно рано научаются жить, полагаясь на быстрые рефлексы, другие, у кого есть вкус к азартной игре, обладают даром превращать агрессивную защиту в стиль ответного удара из чувства самосохранения.

Давным-давно, вскоре после своего двадцать первого дня рождения, Мухаммед Али решил, что будет не только королем мира в собственной области, но и наследным принцем во всех остальных.

Великий замысел, даже если у тебя ничего не получится. Большинство не способны переварить реальность того, что творится в той сфере, которую они либо по собственной воле, либо по принуждению решили считать своей. А у тех, кто на это способен, зачастую хватает здравого смысла не испытывать чересчур удачу.