Испанский сон

А Вероника сказала:

— Я все больше уважаю тебя, Мариночка.

Госпожа раскрыла было рот, приступая к рассказу, но Марина внезапно спросила:

— А что такое «пизод»?

— Это…

Госпожа замялась.

— Марина, — строго сказала Вероника, — хоть я тебя и уважаю, но не смей отвлекать госпожу. Ты видишь? Она уже настроилась. Да и не твоего ума дело, что такое «пизод»; считай, что это наша с твоей госпожой маленькая тайна.

Марина пристыженно потупилась.

Тем не менее она продолжала искоса наблюдать за Госпожой; от нее не укрылось, что Госпожа посмотрела на Веронику благодарным взглядом. После этого она вновь открыла рот, намереваясь наконец начать свой рассказ… но то, что произошло одновременно с этим, заставило изменить ее свое намерение. Снаружи, снизу, раздался грохот входной двери. Послышался раздраженный мужской голос, более всего напоминающий голос Господина. Трое в гостевой замерли и прислушались. Голос звучал на высоких тонах и, похоже, понемногу приближался.

— Это Фил, — прошептала Госпожа.

— Эпиздец, — выдохнула Вероника, самая эмоциональная из троих, и смертельно побледнела.

— Ты думаешь? — растерянно спросила Госпожа и тут же, овладев собой, скомандовала: — Марина, быстро вниз. Займи Его чем угодно. Если спросит, где я, скажешь — в гостевой; если спросит, почему в гостевой, скажешь — примеряю платье с Вероникой.

Марина со всех ног бросилась выполнять приказание.

Господин был вне себя от ярости. Он был один. Не сняв пальто, Он ходил по кухне кругами, постепенно смещавшимися в сторону холодильника. Он смотрел в никуда, рассыпая направо и налево страшные ругательства. Он вовсе не заметил приближения Марины. Обратить на себя внимание Господина было слишком соблазнительным, чтобы устоять.

— Господин, — позвала она. — Что-то случилось?

Господин резко обернулся к лестнице.

— Боже, — простонал он. — Еще и ты…

— Я могу помочь Тебе.

— Ты?

— Ага. Для начала, я подала бы Тебе водки; Ты хочешь выпить, но почему-то все время отвлекаешься.

— Разумеется, ты права, — буркнул Господин.

— Один момент, — сказала она, наливая тем временем стопку и быстренько нарезая соленый огурец. — Прошу Тебя, Господин; это хоть сколько-то Тебя успокоит.

Господин залпом опрокинул стопку и, не закусывая, жестом потребовал еще одну. Марина мигом выполнила Его желание.

После третьей стопки Господин вздохнул, похрустел наконец огурчиком и тяжело опустился на стул.

— Ты одна? — спросил Он.

— Нет, — сказала Марина, — Ана наверху, в гостевой… Она примеряет платье со своей подругой Вероникой.

— Платье! — закричал Господин. — Твою мать, платье!

Марина испугалась. Испуг всегда заставлял ее собрать все свои силы. Дальше она действовала почти автоматически. Она рванулась к Господину, как мать к обиженному, плачущему ребенку; она прижала к себе Его голову и немедленно залезла руками к Нему под пальто. Ее действия были настолько стремительными, что Он не успел ни отстраниться, ни даже выразить свое удивление. Змей Его моментально откликнулся на ее отчаянный призыв.

Господин обмяк на стуле. Руки Его безвольно упали. Он откинул голову и закрыл глаза.

Это был не тот случай, чтобы играть со змеем. Не тот случай, чтобы самой получать удовольствие. Она чувствовала, что Господину плохо; она должна была исправить это простейшим, самым прямолинейным способом; она делала Ему простейший, самый что ни на есть обычный минет.

Он расслабился. Он почувствовал себя окруженным теплой заботой; ощущение Зайкиного присутствия неподалеку лишь добавляло этой окружившей его домашней теплоты. Еще он почувствовал безопасность. Рядом была Дева, сверхъестественное существо, надежный щит от всего, кончая внезапным явлением из комнаты для гостей. Он перестал думать о мире; небеса, голубые и черные, мягко свернулись в не слишком правильный цилиндр длиной около семнадцати сантиметров и полутора дюймов в диаметре.

— Боже, — простонал Он почти так же, как всего лишь за пять минут до того. Его руки, какое-то время висевшие безвольно, как две виноградные лозы, вдруг окрепли и налились гибкой силой. Он поднял их и возложил на голову Марины. Он прижал ее к Своим коленям. Под Его ладонями ее волосы натянулись до боли.

И, хотя для нее это был не тот случай, чтобы получать удовольствие, одновременно с этой сладкой, совсем не сильной болью она почувствовала внезапный, отчаянный плач своей совсем забытой за последнее время пизды. Несправедливо заброшенная, несчастная рыдала в три ручья, и Марина, застигнутая мокрым потоком, испытала угрызения совести. Она вильнула попкой так, что от этого возбудился бы и покойник. А Господин ее, уже стоявший пред вратами оргазма, отнюдь не был покойником; оставив в покое ее волосы, Он подхватил ее ногу, занесенную ею до уровня Его плеча, и легко перенес ее через Себя, как это делают балетные танцоры со своими партнершами; и вновь, как однажды в верхней комнате, она ухитрилась не выпустить змея Его из своих губ. Ах, как удобно устроились колени Марины в мягких сгибах локтей Господина! Как хорошо стало ее заднице, оказавшейся против Его глаз! Бабочкой взлетела ее пизда, источая брачные запахи; как крылышками, затрепетала губами своими — то-то хорошо стало бедняжке, столько уже маявшейся и, наконец, ощутившей внутри себя Его благословенный язык! Видно, у обоих накопилось всякого; обоим остро требовалась разрядка, и она, эта разрядка, пришла такой, что лишь занятость губ, а не мысль о тех, наверху, помешала им испустить торжествующие, громкие крики. Они вскрикнули разом и коротко — и тут же вновь жадно присосались друг к другу, как две ополоумевшие пиявки, высосали друг из друга все-все… и Марина тихо сползла с Его рук, ставших вновь бессильными, как две виноградные ветви.

Когда наверху отворилась дверь, они этого и не заметили; их чувства, предельно обостренные в прошедшие десять минут, теперь отдыхали. Конечно же, они выглядели как положено. Стакан сока стоял перед Господином, смотревшим на него в глубокой задумчивости; Марина готовила кофе и вела то ли с Господином, то ли сама с собой тихий разговор о погоде. Ведь я сделала то, о чем просила меня Госпожа, думала Марина; она ясно сказала — займи Его чем угодно. Я сделала правильно, решила Марина. Теперь всем хорошо. Господину не до Госпожи и тем более не до Вероники; Господин растерял Свой гнев, хоть ненадолго успокоился; даже пизда, было забытая, нежданно-негаданно получила свое и успокоилась тоже.

— Дорогой, — раздался сверху очаровательный голосок, — что за страшный шум здесь был четверть часа назад? Извини, что я сразу не вышла — мне показалось, ты не один… ты так страшно ругался с кем-то, а я не ждала тебя; я была не одета…

— Все в порядке, — спокойно сказал Господин.

— Мариночка еще здесь?

— Э… да, вот она. Ты будешь кофе?

Госпожа спустилась с лестницы.

— Не знаю. Мариша, ты зарядила одну чашечку — или две?

— Две… — Она хотела ответить: «Две, Госпожа», но вспомнила, что Госпожа запретила называть ее так при ком бы то ни было, кроме Вероники; ей полагалось бы вместо того сказать: «Две, Ана» — но это звучало бы как-то неестественно, странно; она и вообще не закончила фразы. Просто повторила: — Две.

— А ты попьешь, дорогой?

— Я уже попил… правда, не совсем кофе.

— Ясно, — легонько вздохнула Госпожа. — Тогда я выпью кофейку здесь с тобой, а вторую чашечку, милая, отнеси наверх Веронике.

— Хорошо. — И опять она хотела сказать «Хорошо, Госпожа». Почему бы ей не добиться от Госпожи, чтобы она могла называть ее так и при Господине тоже?

Нет, подумала она, неся кофе наверх, это плохая мысль, чем-то опасная… Чем же? Ах, да. Назвав при Нем Госпожу Госпожой, она окажется на грани того, чтобы назвать Его Господином. Как-нибудь, случайно, она может не удержаться. И Госпожа это услышит; это наведет Госпожу на ненужные, опасные мысли. Нельзя. Она достигла всего, чего хотела, и даже больше того; она допущена к лику божества, о котором раньше не знала. Обращение — это такая малость. Она вновь научится непринужденно называть Госпожу Аной; пусть все остается как есть.