Дочь якудзы. Шокирующая исповедь дочери гангстера

Сёко Тендо

Дочь якудзы. Шокирующая исповедь дочери гангстера

Глава I

Плывущие облака

Я появилась на свет зимой 1968 года в семье члена якудза и была третьим ребенком из четырех, что родились у моего отца Хироясу и моей матери Сатоми. Брат по имени Дайки был старше меня на двенадцать лет, за ним шла сестра Маки, старше меня всего на два года и, наконец, самая маленькая в семье — Нацуки, на пять лет младше меня. Мы всегда звали ее На-тян.

Родилась я в Тоёнаке, на севере Осаки, но, когда я еще была совсем маленькой, мы переехали на другой конец города, в район Сакай, где купили прекрасный дом с двухстворчатыми железными воротами. За ними открывалась мощенная камнем вьющаяся дорожка, обсаженная белыми и розовыми кустами азалии, которая вела прямо к парадной двери. По японским стандартам дом считался большим — на каждого из нас пришлось по комнате, а еще в нем была гостиная, столовая, две комнаты в японском стиле, пол которых покрывали татами, и кабинет отца, где он занимался своими делами и принимал посетителей. Помню, все наше жилище полнилось ароматом свежего дерева. Окна гостиной выходили на пруд, выполненный в виде крепостного рва, где плавали разноцветные карпы, грациозно скользившие под водой. У нас даже был бассейн, в котором мы летом резвились днями напролет. Прямо за окном моей комнаты росла высокая цветущая вишня — сакура. Она была моим другом. Каждый раз, когда меня что-нибудь расстраивало или когда случались бесчисленные неприятности, я отправлялась к той вишне и сидела в ласковой прохладной тени ее ветвей.

Помимо того, что папа стоял во главе местной банды якудза, он еще управлял тремя крупными компаниями: инженерной, строительной и по торговле недвижимостью. Помню, характер отца поражал наше детское воображение. Он был одержим машинами и постоянно скупал новые модели как японских, так и заграничных фирм, не говоря уже о «Харлеях» и мотоциклах других марок. Наш гараж, наполненный выстроившимися, словно по ниточке, начищенными до блеска автомобилями и мотоциклами, напоминал выставочный салон. Разумеется, базовые модели папу никогда не устраивали, поэтому в свободное время он постоянно возился с тюнингом. Если на красном свете светофора рядом с ним останавливался автомобиль с форсированным мотором, папа, словно завзятый гонщик, увеличивал обороты двигателя, и, как только загорался зеленый свет, машина молнией срывалась с места. Когда отец сидел за рулем, он чувствовал себя как рыба в воде. Моя многострадальная мама постоянно умоляла его не гнать так быстро, а я была в восторге: мне всегда безумно нравилось чувство скорости.

Каждые выходные мы всей семьей отправлялись либо за покупками, либо в ресторан. Всякий раз, когда мы выходили из дома, папин кошелек из крокодиловой кожи раздувался так, словно только что проглотил крупную добычу. Мама перед выходом из дома всегда усаживалась перед трехстворчатым зеркалом, чтобы совершить ритуал — привести в порядок волосы и самым тщательным образом нанести макияж. Она выходила сжимая в изящных белых пальчиках бледно-розовый зонтик. Я брала ее за другую руку и с восхищением смотрела на кольцо из опала, отражавшее солнечные лучи радугой красок. «Когда вырастешь, оно станет твоим», — говорила мама, с улыбкой глядя на меня.

Папа всегда был занят — руководство бандой и контроль над деятельностью компаний отнимали много времени, — однако первую неделю нового года всегда проводил с семьей. Нам не терпелось поскорей сесть за праздничный стол и приняться за кушанья, которые готовила дома мама: овощи, варенные в соевом соусе, пышные ломти подслащенного омлета, засахаренные черные бобы, золотистые каштаны с рисом на пару — все это было установлено на черной лакированной трехъярусной подставке. На Новый год, после окончания трапезы вся семья направлялась к ближайшему храму и возносила молитву — первую в наступившем году. Мы, дети, получали свиток с предсказанием будущего, и родители читали нам, что в нем написано. Таким был ежегодный ритуал семейства Тэндо. В первый Новый год, после того как я пошла в школу, ко мне подошел папа и вложил в ладошку талисман в форме крошечного колокольчика.

— Это тебе, Сёко.

Я почувствовала исходящее от игрушки тепло, такое сильное, что казалось, оно пронизывает каждую клеточку тела. Я повесила ее на школьный ранец и во время перемен слегка покачивала ее, слушая звон маленького колокольчика и погружаясь в светлые воспоминания о новогоднем празднике.

Мои родители были всегда добры, но, когда речь заходила о манерах, они проявляли строгость. Даже экономке запрещали нас баловать, и за едой нам никогда не дозволялось смотреть телевизор. До и после еды мы должны были молиться, а закончив трапезу, — убирать за собой. Нас воспитывали в старомодной манере, но мне это нравилось.

В нашем доме всегда кипела жизнь — приходили и уходили торговцы машинами и кимоно, ювелиры, портные и другие люди самых разных профессий.

Этот мир, в котором я жила, завораживал и очаровывал меня.

Мой дед по отцу любил меня до безумия, гораздо больше, чем остальных внуков. Однажды, когда мне было три года, он качал меня на коленке, напевая «Сёко, Сёко», — да так и уснул. Потом выяснилось, что у него случился инфаркт. Через четыре года, вскоре после того, как я пошла в начальную школу, умерла и бабушка. После похорон, когда мы сели за стол, к отцу подошел один из моих дядьев.

— Ты, подонок из якудза! Имей в виду, ты не получишь ни гроша из семейных денег Тендо, — прошипел он.

— Похороны еще не закончились, а ты, сукин сын, уже завел речь о деньгах? Да иди ты на хер, а меня оставь в покое, — прорычал отец и быстрым шагом вышел из комнаты.

Остальные родственники сидели, уставив глаза в пол. Дед скончался буквально на днях, а эти люди уже были готовы устроить из-за его денег свару. Мне стало тошно. Помнится, я еще тогда подумала, что папа, может, и член якудза, но в этот раз, несомненно, прав.

Через несколько дней отец попал в передрягу, и его посадили в тюрьму. После переезда мы так и не завели себе друзей среди новых соседей, однако вдруг оказалось, что буквально вся округа судачит о нас, причем никто и слова хорошего не сказал. Это был первый, но не последний случай, когда я столкнулась с озлоблением, осуждением и клеветой.

Однажды, когда я сидела на улице перед домом и пыталась нарисовать его акварелью, ко мне подошла одна из женщин, живших на нашей улице. Она наклонилась и прошептала мне на ухо: «Сёко-тян, а ты знаешь, что твой старший брат на самом деле тебе не брат? Твоя мама родила его до того, как встретилась с твоим папой».

К брату мое отношение не изменилось, но я не могла понять, с какой стати нужно говорить подобные вещи ребенку. Окрестная детвора не отставала от своих родителей. Меня дразнили «дочерью якудза» и все шесть лет начальной школы постоянно задирали и травили. Я стала изгоем.

Во втором классе со мной произошел один случай, который я запомнила на всю жизнь. Наступило время уборки, и так получилось, что мыть учительскую выпал черед моей группе. Я стояла на четвереньках и вытирала пол между двумя столами так, что меня не было видно. Услышав знакомый голос учительницы, которая всегда была со мной добра, я навострила уши.

— Сёко Тендо? Да, она умеет рисовать, читать и писать элементарные вещи, но на этом ее таланты заканчиваются. Такую идиотку трудно чему-то научить.

В ее голосе звучало отвращение. Она вынула из стопки на столе листок бумаги, и остальные учителя столпились вокруг, чтобы на него посмотреть, после чего засмеялись:

— Да уж… и впрямь! Вы не шутите. Они изучали мою контрольную работу, которую мы недавно писали. Может, я и не показала лучший результат, но зато очень старалась. Потом учителя заметили меня, остолбенели, всполошились, залепетали: «Уборка закончена? Ты славно потрудилась!» И с приклеенными к лицам фальшивыми улыбками выпроводили меня из учительской.